«Gaudeamus» - Леонид Андреев

С т. с т у д е н т (смеясь). Ну, а как по-вашему, Капитон: я веселый студент или нет?

К а п и т о н. Вы-то? Да ничего себе, веселый. Только какой же вы студент? Разве такие студенты бывают? Таких студентов не бывает, хоть всю Москву обойди.

С т. с т у д е н т (возмущенно). Ну Что вы, Капитон! Как это глупо! Учиться никогда не поздно, было бы только настоящее желание. Хм! Вы, действительно, какой-то мрачный пессимист, Капитон.

К а п и т о н. Это как хотите. Но только таких студентов не бывает.

С т. с т у д е н т (расстроенно). Ну хорошо, хорошо! У меня 37 и 4, и у меня нет охоты выслушивать ваши глупости… Постойте: как будете ложиться, спину придите мне растереть.

К а и и т о н. Не умею я этого.

С т. с т у д е н т. Глупости! Я вам покажу.

К а и и т о н. Не умею я этого.

Угрюмо выходит. Старый Студент сердито раскладывает лекарства, вздыхает и, надев пенсне, раскрывает последнюю, только что написанную страницу дневника. Читает вслух, первые слова неуверенным голосом:

«8 декабря (откашливается), 8 декабря, вечер. Что такое молодость, как не весенняя песнь души, раскрывающей объятия солнцу… (что-то поправляет и читает громко и вдохновенно) раскрывающей свои объятия солнцу? Стихийно волнуется моя душа, и на крыльях фантазии уношусь я в заоблачные страны Любви и Красоты, казалось, уже навсегда закрытые для моих взоров. Как пылкий юноша, с пренебрежением отталкивающий книги, так как в себе самом он носит все богатство и красоту жизни, я уже не читаю, а пишу, творю, мечтаю»… Э, нехорошо, стихами выходит. (Поправляет.) «Я уже не читаю, а пишу, творю и отдаюсь мечтам. И как это ни удивительно (как бы засмеялись мои сибирские сослуживцы!), у меня открылось что-то вроде литературного таланта; правда, пока я ограничиваюсь только этим дневником, но впереди задумано кое-что и посерьезнее». Да, посерьезнее! (Снимает пенсне и смотрит мечтательно. И читает дальше другим, сдержанным голосом, намекающим на тайну:) «С того памятного дня (мешала выходить простуда, я выбежал тогда без калош) я больше не видел Де Ша. Пробовал писать ей и, признаться, уже написал письмо, но не решаюсь отослать: какая-то наивная, почти мальчишеская робость связывает волю. Любит ли она Те? Тогда, на мой по этому поводу вопрос, она решительно ответила – нет. Но не был ли такой ответ результатом некоторого раздражения, вызванного действительно недостойным поведением Те? Во всяком случае, с ее умом она не может не видеть»… (Снимает пенсне) Боже мой, как страшно! Подумать только, и то страшно!

Ежится, как от холода, улыбается, качает головой. Прячет дневник и внимательно разглядывает себя в зеркало, охорашивается. С шумом распахивается дверь, – Старый Студент едва успевает положить зеркальце, – и входят студенты: Онуфрий, Блохин и Козлов. Запушены снегом, пальто нараспашку, фуражки сдвинулись на затылок – от них веет свежестью морозного вечера, простором, беспричинным весельем. Сразу становится шумно и тесно. Не раздеваясь, с нарочитой серьезностью, студенты выстраиваются в ряд.

О н у ф р и й. Cobra capella, стой! Сережа, не урони престижа cobrы capellы. (Запевает.) Аристотель мудрый…

Поют все трое очень серьезно:

«…древний философ, древний философ. Продал всю одежду за сивухи штоф, за сивухи штоф. Ехал принц Оранский через речку По, через речку По. Бабе астраханской он сказал бон-мо3, он сказал бон-мо!»

Старый студент очень доволен, радостно суетится, но в то же время боязливо держится подальше от дышащих холодом студентов.

С т. с т у д е н т. Здорово, ребята! Так, так! Но почему же бон-мо? Да раздевайтесь же, раздевайтесь.

О н у ф р и й. Чай есть? Лимон есть?

С т. с т у д е н т. Сейчас все будет. Раздевайтесь же, смотрите, сколько снегу нанесли!

К о з л о в. Ты что это, старик, нездоров? Горло болит?

С т. с т у д е н т. Так, маленькая инфлуэнца. 37 и четыре. Козлов. Дай-ка пульс!

Глубокомысленно считает, шевеля губами. Старый Студент отодвигается от него насколько возможно, стараясь не дышать холодом. Онуфрий и Блохин раздеваются в прихожей и чему-то смеются.

К о з л о в. Пульс хороший! Сердце у тебя в порядке?

С т. с т у д е н т. Сердце у меня здоровое.

К о з л о в. Тогда возьми ты салицилу гран пятьдесят…

С т. с т у д е н т. Да разденься же ты, Бога ради! От тебя от одного простудиться можно. Доктор!

Онуфрий и Блохин вдвоем торжественно несут большого вареного рака и кладут на стол.

О н у ф р и й. Рак! От чистого сердца.

Б л о х и н. Рак! От полноты души.

С т. с т у д е н т (смеется). Ах вы, безобразники! Рака принесли! Ну, а я за пивом пошлю. Выпьем пивка, Онуша? Ах, как же я вам рад, товарищи! Сижу один и только что подумал: хоть бы на огонек кто зашел, а тут и вы!

