Кровь и ржавчина - Скайла Мади

— Мой отец последний человек, о котором тебе стоит беспокоиться.

Сейчас он улыбается мне, но в его глазах скрыто что-то холодное и голодное.

— Тогда старший брат?

Я качаю головой. Предполагаю, что не смогу скрывать эту часть моей жизни от него.

— Я сирота.

Сексуальный знойный взгляд, что делает стеклянным все черты лица Джая, исчезает. Его хватка на моих запястьях ослабевает, и давление его тела уменьшается. Все равно, ощущение вибрации в нижней части моего тела по-прежнему ощутимо.

— Черт. Прости.

Я нервно смеюсь.

— За что?

Он склоняет голову.

— Что поднял эту тему.

Я пожимаю плечами как можно беззаботнее.

— Рано или поздно это должно было раскрыться. Если беспокоишься, ты не огорчил меня. Нельзя обижаться на то, чего никогда не было.

Это ложь. Я думаю о своей несуществующей семье каждый день. Что значит материнская любовь, или даже на что это похоже? Каково это — быть послушной перед своим отцом или поддразнивать братьев и сестер? Я не знаю. Мне хочется этого, несмотря на то, что я не знала своих родителей, беспокоящихся обо мне. Ведь эта женщина была в состоянии вынашивать меня в своем чреве девять месяцев, пройти через столько боли, чтобы привести меня в этот мир, и держать мою руку, увидев меня. Неужели я настолько невыносима? Была ли я такой, даже будучи младенцем?

Я защищаю свою долго отсутствующую маму. Когда я чувствую себя особенно огорченной своей жизнью, мой разум начинает издеваться над ней, но недолго, потом мое сердце бросается на ее защиту. Может быть, она была слишком молода? Может, она была вынуждена родить меня? Возможно, было просто не подходящее время или от нежеланного человека? Когда я мыслю рационально, то все понимаю, но когда нет, это подавляет меня.

В это время взгляд Джая падает на губы — мои губы — и я неосознанно облизываю их. Когда он изучает каждую их часть, мое сердце приятно вздрагивает в груди. Это, должно быть, самая странная ситуация в мире. Я имею в виду, он практически похитил меня, и вот мы здесь. Ко мне очень давно не прикасались. На самом деле, настолько давно, что я уже начала думать, что никогда не буду заниматься сексом снова. Я не жажду его. Даже не думаю об этом, но я прижата телом мужчины, который смог бы, вполне возможно, свести меня в могилу, и все, о чем я могу думать — прикосновение его губ. Здесь нет двери, чтобы оградить нас от проходящих мимо людей, и меня это не волнует, но всего лишь десять минут назад мне бы это не понравилось.

— Ты будешь носить шорты? — спрашивает он, его тихий голос мягкий и ровный.

Я киваю, ориентируясь больше на тон его голоса, чем на вопрос, отчего мне хочется вкусить теплого шоколада. Я моргаю несколько раз, а он просто отпускает меня и вновь становится охранять дверь.

— Подожди, — говорю я, приподнимаясь на локтях. — Что это было?

Глядя на него, я вижу тень улыбки на его губах, но он не поворачивается, чтобы посмотреть на меня.

— Одевайся, Эмили. У нас всего несколько минут до начала сражения.

Ошеломленная и слегка смущенная от использования моего настоящего имени, я перекатываюсь на раскладушке и встаю, игнорируя боль в спине. Раскладушка — не лучшее место для сна, но это лучше, чем матрас, раскладывающийся из стены у меня дома. По крайней мере, здесь нет никаких пружин, колющих, словно ножом, мои органы.

Я опускаю взгляд на джинсовые шорты и белую майку в своих руках. Я буду выглядеть нелепо в этом. Слава Богу, здесь темно, и каждый будет видеть просто белый цвет, а на самом деле, когда в последний раз я брила ноги? Я съеживаюсь от этой мысли.

В рекордные сроки я стаскиваю свою форму и бросаю ее в углу комнаты. Я борюсь, пытаясь спустить штаны через черные кроссовки, но к счастью, когда сажусь на край своей раскладушки, успеваю через обе ноги снять все без особых препятствий. Большинство людей снимают обувь, прежде чем надеть брюки, но нет никакого гребаного способа, чтобы я стояла босыми ногами на влажной земле.

