Хозяйка замка Эдвенч - Полина Ром
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ночной темноте, слушая посвистывания Барб, я странным образом пришла к мысли, что не хочу вторую жизнь прожить в хрустальной башне, отгороженная от людей и друзей удобствами. Пожалуй, в этом мире у меня есть человек, которому я могу вернуть хотя бы каплю той заботы, которая досталась мне в прошлой жизни. Тем более, что это самая Барб готова щедро делиться со мной тем же самым.
Сложно сказать, долго ли я мысленно вспоминала, сравнивала и оплакивала утерянное, но из легкой дремы меня вырвал приход изрядно пьяной баронессы.
Я села на кровати. За окном каюты уже серело, скоро рассвет. Женщина, нетвердо держась на ногах, шагнула в каюту. Матрос за ее спиной, подсвечивающий ей дорогу тяжелым стеклянным фонарем в поднятой руке, захлопнул дверь, и дама, сделав два неловких шага, споткнулась о ноги спящей Барб.
Перепуганная служанка вскочила. Начался небольшой переполох, во время которого Барб одновременно уговаривала мадамку улечься спать, а та несла какой-то пьяный бред, смеялась, немного плакала и требовала вина. Все это продолжалось добрых полчаса, пока, наконец, разозленная Барб не рявкнула:
-- Ну-ка, спать быстро, зараза пьяная! Вот я мужу-то твоему все расскажу!
Она ловко расшнуровывала платье на спине пьяненькой баронессы и, подталкивая рыдающую к кровати, ворчала:
-- Экая бестолочь, прости осспади… Ну выпила малость, зачем же базлать на весь свет?
С грацией молодого слоненка, отдавив мне ноги, дама пробралась к стенке и уже через несколько минут спокойно похрапывала. А я, поняв, что больше не усну, посмотрела на Барб. Видно было, что у нее тоже сна ни в одном глазу.
-- Что, деточка, разбудила вас эта вот?
-- Да, но ничего страшного, уже светает.
Окно в каюте и в самом деле начало слегка розоветь – солнце вставало и становилось светлее.
До момента отплытия мы с Барб успели сделать довольно много.
Все мои вещи, а там, по словам Барб, было целое приданое, начиная от посуды и заканчивая нарядными платьями, разумеется, остались в той каюте, в которой прежняя Элиза путешествовала. Отдавать их мне никто не собирался, тем более что, по мнению пиратов, я вовсе не Элиза, а какая-то служанка. Тем не менее, в порядок привести себя было необходимо. Хотя бы расчесать волосы, раз уж нет возможности помыть, а то они совсем собьются в войлок под этой дурацкой шапочкой. Барб, немного помявшись, сказала:
-- У этой-то… -- кивок в сторону спящей баронессы, – тоже ведь своя горничная была.
-- И что? – я искренне не понимала, о чем она говорит.
-- Ну дак это… Девицу-то продали вместе с вашей Полин, а вещи-то ей никто не отдал. Вон, среди баронских сундуков, так ее добро и осталось.
Я задумалась, получается, Барб предлагала мне взять чужую одежду. Вроде бы как-то неловко. Или ничего? Мы переглянулись, и она робко сказала:
-- Дак ведь все равно иродам все достанется. Думаете, мадаме ее тряпки отдадут? Это она еще первые две ночи рыдала, что капитан, зараза этакая, любить любит, а украшения ейные забрал сразу. Одежку-то, да другие вещички, что у пассажиров по сундукам запрятано, все равно на продажу выставят в Вольнорке. Ибран-то давно энто говорил. Тама самых крепких мужиков будут продавать, да и трех красоток, что они лично отобрали. Ну и нас тоже тама продадут. А и вам, ягодка моя, не в сорочке же ходить, – уже гораздо увереннее закончила она свою речь. - Да и с собой хоть на смену узелок малый собрать надо, – решительно добавила Барб. – Пойдемте-ка, барышня, нечего прохлаждаться.
Сундучок служанки стоял сверху. Он был самым маленьким, всего с двумя ручками, один из нижних имел их аж целых шесть. Но в такие богатые сундуки мы даже заглядывать не стали, от греха. Мы и этот-то с трудом стащили вниз, стараясь не уронить. Внутри он был разделен на две части, и Барб, отодвинув одно из делений ширмы, чтобы попадало больше света, шустро начала его потрошить, раскладывая одежду на две кучки.
-- Смотрите-ка, барышня, экие рубашонки добрые… И вот это платьюшко оченна даже нам сгодится, - она встала с коленей и прикинула на меня тускло коричневый чехол приговаривая: -- Жаль росточком она была вас поменьше. И надо бы еще обувку посмотреть.
Я стояла столбом и ощущала одновременно стыд, неловкость от «воровства» и вполне понятную брезгливость: мне никогда не доводилось носить чужие вещи. Но я точно понимала, что они мне необходимы: кроме грязной ночнушки и неудобного халата на мне больше ничего и не было.
Наконец все было закончено. Разграбленный сундучок мы поставили на место, и Барб пояснила:
-- Сундук-то ироды вынести не дадут, а узелок, глядишь, оно и ничего, пропустят.
В умывальнике оставалось немного довольно холодной воды, но тут уже было не до выбора. Дрожа от холода и клацая зубами, покрываясь гусиной кожей, я протерла тело, используя свою грязную ночнушку. Барб усердно помогала мне и растёрла спину до того, что мне даже стало немного теплее. Была я весьма худощавой, длинноногой и длиннорукой, как мне показалось. Порадовало отсутствие волос подмышками и очень удивила аккуратная стрижка в интимной зоне. Я даже рискнула осторожно спросить у Барб и получила интересный ответ:
-- Дак все в вашем приданном так и осталось, ягодка моя. Там у Полин специальные щипчики серебряные были и кажинный месяц вы себя эдак и мучили.
Я, честно говоря, удивилась. Мои представления о средневековой гигиене были совсем иными. А может быть здесь вовсе и не средневековье? А еще в речи Барб меня смущала постоянно одна деталь.
-- Барб, ты прекращай меня барышней называть и на «вы».
-- Да как жеж это можно… -- Барб как бы захлебнулась, помолчала, недовольно посопев, вздохнула и ответила: – Ой, и не привычно ж мне будет!
Процесс одевания оказался интересен и довольно сложен. Сперва аккуратно облегающая верх тела полотняная сорочка без рукавов. На груди она имела небольшую шнуровку и, если подтянуть все по фигуре, получалось некое подобие бюстгальтера, он поддерживал мою аккуратную двоечку. Длина у этой сорочки была чуть ниже колена. Следом нижнее платье. Белая грубоватая
