Память крови - Станислав Гагарин

— Кто убил Куштума?

— Один из приближенных хана. Сказывают, будто приставлен был к Куштуму самим Барчаком. Убил и сбежал…

— Все оборачивается против нас! — с горечью воскликнул князь.

И смолк, опустив голову. Вдруг резко выпрямился, словно что-то решил.

— Нет! — крикнул Юрий Ингваревич, поднял кулак и погрозил кому-то. — Нет! Пусть грешен я, тогда и кара обрушится на меня одного! Еще поспорю с роком… Пусть остался один с братьями, пусть! Мы дорого продадим свои жизни. Скоро бой, Иван. Готов ли к нему?

— Готов, князь.

— Но тебе не придется биться, твоя сеча еще впереди. Собирайся в дорогу, сотник.

— Я останусь здесь, князь Юрий, — сказал Иван. — На поле мои воины.

— Знаю про то, сотник, — промолвил Юрий Ингваревич. — В тебе уверен, только ты другую службу сослужить должен. Твои дружинники не решат боя, немного вас, а татар — тьма. Скачи со своей малой дружиной в Рязань, передай всем, а княгине особливо мой наказ готовить город к обороне. Пусть надежно укрепят стены, запасают смолу, стрелы, камни, другой боевой припас. Княгиня Агриппина, матушка наша благословенная, должна заняться сохранением узорочья рязанского, чтоб внукам было чем помянуть нас. Дед Верила позаботится о святых книгах… Сам станешь правой рукой городского воеводы Клыча, коего в случае нашей смерти на бранном поле назначаю всей Рязанской земли головой. Донеси эти слова до Рязани: живыми отсюда не уйдем, стоять будем насмерть!

Князь Юрий притянул к себе Ивана и трижды поцеловал.

— А теперь держи путь в славную Рязань. Поклонись городу от князя Рязанского и братьев его, от всех ратников.

Затих топот коней сотника и его товарищей, а ночь еще продолжалась.

Догорали костры. Ворочались во сне рязанцы.

Утром началась кровавая сеча… Великой печалью для русского народа закончилась она. Предоставим слово летописцу, оставившему потомкам свое вечное слово в «Повести о разорении Рязани Батыем»:

«…И была сеча зла и ужасна. Много сильных полков Батыевых пало. И увидел царь Батый, что сила рязанская бьется крепко и мужественно, и испугался. Но против гнева божия кто постоит! Батыевы же силы велики и непреоборимы: один рязанец бился с тысячью, а два — с тьмою. И увидел князь великий убиение брата своего, князя Давыда Ингваревича, и воскликнул в горести души своей: «О братия моя милая! Князь Давыд, брат наш, наперед чашу испил, а мы ли сей чаши не изопьем!» И пересели с коня на конь и начали биться упорно. Через многие сильные полки Батыевы проезжали насквозь, храбро и мужественно биясь, так что всем полкам татарским можно было подивиться крепости и мужеству рязанского воинства. И едва одолели их сильные полки татарские. Убит был благоверный великий князь Юрий Ингваревич, брат его Давыд Ингваревич Муромский, брат его Глеб Ингваревич Коломенский, брат их Всеволод Пронский и многие князья местные и воеводы крепкие и воинство — удальцы рязанские. Все равно умерли и единую чашу смертную испили. Ни один из них не повернул назад, но все вместе полегли мертвые…»

Глава десятая

ПАМЯТЬ КРОВИ

В самый день рождества дружина Евпатия Коловрата и триста черниговских воинов, коих вел в Рязань воевода Климук, в сопровождении обоза, везущего ратное снаряжение, вступили в пределы Рязанского княжества.

Уже первые деревни, встреченные ратниками на пути, оказались взбудораженными слухами. Дружинники видели, как поселяне прячут скот по лесным чащобам, убирают добро, мечутся, не зная, что делать: то ли в города подаваться, под защиту их стен и княжьего войска, то ли положиться на себя.

Все просили совета у Коловрата, а он мучился, глядючи на людское смятенье. Не знал он, что там, впереди, куда он сам стремился… Хотел было бросить обоз, потом рассудил, что князь Юрий ждет не только людей, в бранном деле и припасы крайне надобны. И Евпатий торопил своих воинов и черниговцев, все меньше и меньше оставляя времени на отдых.

Они были уже в четырех днях пути от Рязани, когда в одной из деревень узнали, что была великая битва на Рясском поле, рязанское войско разбито, а орда двинулась к Пронску. Сказывали поселяне, что весть сию доставил израненный ратник.

Здесь, в этой деревне, Коловрат решил дать людям ночлег, всё не под открытым небом, а рано поутру держать путь на Рязань.

В одной с ним избе ночевал Федот Малой, доделистый[14] отрок, коего Евпатий брал в Чернигов и, полюбив за светлый ум и пытливость, приблизил к себе, взял к своему столу. Дорог стал ему отрок. Коловрату было уже сорок годов, десять лет женат он был на Чернаве, а деток бог не дал, одно только это и омрачало Евпатьеву жизнь с Чернавой, вот и лепился он сердцем к Федоту, приняв Малого под старшую руку.

Хоть и тяжел был дневной переход, а когда легли, не спалось Евпатию Коловрату. Ворочался с боку на бок.

— Не спишь, отец-воевода? — осторожно спросил Федот.

— Да вот засыпаю, а ты-то чего не угомонишься. По твоим летам тебе пора во втором али в третьем спене пребывать.

— Про матушку вспомнил, про Рязань нашу, про девнину свою…

— Ого! — удивился Коловрат. — У тебя и девнина есть. А ты не говорил мне.

— Невеста… Должен был играть свадьбу с Параскевой, да вот в Чернигов ушли.

— Ну и скрытен ты, Федот. Сколько времени вместе, а про такое не обмолвился словом.

— Случая такого не было, а то бы рассказал.

— Будь бы другое время, побеседовали подольше. В таком деле слово, совет старшего всегда надобны. Да не о том сейчас думы.

Коловрат замолчал. Мысли его были о Рязани. Но, вспомнив о Федоте, спросил:

— Так и не спишь?

— Нет, думаю все: что там впереди?

— Засыпай, завтра подниму рано.

Долго еще лежал Евпатий Коловрат с открытыми в темноте глазами. Потом показалось воеводе, что захрапели кони. Он прислушался. Ровно дышал во сне Федот Малой… Коловрат, не вздувая света, оделся и вышел во двор.

Тихая звездная ночь опустилась на стылую землю. Кони не беспокоились боле. Рядом темнел лес. Он неудержимо тянул воеводу. Вдруг захотелось ощутить под рукой шершавый ствол сосны. Сосна-то уже была рязанская, выросла на родной, земле.

Едва ступил на опушку: будто видит в глубине леса светлое пятно. Оно все приближалось и приближалось. Темнота словно сама собою отступала. И вдруг перед воеводой предстала женщина.

— Здравствуй, Евпатий, — сказала она. — Это я звала тебя, чтоб никто не помешал разговору.

Как русский воин, одета была незнакомка. Округлый шлем на голове, с шишаком на верхушке. Легкая кольчуга, на груди — панцирь, сбоку подвешен меч.

— Ты не узнал меня, Евпатий Коловрат. Я ведь всегда живу по соседству с тобой, в мещерских мшарах. Блазница я, внучка Деда Болотника… Слыхал про такую?

— Блазница, — прошептал Коловрат. — Твой ратный наряд смутил меня. Вот сразу и не признал. Сказать что-то хочешь? Про Рязань, может?

Блазницу качнуло как дуновение.

— Нет больше Рязани и твоей Чернавы тоже. С тем и спешила к тебе. Иди к воинам, поднимай их на святую месть.

Перекрестила мечом Коловрата Блазница и стала медленно удаляться в лес.

— Коловрат, а Коловрат! — услыхал воевода голос. — Беда, Коловрат!

Евпатий открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо черниговского воеводы Климука.

— Стража приняла ратника из Рязани, — сказал Климук. — Изранен весь. Сказывает, нет больше города, Коловрат. Куда теперь поворачивать?

— Что говоришь? — Евпатий и про сон забыл и про Блазницу, ухватил Климука за плечо.

— Иди сам все узнай, Коловрат, — сказал Климук. — Ратник рязанский в соседней избе.

Глава одиннадцатая

ГИБЕЛЬ РЯЗАНИ

Завыли трубы.

В горячке боя их заунывные голоса не сразу были расслышаны, и татары с пронзительными криками продолжали идти на штурм рязанских твердынь. Но трубы выли и выли. Это был сигнал отходить. И воины откатывались назад, переводили дух. Собирались в поредевшие десятки и сотни. И отходили к становищу, где уже готовилась идти на приступ новая орда, освеженная сном и едой.

А рязанцы не успевали отдышаться, перевязать как следует раны. Разве что испить воды хватало у них времени, как снова наваливалась орда на крепостные стены. Летели стрелы, все вокруг заполняли крики, предсмертные стоны.

С двух сторон, полуденной и восходной, наступала орда на Рязань. За спинами защитников города был высокий, обрывистый берег Оки. Здесь было покойно, воевода Клыч держал там лишь малую стражу на случай.

Когда под стенами Рязани появились первые конные разъезды врага, а до того пришли вести о сражении на Рясском поле и о гибели Пронска, великая княгиня Агриппина собрала Большой совет:

— Наш сын, — сказала она, — великий князь Юрий Ингваревич сложил свою голову в бою со злыми врагами земли русской. Не стало и братьев его, осиротела Рязань… Князь Юрий наказывал передать заботу о защите города воеводе Клычу. Пусть будет по сему. Веди совет, воевода, мне о другом заботу принять надо.