Очерки - Сергей Максимов

Из-за липовых лык, которые идут в лаптях на обувь, северная бедность успела выдумать еще сверх того сапоги из бересты и босовики из того же материала, употребляемые, однако, только по праздникам. Из бересты — и фляги, и солонки, и детские игрушки, и пастуший рожок, и свисток для рябчиков, который, если смочить водой, дает птичий голос. Из бересты — лошадиные седла и вожжи, и тот классический кошель для носки пищи на полевые работы летом и на лесные зимой, который не пропускает воды, не гниет от дождя и сохраняет хлеб от морозов. Из бересты и книга, когда «письменному» грамотею ни за какие деньги нельзя достать в лесных трущобах писчей бумаги.

В поделках из лесу исконный исторический плотник не только сам дошел до артистических совершенств (сбивая для морских и речных судов лекалы по чертежам, сделанным прямо на снегу палкой), но выучил этой науке и инородцев. В корельской деревне Подужемье (около Кеми) живут лучшие, прославившиеся по целому поморскому краю строители стройных и ходких морских судов. И затем по всем главным рекам и по их притокам, на случай нужды, всегда большие запасы мастеров и их готовые услуги шить древесными кореньями разные роды и виды судов и лодок: от осиновых душегубок до благонадежных в морских прибережных плаваниях так называемых холмогорских карбасов. Древнее новгородское поселение — село Емецкое на Двине — пользуется в этом деле особенною известностью.

Замечательный человек, получивший право на историческую известность, холмогорский посадский человек Осип Баженин в 1671 году купил брошенную мельницу близ Холмогор, в селе Вавчуге и перестроил ее в пильную "без заморских мастеров по немецкому образцу". В 1693 году Великий Строитель земли русской, в первое свое посещение Белого моря, самолично осмотрел ее и внушил владельцу мысль основать тут же корабельную верфь. В том же году Баженин начал строить корабль, за изготовлением которого Петр I с особенным вниманием, требуя частых отписок и извещений, следил все время, пока жил в Москве. Весною 1694 года с вавчужской верфи спущен был первый русский корабль с первым русским коммерческим флагом. Под именем "Св. Петр" он был отправлен в Голландию с грузом русского железа. Баженин стал, таким образом, основателем и строителем первого русского коммерческого флота, когда ни одной казенной верфи еще не было. Следом за этим кораблем в Вавчуге продолжали строить новые военные и коммерческие корабли, гукоры и гальоты, а в 1702 году вновь прибыл в Вавчугу сам Петр I, в третье и последнее посещение севера, и сам спустил здесь два новых фрегата. Баженин получал заказы от иностранцев и много судов русской постройки отправил на службу всемирной торговле, построенными лучше и дешевле, чем на верфи Никиты Крылова, находившейся в 5 верстах от Архангельска на месте, называемом Бык. По примеру и с легкой руки Баженина на том же поприще судовых строителей прославились многие, но между ними наиболее прочих стал известным далеко в Европе другой уроженец севера, крестьянин Архангельского уезда Алексей Иванович Попов, основатель известного впоследствии торгового дома купцов Поповых. Заграничную известность получил он доставкою в Амстердам на собственном корабле разных товаров и необыкновенно добросовестным исполнением для голландского купечества разных судов, которые строил ему крестьянин Кочнев, умевший с достоинствами прочной постройки соединять красоту отделки. В торговых делах А. И. Попов заслужил такое доверие, что голландцы и гамбургцы возложили на него исполнение своих комиссионных дел, а московское купечество избрало в звание члена коммерц-коллегии. Его практические сведения, в особенности редкий ум, до сих пор восхваляются в воспоминаниях туземцев, несмотря на то что А. И. Попов умер, после шестинедельной болезни, еще в 1805 году. Сын его Василий Алексеевич в следующем году был уже в состоянии исполнить правительственное поручение доставки хлеба для наших войск, находившихся в Пруссии, и в 1818 году взять подряд у датского правительства для снабжения хлебом Норвегии. Этот Попов избран был уже 34 гамбургскими, амстердамскими и лондонскими страховыми обществами в поверенные их по аварейным и страховым делам.

Воскресенский собор в Коле деревянный, построенный в 1684 году и сгоревший в 1854 году, увенчанный восемнадцатью главами, вместе с такою же многоглавою (о 23 главах) церковью в Кижском погосте (Олонецкой губернии), с церковью в с. Нюхче (на Белом море) служат достаточным доказательством, насколько смелы, самостоятельны и изобретательны были архитектурные замыслы доморощенных строителей. Не говорим о прочности, потому что, подвергаясь случайным бедствиям пожаров, эти замысловатые деревянные сооружения успевали выстаивать по двести лет, мало изменяясь. Деревянный дом в Сольвычегодске знаменитых богачей Строгоновых выстоял 233 года (построен в 1565, разобран в 1798 году) "в совершенном порядке, то есть ни в которую сторону не покривился".

