«Особенный воздух…»: Избранные стихотворения - Довид Кнут

ПОЕЗДКА В «LES-CHEVREUSE»

I.Это было первого апреляДевятьсот тридцать второго года.(Тысячу опустим для удобства).В мире было холодно и сыро.Шли дожди. Под непрестанным душемГородскими черными грибамиРасцветали зонтики поспешно,

А в лесу: грибы-дождевики.В мире было холодно и пусто.Днем над ним текло слепое солнцеС древним равнодушием, а ночью —Безучастно леденели в небеГородские неживые звезды.

Лишь звезда забытых переулков,Полумертвая звезда окраин,Да большие звезды гор и пляжей,Да живые звезды деревень —Всем своим дрожанием и блескомТрепетали: о судьбе, о смерти,О борьбе, о тайне, о любви,И протягивали к нам лучи,Острые, как мудрость или жалость.

В мире было холодно и гулко.Стервенели страны и народы,(Ночью мнился мне тревожный звук —Скрип зубов… иль треск последних тронов?)Страны загорались, над землеюРеяли пары небытия,В день, когда — используя свободу —(Это было третьего апреля)Я набрал разнообразных фруктовУ бесстыдной радостной торговкиС жадными и щедрыми глазами,И, смешавшись с праздничной толпоюСерозубых жителей предместийИ демократичных парижан,Сел в гремучий, юркий дачный поезд,Бойко побежавший в Les-Chevreuse.

IIБыл ранний час. В купе, со мною рядом,Сидела пара, обнимаясь крепко.В окне мелькала живопись предместий:Застенчивая зелень и заборы,Приземистые низкие вокзалы,Заброшенные люди и дома,Ныряющие в пыль — и неизбежныйРекламой обесчещенный домишка,Несущей миру весть о Дюбоннэ.

Чуть-чуть покачиваясь в такт колесам,Выстукивавшим что-то на мотивыИ Соломона, и Экклезиаста,Я незаметно начал слушать шепотМоих соседей.

О, скучный и вязкие слова,О, жалкие любовники, как жалокБыл их любви непраздничный язык.О, бедные, когда б они узнали,Как говорили о любви — другие,Предтечи их; Петрарка или Данте,Овидий, Пушкин, Тютчев или Блок…

И стыдно стало мне за их любовь;Весь день склоняться над какой-то блузкой,Или томиться где-нибудь в конторе,Иль как-нибудь иначе продаватьСвой день, свой труд, свой пот, свою судьбуТому, кто даст тебе немного денег,И, после — оплетенных скукой — дней,Дождаться воскресенья, дня свободы,Когда ты миру — друг, и ветру — брат,И встретиться с желанною своею, —И ничего ей не уметь сказать,И ничего от бедной не услышатьУмнее, музыкальнее, живейВот этих нищих зачерствелых слов,О том, что день сегодня — сыроватый,Что скоро, вот, появится клубника,И, помолчав, и словно просыпаясь.От долгого и душного объятья,Вздохнув, дрожащим голосом сказать —О шляпе, башмаках иль о погоде…

IIIЯ пересел напротив, чтоб вглядетьсяВ попутчиков…И вот, по их глазам,По их губам, рукам — я вдруг увидел,С недоуменьем и почти с испугом:Им был открыть какой-то тайный мир,Что проступает сквозь слова и вещи,Сквозь серые невзрачные предметы…Им был открыть прекрасный тайный мир.

Вагон летел, и в стареньком купеЯ видел пыль, нечистые скамейки,И смятую газету (что противнейПрочитанной газеты!..), и соседей,Еще нестарых, но помятых жизнью,Я слышал стук и скрип оконной рамыДа дробь колес… Они ж, со мною рядом,На то же глядя, видели такое,Такое слышали, и знали о таком,Что я подобен был слепцу, со зрячимСидящему: пред ними те же краски,И звезды те же, те же — мрак и песня,И девушка, несущая корзинку,Но как несхожи меж собой виденья,Что — позже — каждый унесет к себе.Он говорил ей: ты бледна сегодня,Мой милый кролик, дорогая крошка…И женщина пьянела, и безумьеМутило ей глаза горячим счастьем.

