Фамабрика. Гламурная антиутопия - Марина Бирюкова

Я быстрым шагом устремился к цели – первому ориентиру, ждущему меня, как я теперь надеялся, на колокольне Казанского. Если, конечно, опять не ошибусь. До рассвета ещё много времени, час Х, семь утра, ещё не скоро. Я должен догнать Алкея и Телефа! В этот поздний час плохо освещенные улицы Питбурга производили странное: редко где сохранилось совершенно целое здание. То тут, то там ещё торчали нелепые шпили или напоминающие огромные овощи (обсцено!) купола построек прошлого миллениума. Но даже причудливые, обтекаемой формы здания конца ХХI века, имитирующие увеличенных обитателей биологического микромира (биостиль – последний яркий стиль в истории архитектуры), были частично разрушены и в большинстве необитаемы. Последствия грандиозных празднеств, устраиваемых небожителями Фамабрики, были необратимыми, и редко когда возникала необходимость что-либо восстанавливать или ремонтировать, ведь в городе становилось всё больше клонов, а клоны, как известно, абсолютно нечувствительны к неудобствам и отсутствию даже элементарных бытовых условий. Счастливые! Единственное, что их занимает – это фама. Простым смертным пока ещё далеко до подобных высот духа. Ради фамы самые высокопоставленные клоны охотно пользуются атрибутами старой, мёртвой культуры – катаются на барочных каретах, носят античные туники, монашеские рясы или платья времен короля-солнце. Но если что до сих пор сооружается или поддерживается в рабочем состоянии в нашем Питбурге, так это те системы, что служат для поддержания омерзительной жизнедеятельности йобов – фабрика по производству концентрата, трубопровод, прокачивающий для него топливо, канализация… Какой альтруизм, не правда ли? Непрекращающаяся биологическая активность йобов – единственное, что тормозит прогрессивное движение нашего социума по направлению к клонопарадизу. Насколько отвратительна их жизнь, настолько же отвратна и смерть. Разложение, черви, вонь, гниение – вот удел йоба после смерти, в то время как даже простые смертные, живущие на Инъекции, оставляют после себя аккуратные нетленные мощи, пахнущие полевыми цветами, не говоря уже о клонах, чей уход в небытие – абсолютно стерильная процедура в недрах клонопроцессора. Излишне говорить, что администрация города в своем великодушии заботится не только о жизни, но и о смерти йобов: в окрестностях Питбурга каждый год вырывают несколько групповых могильников, тщательно засыпаемых хлором, что спасает Питбург от невыносимой вони и заразы, бывших его непременными атрибутами со времен основания Питом Первым.

Аполлонов зал – это мостик между Зимним дворцом и Малым Эрмитажем. Раньше здесь находилась статуя а…а…Аполлона. Если вы поглядите в это окно, то увидите стену Малого Эрмитажа – это небольшое здание… Здравствуйте! Да вот, группа в двадцать человек. Совершенные (нрзб). Да, я с вами буду. Оставьте мне кабачковой икры и две булочки, пожалуйста. Иду, иду! Здание состоит из двух галерей, соединяющих Северный и Южный павильоны. В Северном павильоне – великолепный Павильонный зал, отделанный а…а…Штакеншнейдером. К нему мы пройдем без остановки мимо экспозиции средневекового… А? Когда мы посмотрим что? Пастели? Постели? Какие постели? В Эрмитаже нет постелей. На чем они спали? Это не наше дело. Вот в этих галереях, на этих стенах и висели те самые картины, которые собирала Екатерина. Донт тач зе волс, плиз, сё! И вы отойдите.