Удивительно, но кнопка на джинсовых шортах легко застегивается. Я провожу пальцем по краям шорт и заглядываю на свою задницу через плечо. Не похоже, что нижняя часть моей задницы выглядывает. Я провожу ладонями вниз по нижней части трусиков, чтобы подтвердить это. Моя задница не выглядывает. Кто бы мог подумать, что до сих пор производятся короткие джинсовые шорты, прикрывающие задницу? Это чудо. Когда я оглядываюсь назад, вижу пару синих глаз, смотрящих на мой живот и грудь. Я замираю, мои брови сходятся вместе. Хотя, пойманный с поличным Джай, не отворачивается. Вместо этого его взгляд следует по невидимой линии от моего декольте к горлу и лицу. Конечно же, я ношу свой наименее привлекательный бюстгальтер. Почему не кружевной? Почему выбрала тот, что из хлопка? Мое горло пересыхает, щеки горят, а пальцы подрагивают, но я не закрываюсь. Я пытаюсь проанализировать его выражение лица, но он не дает никаких признаков того, что мое тело ему нравится. Не то чтобы я хочу этого... или, может, хочу. Я не знаю. Я никогда не была так смущена в своей жизни.

Не говоря ни слова, Джай разворачивается назад, чтобы посмотреть в тоннель.

— Ты извращенец, — поддразниваю я и беру майку в руки, чтобы надеть ее через голову.

Он не оглядывается, но я слышу, что он улыбается, когда говорит:

— Я предпочитаю термин оппортунист (Прим. Оппортунист — человек, пользующийся обстоятельствами, умный, ловкий человек).

Я расправляю борцовку на животе. Она сильно облегает, и отсутствие питания в моем рационе это показывает. Бедренные кости... вот почему я ношу мешковатую одежду. Я действительно удивлена, что моя грудь еще существует. Я провожу руками по животу и делаю вдох. Когда выдыхаю, Джай поворачивается и в этот раз его глаза пропускают мою грудь и останавливаются на волосах.

— Готово? — спрашиваю я, засовывая руки в карманы.

— Почти.

Он делает шаг вперед, и я задерживаю дыхание, когда он протягивает руку и тянет за ленту, связывающую мои волосы. Резко дернув, он высвобождает мои черные локоны, и они свободно рассыпаются по плечам. Я чувствую себя крошечной, когда его огромные руки запутываются в моих волосах, и, возможно, это всего лишь плод моего воображения, он пропускает их между пальцами, сжимая, и с моих губ срывается нервный вздох. Чтобы он ни делал, это так эротично. Если бы это было обыденно, мое тело бы не горело, словно в огне, а сердце не выскакивало бы из груди.

Я открываю рот, чтобы заговорить, но Джай поворачивается и выходит в тоннель.

— Идем.

Клетка гремит и трясется, а мое сердце бьется где-то в горле. Удары и рычание смешиваются с криками толпы. Я никогда в жизни не видела ничего настолько смелого, настолько потрясающего. Волнение иголками покалывает по всей поверхности моей кожи, словно электричество по металлу, но рядом со мной у стены тоннеля сидит Джай, поигрывая болтающимися нитками на рукаве рубашки. Как ему могут надоесть разворачивающиеся действия перед нами? Полагаю, он привык к этому, но для меня это совершенно новый мир. Мир, страшный и волнующий одновременно. Каждые несколько секунд, когда бойцы дают себе небольшую передышку, мое внимание обращается к перилам над клеткой и на толстые пальцы, удерживающие их. Череп меняет позу и опирается локтями на перила, чтобы стать ближе к бою, и мой взгляд перемещается на его руки. Когда бойцы сталкиваются и валятся на пол снова, я позволяю своему взгляду переместиться на лицо Черепа и его подробно прорисованный череп. Я могу видеть каждую косточку, все пространство окрашено в угольно-черный цвет. На мгновение меня пленяет это, я как будто загипнотизирована. Он — это самое страшное, что я когда-либо видела, и, хотя вчерашние события уже не видны на его коже, чувствую, будто все еще вижу невинную кровь на его руках. Хоть и страшно, я не могу не задаться вопросом, любил ли он когда-нибудь женщину, как выглядит улыбка на его губах. Интересно, каким цветом блестели его глаза, когда он был влюблен...