Смиренный и божественный языкПрикосновений, взглядов и молчаний:От рук к рукам, от глаз к родным глазам,От сердца — к сердцу шли большие токиТой радости, которой нет названья,Той прелести, которой меры нет,Той щедрости, которой нет предела.

Да, есть еще таинственнейший мирНеясных музыкальных измерений,Есть царская симфония любви,В которой расплавляются слова,Чернея, истлевая, умирая, —Как осенью обугленный листок,Как обескровленное скукой сердце,Как сердце, недождавшееся счастья.

Кондуктор что-то крикнул. Поезд стал.Я долго шел. Быть может — за любовью…

Разлука

I. «Ты меня никогда не забудешь…»

Ты меня никогда не забудешь,И не властны над встречей из встречНи соблазны, ни время, ни люди,Ни томленье надгробное свеч.

В этом мире, где камни непрочны,Где святые и ангелы лгут,Я тебе обещаю бессрочный,Нерушимый и нежный приют;

В твоем теле — любви незабвенной,В твоем сердце — последней любви,Кровожадной, горячей, смиренной,И упрямой, как губы твои.

Ты забудешь, над чем горевала,С кем встречала в России весну,Копоть, смрад, и лотки у вокзала,(Где мой полк уходил на войну…)

Ты забудешь родных и знакомых,И любимые колокола,Даже — номер счастливого дома—Ты забудешь, зачем ты жила.

Все отдашь. Только память о чудеНаших встреч навсегда сбережешь.Будешь помнить, как скудные будниОзарила любовная ложь.

Будешь помнить полночный сферы,Где восторженно слушала, ты,Как кружились над счастьем без мерыВетры гибели и пустоты.

II. «Как в море — корабли… Как волны в океане…»

Как в море — корабли… Как волны в океане…(Где в теме встречи — рокот расставания —)Как поезда в ночи…(Скрестившись, как мечи,Два долгих и слабеющих стенанья…)

Как в море корабли… О, нет, совсем по так.И проще, и страшней: в безбрежном море буденМы разошлись с тобой, родной и нужный враг,Как — разлюбившие друг друга люди.

«Все те же декорации — забытых переулков…»

Все те же декорации — забытых переулковСредневековый воздух и покой.Кривые фонари, и стук шагов негулких,Печаль и сон пустыни городской.

Глухие здания на старом звездном фоне.— Зайдем в кафе. (Не холодно — ль тебе?)Там хриплый рваный голос в граммофонеСпоет нам — не о нашей ли судьбе.

Я ждал тебя давно: предвидел и предслышал.Я знал, что ты придешь и улыбнешься мнеСвоей улыбкою (милее нет, ни — тише…)С таким доверием, как будто мы во сне.

Знакомы мне твой грустный лоб и плечи,И нежное дыхание твое,И ток души живой и человечьей…Я знал тебя до нашей странной встречи,И полюбил тебя давно.

Вокруг — все то же: ночь, глухие зданья.На башне бьет как — бы последний час.Но глаз твоих стыдливое сиянье,Но грусть твоих непримиримых глаз,

(Их гордое, мятежное бессилье!..)Но грусть и страсть неутоленных глазВсе изменили, все преобразили,Все переплавили, освободили нас

От мировой, от беспощадной власти —Для счастья краткой встречи городской,Для темного безвыходного счастья,Чреватого горячею тоской.

«По твоим виновато — веселым глазам…»

По твоим виновато — веселым глазам,По улыбке твоей, воровато — невинной,По твоим постаревшим — мгновенно — губам,По испуганным пальцам, прелестным и длинным,

Задрожавшим чуть — чуть в моей твердой руке,По сердечному, острому, краткому стуку,По мгновенной, смертельно — блаженной тоске,(Когда я целовал замиравшую руку)

Я узнал обо всем. Я все понял, мой друг.Я воочию видел: обманут и предан.И ушел. И вступил в очистительный круг —Одиночества, грусти, свободы, победы.

Георгий Адамович. «ПАРИЖСКИЕ НОЧИ» ДОВИДА КНУТА. (Рецензия. «Последние новости», 1932)