Я отчетливо представил, как Иван ведёт свою группу по музею, обыденно, в который уже раз показывая знакомые залы. Кто-то из приятелей останавливает его, он рад отвлечься, но нетерпеливая публика тащит его дальше, требуя продолжения экскурсии. Интересно, что он имеет в виду, когда говорит «я с вами буду»? Наверное, совокупляться? Но при чем тут кабачковая икра и что это вообще такое? Ой, неужели он будет с ними жрать?… Обсцено! О, фортуна, какая дрянь лезет в голову. Соберись, Лотар, ты теряешь время. Вот собор. Вперёд, к колокольне. Ориентир там. Где же колокольня, где эта нелепая башня, которая обычно стояла рядом с храмом и служила для подвешивания чугунных цветков, использованных по назначению? Её нет. Я тяжело поднялся по ступеням Казанского. Отчаяние навалилось на меня, как тяжёлый колокол на мученика веры. Операторы выжидающе смотрели, не выключая камер. Я прижался лбом к холодному литью массивных дверей, испещрённых рельефными изображениями йобов, страдающих от невыносимости бытия. Возможно, колокола находятся внутри собора? Монументальная дверь была заперта. Я взглянул на часы, прошёл один час пятьдесят минут с начала шоу. Почти треть времени, потраченного мной впустую. Неудачник Лотар. По крайней мере, используй свои шансы, посмотри между колоннами. Давай, пошевеливайся. Дум спиро сперо. Вот именно, надейся, пока жив. Операторы не отстают от меня, наверное, чувствуют, что именно я тот участник, который способен сдаться в самом начале. Неплохое зрелище для зрителей «Шестисотого развлекательного»! Между колонн ничего не было, я спустился по ступеням и обогнул собор. Сбивая плохо обутые ступни в кровь, ступал по дорожке вокруг храма, засыпанной хламом. Споткнулся о железяку, выругался обсцено. Какая свинья бросила здесь чугунную посудину с выщербленным краем. На башку бы ему одеть, клянусь атрибутом Карла умопомрачительного! На башку! О, идиот. Это же обломок колокола. Ничего себе, колокол без колокольни. Я поднял голову вверх и увидел на теле собора прямоугольное отверстие, из которого торчали верёвки. Не веря своему счастью, я бросился к маленькой дверке, наполовину утопленной в земле. Судя по состоянию разрытой почвы, здесь кто-то недавно побывал. Внутри, во тьме, я нащупал винтовую лестницу и устремился наверх, впотьмах несколько раз ударившись головой о притолоку, но не замечая боли. Наверху, и впрямь, было некое подобие колокольни. К железной штуковине, висящей внутри единственного сохранившегося тут колокола, был привязан вожделенный свёрток, оставленный Алкеем. На часах – четверть третьего ночи. Внутри свертка я нашел: жетон метро (бренд 1999, Петербург, Метрополитен) и кассету с записью «Интернационала». Песня, если не ошибаюсь, времен восстания йобов в прошлом миллениуме. Со словами: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а зачем?..» Странно, что они этого не понимали. Сейчас любой только что появившийся на свет клон знает, что нет ничего плодотворнее для фамы и саморепрезентации, чем воля к разрушению.

Я спустился вниз, всё еще в полном недоумении по поводу значения найденных предметов. В любом случае, мой ориентир тоже оказался фальшивым, ведь здесь не было второго набора артефактов, предназначавшихся для противников. Но надо было пошевеливаться, дорога к подлинному ориентиру будет указана после. На улице я бросил взгляд на ближайший экран с рейтингом участников «Ляпсус мемориэ». Прекрасный результат! Я немного отстаю от Алкея, но значительно перегнал Телефа.

Что же означает жетон? Конечно, метро, подземка. Чертовы катакомбы, символ суеты. В свое время тысячи йобов, гонимых неотступным желанием пожрать, устремлялись под землю, чтобы втиснуться в набитые поезда, несущие их в ту точку города, где они могли заработать на хлеб, а вечером, измождённые, обессиленные, на этих же поездах они неслись домой, чтобы съесть свой заработанный тяжёлым. И так далее. Довольно, Лотар. Теперь кассета. «Весь мир насилья мы разрушим, до основанья…». Самая разрушенная станция? Да разве можно точно подсчитать разрушения? Эта песня – символ восстания йобов. Восстания! Конечно. Площадь Восстания! Одна из станций подземки, находящаяся не так уж далеко отсюда. К половине третьего я там буду. Вперёд, Лотар, и не отвлекайся ни на что!

А-арп-чхи! А-арп!…Вот (нрзб)! Спасибо. Отделка Павильонного зала носит черты эклектики. Это имитация стилей различных стран и эпох. Фуфло? Имитация! Работа Штакеншнейдера! Отсюда открывается прекрасный вид на Висячий сад. Нет, нельзя. Я сказал, нельзя! Четыре «фонтана слёз». Мозаика… вдвое уменьшенная копия с древнеримского оригинала. Подделка? Фуфло? Копия! Работа учеников Академии художеств! А вот и знаменитые Часы Павлин работы английского мастера Джеймса Кокса. Кокс, сё! Когда часы бьют, павлин распускает а…а…хвост, сова вращает глазами и крутит а… головой, петух а…а… кукарекает. Донт тач май баттон, плиз, сё! И вы… Ой! Ой!! Дама! Держите её! Вы разбили стекло! Что с ней? Она больна? Вызовите охрану! Вот эта… (нрзб)! Всё, мы уходим отсюда. Донт тач зе кок, плиз, сё!

О, эти любопытные посетители музея. Так и тянет их что-нибудь разбить, попортить, испачкать. Древнейшая и самая упоительная страсть, страсть к разрушению! Ничего не поделаешь. С тех пор прошло несколько столетий, и смотрите, что мы имеем. Полуразрушенный город, город-декорация, используемая для грандиозных спектаклей небожителей Фамабрики. Дворцы, парки и храмы – не более ценны, чем муляжи из папье-маше, – в самом деле, фальшивки, фуфло. Всё прах, всё тлен. Взять хотя бы эту станцию. Гора мусора, не более того. И где прикажете искать ориентир в этой куче хлама? Остается лишь надеяться, что он не будет фальшивым, ведь половина ночи уже прошла. О, фортуна, только бы он был настоящим! Даже если я не разгадаю его сразу, я буду думать, у меня останется время. А может быть, подкараулю Телефа или Алкея, когда они разгадают свои, посмотрю, куда они идут, сравню со своим ориентиром, и тогда… Пока же остается лишь копаться в мёрзлой земле, выискивая вход в адское подземелье.