Предоставленные самим себе и добровольно отдавшиеся руководству своих большаков и общинных приемов и правил, северные лесовики поспевают и на другие дела, не выходя из заколдованного круга, намеченного могущественными лесами. (…)

Следуя примеру инородцев и не устаивая перед соблазнами богатств, охотно предлагаемых почти даром лесами, наши северные люди в нужное время делаются такими же звероловами и птицеловами, ходят лесовать каждый год два раза: с окончанием полевых работ до глубокой зимы, а потом опять "по насту", то есть в конце зимы. На полянах становятся станом, но по лесам кочуют по звериным следам и тропам. Однако к охоте русские люди применили новые орудия и остроумные снасти. Вместо луков со стрелами пущены в дело винтовки, приготовляемые своими руками из своего железа, добываемого в ржавых лесных болотах. Вместо мертвых петель и пастей, ищущих зазевавшегося и случайного дурака зверя, русские промышленники приспособили ставки и всякие другие снасти, от которых редко уходит теперь самый чуткий и осторожный зверь. Охота на зверей и ловля птиц — столь же древние подспорные промыслы русского народа, как и само земледелие, и по обилию лесов не во многом ему уступают. Птиц и зверей в лесах и степях было такое обилие, что соболей — по пословице — били бабы коромыслами, а, по сказаниям очевидцев и современников, зверей убивали только для шкуры, бросая мясо; коз истребляли тысячами; от обилия рыбы обрывались сети, бобры водились во всех реках, весною мальчики наполняли птичьими яйцами целые лодки и т. д. От юго-западного угла у Карпатских гор до северо-восточного у Уральских, на всем громадном пространстве лесистой Руси ловецкие промыслы производились в самых широких размерах: на бобровых гонах, на птичьих садбищах и звериных ловищах по ловчим путям, сетями к перевеслами, клетками и тенетами. По словам былины о Вольге Святославиче:

Вили веревочки шелковые,Становили их в темном лесу.Становили их по сырой землеИ ловили лисиц и куниц,Диких зверей и черных соболей,Больших поскакучих заюшек,Малых горностаюшек.Вили силушки шелковые,Становили на темный лес,На самый лес, на самый верх;Ловили гусей, лебедей, ясных соколовИ малую птицу пташицу.Туры, олени постреливали.

Во главе народа, кормившегося промыслом, стали сами князья, превратившие охоту в серьезное занятие и приятную забаву. На двух крайних рубежах нашей истории, отдаленных один от другого на шестьсот лет, стоят два охотника князя — один из симпатичных представителей владетельного рода, киевский князь Владимир Мономах и московский царь Алексей Михайлович.

Первый сам говорит про себя: "Тура два метали мя на розех с конем, олень мя один бол и два лоси: один ногами топтал, а другой рогами бил; вепрь ми на бедре мяч отъял, медведь ми у колена подклада укусил, лютый зверь (т. е. волк) скочил ко мне на бедры и коня со мною поверже". Царь Алексей Михайлович заповедал для своих государевых потех подмосковный хвойный лес, который до сих пор носит прозвание Сокольников; наблюдатели за царской охотою считались, под именем сокольничьих, придворными чинами; охотничьи правила узаконены особым наказом "сокольничьего пути", в котором сохранились собственноручные исправления и пометки царя Алексея. Был он "ловец добр, хоробор, николи же ко вепреви и ни ко медведева не ждаше слуг своих, а быша ему помогли, скоро сам убиваше всякий зверь, тем же и прослыл бяшет по всей земле".

В древней Руси, когда порох еще не был изобретен и затем, изобретенный и вывезенный в Москву, был еще для забав и потех дорог и недоступен самым богатым, — для охоты служили ловчие птицы из породы хищных: ястреба и их родичи — чернопепельного цвета обыкновенный сокол и сокол белого цвета, называвшийся кречетом. Они входили в число податей с народа, для них устраивались особые сборные места ("садбища"), и в числе военной добычи эти птицы считались приятным приобретением. Ловля ловчих птиц особенно была выгодна, потому что цена на них стояла высокая; сокольи гнезда принадлежали владельцу леса и ограждены были законом (славились ястреба вологодские, кречеты белозерские; Ивану Ластке велено было от Грозного царя ловить и сберегать этих птиц на Печоре). Ловли передавались по завещанию, ловчие остались вольными слугами, и жители тех мест, куда они приходили на ловлю, обязывались содержать их бесплатно, "занеже люди те надобны" — как выражается грамота Ивана Калиты. А ходили по отхожим лесам и сокольники, и бобровники, псари и тетеревники, ловцы лебединые, заячьи и гоголиные.