Убойные ребята - Михаил Серегин

Когда им удалось остаться наедине, Юля, завернутая в простыню, отвернулась и что-то тупо жевала. Павел Кимович спросил глухо и отрывисто:

– И как же ты могла, дочь?

Если бы он начал кричать, топать ногами, пускать пену и пузыри и поливать ее десятиэтажным матом, Юля меньше бы испугалась. К мату и пене она была готова. А не готова она была вот к этим спокойным, даже участливым словам, в которые сложно было вникнуть так глубоко, чтобы понять, какую муку они скрывают. Юлю затрясло:

– Папа, я правда… я не… папа, никогда, никогда!.. Это он, он… он просил, чтобы я… к тому же у нас в последнее время плохо… плохо, он сказал, что нужно привнести новую струю… чтобы слаще… чтобы было…

– С сексом у вас, значит, плохо, – выговорил Павел Кимович, – понятно. Это как же, тебе семнадцать, ему двадцать три, еле-еле сороковник на двоих наскребли, и с сексом плохо? Да, наверно, это я виноват… не надо было подозревать, нужно было принимать меры!..

– Какие меры, папа? – пролепетала Юля.

– Ты ведь сейчас под героином? – вопросом на вопрос ответил Павел Кимович. – Так, да? Из-за него и на панель пошла, так, да? Денег я перестал вам давать, я и виноват? Да, я виноват, но не в том, что не даю денег, а что сразу не разглядел!..

Павел Кимович замолчал. Больше он ничего не говорил. Он спокойно дал забрать дочь вернувшемуся за ней сутенеру из эскорт-конторы, ночевал у одного из друзей, где страшно напился. Утром, оклемавшись, вспомнил ночной кошмар и вернулся домой. Юля ничего этого не помнит, она узнала все только со слов отца. Павел Кимович нашел дочь в буквальном смысле валяющейся в комнате. Где-то в углу. Спала. Бредовый, тревожный полусон, липкий, утомительный, снятся реки холодной ртути, вырастающие из земли шпили, колючая и сухая ящерица боли в ногах и руках. Павел Кимович смотрел на нее, слез не было, давно дремавшая в нем ненависть просыпалась и расправляла затекшие члены. Нет, не к дочери. Павел Кимович отправился на работу, где сделал сложнейшую операцию и при одной присутствовал в качестве консультанта, что для него оказалось еще утомительнее, чем оперировать самому. Страшная нервная дрожь в теле требовала настоящего выхода. Он знал, что делать.

Самая жуткая в его жизни операция была сделана без сучка и задоринки. Он пришел домой вечером, но никого не было. Он открыл ящик для столовых приборов и вынул оттуда внушительный ампутационный нож, коллекционный, времен Первой мировой, который ему подарил на юбилей профессор Вершинин. Привычно взвесил его на руке. Нож прекрасно подходил для разделки мяса, так его обычно и использовали. Только то мясо, которое собирался разделывать сегодня Павел Кимович, еще НЕ ПРИШЛО домой. Страшно хотелось выпить, но Павел Кимович знал, что этого делать пока что не стоит. Хирург Климов позволял себе мензурку спирта или стопку коньячку только после того, как работа была выполнена.

Павел Кимович, сгорбившись, сидел у окна, когда во дворе показалась знакомая сутулая фигура зятька. Тот шел спокойно, пил сок. Дима никогда не пил спиртного, и Климов помнил, что при первом знакомстве с ухажером дочери он этому обрадовался, но лишь до тех пор, пока не узнал, почему тот не любит выпивать. Кто не знает: героин и алкоголь совершенно несовместимы.

Павел Кимович вышел на лестничную клетку. Было уже поздно, подъезд был пустынен. Он стал у лифта. Лифт тронулся и, загудев, пошел вверх. Павел Кимович молил бога, чтобы к Диме не подсел в кабинку лифта кто-то второй.

Двери открылись. Вышел Дима. Один. Павел Кимович спросил тихо:

– А где Юля?

– А это у вас надо спросить, папаша, – развязно сказал тот, – она мне заявила, что пойдет к папе. К вам то есть. А что вы тут стоите?

Павел Кимович ответил тихо:

– Тебя жду.

Лицо Димы вдруг страшно побледнело, он как-то сразу все понял, попятился и полусогнутыми пальцами стал искать кнопку лифта. Он успел ее нажать, двери раскрылись, потому что лифта никто не вызывал – но это уже не помогло. Павлу Кимовичу показалось, что стены подъезда вздрогнули и стали пульсировать, как на секунду ожившее сердце – когда острая хирургическая сталь, шутя прорезав кожу куртки и собственную Димы кожу, пробила реберные хрящи и вошла в сердце. Климов, как хирург, прекрасно знал, куда следует направлять нож. И у него была отменно твердая рука оперирующего врача. Павел Кимович хладнокровно провернул нож в ране, чтобы до неузнаваемости изменить ход раневого канала и снизить точность экспертизы. Позже он говорил Юле, что никогда прежде не убивал человека, даже нечаянно на операционном столе. Судьба распорядилась так, чтобы первый человек под операционным ножом хирурга Климова умер вовсе не в операционной палате.