О н у ф р и й. Нет, пива не надо. Мы у Немца пили. Мы хотим чаю с лимоном, ибо, пия пиво, боимся впасть в монотонность. Пусть будет лимонно, но не монотонно – хороши стихи, Козлик?

К о з л о в. Вылитый Бальмонт. Чаю, чаю давай. За лимончиком пошли.

О н у ф р и й. Ну пусть бальмонтонно, но только не монотонно. Так действительно лучше.

Б л о х и н. А я бы… пива выпил.

О н у ф р и й. Ну, ну! Чего захотел, пива! От пива, Сережа, водянка бывает. Чаю давай, старик!

С т. с т у д е н т. Сейчас, сейчас! Рака принесли… ах, комики!

Идет в переднюю, открывает дверь и зовет: «Капитон, Капитон!» Заказывает чай. Студенты осматриваются.

К о з л о в. Хорошо у старика, тихо. Как умирать начну, сюда перееду, лучше места не найдешь.

Б л о х и н. Ж…жарко и д…душно.

Хочет открыть форточку. Козлов останавливает его.

К о з л о в. Оставь, Сережа, старик болен!

Онуфрий исследует стол, разглядывает лекарства.

О н у ф р и й. Сережа, понюхай-ка, что это?

Б л о х и н (нюхает и кашляет). Нашатырь. И такую гадость держать в доме?

С т. с т у д е н т (возвращаясь). Нет, как хорошо, что вы зашли! Сижу один и скучаю, и вдруг… Нет, хорошо. Ну, как у вас? Я рад, что так хорошо все кончилось. И ты, Онуша, с Блохиным, я вижу, помирились?

Б л о х и н. Да мы и не ссорились! Это он врал, что у меня души нет…

С т. с т у д е н т. Давно видал наших? Лилю?.. Дину Штерн? Я с тех пор не видал.

К о з л о в. Давно. Чей это у тебя портрет, старик?

С т. с т у д е н т. Наташи, покойной жены. Ты посмотри поближе.

О н у ф р и й. Нет, братцы, хорошо у старика, завидно. Порядок, чистота, лекции вон лежат, – и как только люди не живут! Философский ум не может охватить, и нет конца недоумению. Посмотри, Козлик, вон писатели развешаны, кнопочками приколоты, душа радуется.

С т. с т у д е н т. Это мои любимые писатели. У меня и там в Сибири весь кабинет был увешан портретами в рамах, у меня хорошо там было. Помню я…

О н у ф р и й. А сам-то старичок! Да ты погляди, Козлик!

К о з л о в. Гляжу, отстань. Ты что ешь, Сережа?

Б л о х и н. Сыр.

К о з л о в. Дай-ка.

Моментально съедают сыр.

О н у ф р и й. Сидит он себе, как святой, как Мадонна на картине Рафаэля, как Дух Божий над хаосом. Горлышко у него болит, платочком завязано – гляди, кончики-то! Туфельки на нем, сапожки-то снял! Эх, и отчего у меня горло никогда не болит? Дай я тебя в маковку поцелую, старичок.

С т. с т у д е н т (слегка обиженно). Ну, оставь, Онуша, всякий может простудиться. И ведь я же просил тебя, Онуша, и вас, братцы: оставьте это слово «старик». Дело не в том, сколько человеку лет…

Б л о х и н. Да ведь мы так! Смотри, старик, Козлик весь твой сыр поел!..

Капитон вносит самовар. Старый Студент продолжает говорить, заваривая чай и хозяйничая.

С т. с т у д е н т. Спасибо, Капитон. Колбаски съешь, Сережа, в немецкой колбасной беру, хорошая колбаса. Дело не в том, братцы, сколько…

К а п и т о н. Для рака-то тарелку подать?

О н у ф р и й. Нет, блюдо. И когда же ты повесишься, Капитон?

К а п и т о н (мрачно). Веревка такая еще не ссучена, на которой вешаться.

С т. с т у д е н т. Нет, Капитон, не надо, мы его есть не будем. Так вот, товарищи, дело не в годах, а в отношении человека к жизни… Не слабо налил, Онуша?.. Что такое молодость – говорю я. Молодость – понятие чисто условное, допускающее много толкований…

О н у ф р и й. Отрежь-ка колбаски, Козлик!

С т. с т у д е н т. И если для одного достаточно взглянуть на паспорт, чтобы определить, молод человек или нет, то для другого этой мерки недостаточно. Надо убедиться, насколько данный субъект…

О н у ф р и й (ест колбасу). Философский ум ищет точку зрения и, найдя ее, успокаивается. Отрежь-ка, Козлик, еще.

С т. с т у д е н т. Да. Вот я, например, со Стамескиным беседовал, ну и что же? – не понимает. А вас, вы думаете, он понимает? Тоже нет, хотя и молод он достаточно. А я, «старик», понимаю! Вот вы рака принесли…

О н у ф р и й. Брось, а то отнесем назад.

С т. с т у д е н т. Нет, выслушай, Онуша! Вот вы рака принесли – и с виду это настолько… ну, нелепо, что ли, что тот же ваш Стамескин назвал бы вас идиотами. А я понимаю, что это молодость, проявление молодых, играющих сил, и мне приятно.