Прощание с Землёй - Юрий Сбитнев

И если это вселяет в сердце страх, то уже мистический ужас порою вселяет природа, когда вдруг осязаешь на себе устремленные из глубины камня глаза и ощущаешь, что бездыханная, лишенная плоти и живой крови глыба хочет заговорить с тобой. Нечасто, но встречался я с этим ощущением, и всякий раз на мгновение, на коротенькую вспышку охватывал меня ужас. Мне казалось, что камни мыслят, они готовы обрести речь.

Помнится, что так вот я воспринял Рыбачек, и все же мы поставили там подбазу. За камнями была отличная, ровная, продуваемая с океана площадка, заросшая некрупной мягкой травою. Чуть левее - бухта, удобная для швартовки нашего кунгаса. Белыми многоэтажными нагромождениями по берегу тянулись залежи плывуна, а значит, дрова сухие и жаркие всегда были под рукой. Площадка наша, где решено было поставить палатку подбазы, плавно опадала к голубому озеру, широкому, уходящему в тайгу сужающимся каньоном. Можно было связать плот и попробовать пробраться им к Оголовочной впадине, каньон наверняка был устьем реки, питающей озеро. И наконец, ко всем прелестям, тут гнездовали белые лебеди, соседство которых почему-то всегда приятно человеку.

Мы причалились к бухточке. Быстро разгрузили кунгас. Натянули восьмиместную палатку, снесли туда продукты, приборы, бензин для кунгасного мотора (отряд, который помогал нам поставить подбазу, уходил на остров Беличий и сгружал все лишнее. На обратном пути они заберут нас).

Мы тепло попрощались друг с другом, и ребята ушли. Я долго стоял у каменных Рыбачек, смотрел в море и махал рукою.

Солнце склонилось к западу, и океан уже окрасился в розовое, кое-где ослепительно отливая жаром расплавленного металла. Кунгас удалялся, таял в беспредельности и наконец сгорел в палящем горниле заката. И как только скрылось солнце, море стало темным, рябистым, словно бы низко над водою, скрывая воду, крыло в крыло отмахивала черная воронья стая.

- Гляди-ка, Кузьмич, - позвал меня Федор. - Гляди!

По озеру медленно гуляли лебеди. Из тайги крались сумерки, а птицы были неправдоподобно белыми.

В просторной восьмиместной палатке было неуютно, и мы поставили рядом свою "маршрутку". Недолго посидев у костра, послушав, как широко дышит океан - все еще шел отлив, с которым отплыли наши товарищи, - мы поболтали немного и забрались в спальники. День был не очень трудным, всего-то только добрались сюда кунгасом от Ангачана. Но тарахтенье мотора, бензиновый перегар и долгая морская качка утомили. Заснули мы тогда одновременно и проснулись тоже разом.

- Что это? - спросил Федор, приподнимаясь. - Наши вернулись?

На воле ясно слышались голоса, потаенный шепот, какое-то шиканье и стук весел о воду.

- Не должны, - я тоже поднялся, сел, прислушиваясь.

Кроме нас двоих, на сотни километров тут не должно быть никого. Наши, по расчетам, на Беличий должны были дойти еще посветлу и уж никак не могли вернуться к этому часу. Однако мы отчетливо слышали голоса, шаги, удары весел по воде, а потом все это как бы кануло, наступила короткая пауза тишины, в которую мы успели вылезти из спальников и натянуть сапоги. Федор уже расшнуровывал выход из палатки, как вдруг снова раздались голоса, и высокий женский плач, переходящий в рыдание, перекрыл их.

- Кто там?! В чем дело?! - закричал я, чувствуя, как томительно заныло у меня в груди.

- Что за шум! - Федор никак не мог справиться с завязками, пальцы его дрожали. А там кто-то уже бил кого-то, может быть, даже убивал, удары были глухими, тяжелыми, сопровождаемые вскриками и стонами.

В беззащитной замкнутости палатки невозможно было оставаться, и мы как-то вывалились наружу, готовые к защите пострадавшего и к обороне. Была темная безлунная ночь. Океан безмолвствовал. Пахло золой затухшего костра. И кругом ни души.

- Э, кто там? - крикнул Федор, и в тайге за озером заполошилось эхо. Там словно кто-то встрепенулся, разбуженный, откликнулся на окрик и понес по всей округе: "...кто та... кто та... кто... та!!! "

И еще не улеглось эхо, как рядом с собой я отчетливо услышал печально-мягкий женский голос. Слов не разобрать, но голос был ясным, словно бы произнесенный ночною тьмой. Этому голосу так же ясно откликнулся другой, тоже женский, и еще, еще, а потом возник плач и стал удаляться от нас все дальше и дальше. Но на смену ему пришли потаенные, заговорщические голоса мужчин. Я вздрогнул.

- Дьявольское местечко... - сказал Федор, и голос его был так же громок, как тотчас же прозвучавшее, до звука разборчивое в великой тоске:

- Умрем тут... Умрем...

- Идем, Федор, - сказал я и тронул рабочего за руку, рука была напряжена.

Стоило нам сделать несколько шагов, как снова наступила тишина.

И мы снова, постояв, дождались уже других голосов и снова, сделав несколько шагов, опять погрузились в тишину.

Так мы дошли до черных базальтовых изваяний, услышали океан, тихонько набегавший на берег.

- Знаешь, Федор, а ведь это говорят камни, - сказал я.

- Как? Камни?

- Да, созданный природой, без разума и рук человека, радиоприемник, объяснял я, мало веря в это объяснение редкого явления, о котором знал по книгам.

Всю ночь плакали, стонали, рыдали черные Рыбачки на берегу океана. И когда они замолчали, мы слышали далекие и близкие голоса, потаенные шепоты и даже улавливали в них будто бы произносимое нами.

- Слушай, Кузьмич, а ну его к бесу, это место! Давай отсюда двинем! сказал утром Федор. Лицо его было бледным, и в глазах стояла мучительная тоска.

- А как же подбаза? Сюда будут выходить отряды, сюда приедут с Беличьего!

- Бог с ней, пусть стоит. Будем наведываться... А жить давай подальше.

- Давай, - согласился я и почувствовал - от этого стало как-то легче на душе.

Через двое суток, работая недалеко от устья втекающей в озеро реки, мы обнаружили старую стоянку человека. Обломки корабельных досок, изъеденную ржавчиной кружку, обломок толстого, глубоко загнанного в землю бамбукового флагштока и тесаный, памятный, врытый в землю столбик. На нем с великим трудом я разобрал выжженную надпись: "Шхуна Алек... дрина" (вероятно "Александрина") Петербургское гид...граф... щество Экспед... 1914 года". Дальше буквы выцвели, выветрились, вымыло их дождями, снегом, солнцем и стужей. Только крохотные точечки остались кое-где. И в конце этой надписи время сохранило еще: "...лись зи...вать окт...рь 1917..."

Из всего этого легко можно было уяснить: "Шхуна "Александрина" Петербургского гидрографического общества, отправившаяся в путешествие на восток в 1914 году, потерпела крушение у мыса Надежды (он был от Рыбачек всего в трех километрах). Остались зимовать. Октябрь 1917 года".

Люди эти, на четыре года оторванные от родных мест, ничего не знали ни о потрясшей мир войне, ни о грянувшей революции. Такими далекими и недосягаемыми были всего-то чуть больше пятидесяти лет назад эти места.