Дима упал в раскрытые створки лифта. Павел Кимович надел перчатку и нажал кнопку первого этажа. Лифт поехал вниз.

Наутро Павел Кимович проснулся от звонка следственной группы в дверь его квартиры. Вернувшись после допроса с подпиской о невыезде, он наконец-то застал дома дочь, молча раздел ее догола (ничего нового в ее анатомии для него уже не оставалось после той злополучной сауны!!) и приковал наручниками к батарее.

Юля плохо помнит то время; все краски мира, даже то немногое, что дает зажатое в четырех стенах комнатное пространство, съела боль. Павел Кимович продержал ее прикованной к батарее, как показалось Юле, тысячелетие. На протяжении всего этого времени он ходил на допросы, где следак, «подогретый» отцом и братом убитого Димы, задавал ему одни и те же вопросы, шел на все провокации, брал на «пушку» в надежде, что «клиент» расколется. К примеру, подсовывал ему следующее:

– На вашем ноже нашли кровь Дмитрия плюс отпечатки ваших пальцев!

Павел Кимович прекрасно знал, что этого не может быть, потому что сразу после убийства нож был ненадолго замочен в концентрированной перекиси водорода. Он отвечал спокойно, что официального заключения экспертизы насчет следов крови нет, но даже если бы и было, то нож использовался как средство для резки мяса и Дима вполне мог порезаться. Одним словом, дело так и повисло «глухарем». Юле удалось вылечиться, она стала нормальным человеком и через три месяца удачно вышла замуж, и только тогда отец рассказал ей эту жуткую историю.

– Просто мне поступила анонимка с угрозами, а еще несколько раз звонили в трубку и молчали, – сказал он. – Но ты не волнуйся и забудь. Никто ничего не докажет.

Юля на некоторое время успокоилась. Она прожила со своим мужем три месяца, наверно, это время было наиболее удачным в ее жизни, хотя счастливой она себя уже не чувствовала. И, наверно, лишилась навсегда способности полнокровно наслаждаться жизнью.

А потом посыпалось, как штукатурка с потолка в подтапливаемой сверху квартире. Сначала погиб в глупой автокатастрофе муж (правда, чем дальше, тем больше Юля думала, что не такой уж глупой могла оказаться эта катастрофа). Потом исчез отец. Он давно предупреждал о возможности такого исхода в отношении себя. Быть может, сбылся его прогноз, и его достали родственники убитого Димы, решившие хоть на ком-то отыграться за смерть своего наркомана.

Юля металась, как загнанная землеройка, и тут прихлопнуло ее саму: нет, ее не похитили и не устроили автокатастрофу. Она сама нашла себе заботу. Точнее – работу. А почему, спрашивается, не искать эту работу, не добиваться ее, работы, если тебе ее предлагают – звонят из солидной, пользующейся хорошей репутацией фирмы и предлагают пройти отбор на предмет работы сначала в лучшем в городе модельном агентстве «Владивосторг» с постоянным выездом в Москву и Питер, а для самых-самых – поездка в Париж и стажировка у всемирно известного кутюрье?

Юля подумала и явилась на кастинг. Тут присутствовало около шестидесяти кандидаток. Из них жюри отобрало семь. Из этой великолепной семерки только одна имела опыт дефиле и владела приемами профессиональной манекенщицы. Остальные шестеро были юны, самой старшей было едва двадцать лет, а самой младшей – семнадцать, почти как Юле с ее неполными восемнадцатью. Вышло без обмана, которого опасалась Юлия, – все семеро в самом деле получили работу в модельном агентстве. Юля проработала тут около месяца, получала прилично, а потом ее вызвали к директору конторы на предмет важного разговора. Разговор в самом деле был важным, особенно если учесть, кто в нем принимал участие. А это были: президент концерна, в которую входило Юлино модельное агентство, г-н Виктор Васильевич Голубев; сотрудник УФСБ по Приморью Калитин; наконец, шеф охранного агентства «Гром» Вадим Орехов.

Сразу же приступили к делу. Господин Голубев вообще ценил время, наверно, это передалось ему от его родственников, родного Голубева-старшего, известного в крае бандитского авторитета, и кузена – Славы Горецкого, державшего под собой «Приморрыбпром», то есть чуть ли не половину рыбной промышленности края.

– Юлия Климова? – отрывисто сказал он. – Ничего телка. А, Вадимыч? – повернулся он к Орехову. Тот улыбнулся и неуловимо напомнил Юле кого-то. Если бы она тогда вспомнила – кого, то, быть может, и не было бы никакого продолжения, изобилующего большими деньгами и еще большими унижениями и кровью. Но она не вспомнила, а Голубев продолжал сыпать небрежными словами: