Рассказы - Николай Внуков

Теперь класс начал поворачиваться вокруг меня и слегка покачиваться, а я видел все будто из-под воды. И ноги стали какие-то мягкие, как кисель, и внутри меня все будто оторвалось от своих мест и опустилось в живот и там дрожало, как студень. И думал я только об одном: вот ведь никто, ни мальчишки, ни девчонки, ни Владимир Николаевич, не догадывается, что под крышкой парты в Борькином кулаке зажата холодная, ржавая смерть. Чуть-чуть отпустить рычаг — и она вырвется из этого железного лимона с ужасным грохотом, с дымом, с огнем, в щепки разнесет парты, высадит окна, и ты ни о чем даже не успеешь подумать… Какая она противная на вид, эта граната! Прямо смотреть не хочется. Надо же было додуматься принести ее в класс…

— К-колька… я не могу больше, — прошептал Борька. — Пружина оч-чень тугая. Руку разжимает…

— Держи, дурак! Не отпускай!

Я обеими руками обхватил Борькин кулак, и мы замерли, прижавшись друг к другу.

И вдруг Борька прошептал:

— Шнурок! Выдергивай шнурок из ботинка. Быстрее! Я подержу. Сейчас мы его привяжем.

Я сразу догадался, что он хочет сделать, и все мурашки и вся слабость у меня мгновенно пропали. Молодчина, Боб! Сообразил!

Через несколько секунд Борька командовал:

— Пропускай вниз, под пальцы. Еще раз… Так. Сейчас мы ее, гадину, свяжем.

Шнурок был коротковатый, его едва хватило на три оборота, но мы все-таки притянули к корпусу гранаты страшный рычаг.

Борька слегка разжал кулак и сказал:

— Давай потуже!

Я хотел затянуть узел изо всех сил, но тут шнурок лопнул, граната вывернулась из Борькиной ладони, упала под парту и, грохоча, покатилась куда-то вперед, и все в классе обернулись в нашу сторону. А Владимир Николаевич замолчал и удивленно поднял бровь.

Борька вскочил и бросился к двери, крикнув страшным, звенящим голосом:

— Бегите все!

Я рванулся за ним, и в тот же миг на меня со всех сторон ринулась тяжелая, оглушительная темнота.

…Сначала я увидел ноги в блестящих ботинках и хорошо отглаженную длинную и твердую как железо стрелку брюк. Долго я смотрел на эту стрелку, прежде чем догадался, что лежу на диване в учительской и что эти ботинки и брюки Владимира Николаевича, который стоит надо мной. Рыхлая зеленая материя дивана под моим лицом остро пахла нашатырным спиртом. Волосы у меня на голове были почему-то мокрые. На стене громко, словно заколачивая гвозди, тикали часы. Я пошевелился.

— Очнулся, герой? А ну-ка, вставай! — сказал Владимир Николаевич и крепко взял меня за плечо.

Я встал, но сейчас же сел обратно на диван, такими зыбкими и непослушными были ноги.

— Ты тоже вставай, голубчик, — сказал Владимир Николаевич.

И тут я увидел, что на другом конце дивана, сжавшись в комочек, лежит Борька с мокрым полотенцем на голове.

— Я больше никогда… честное слово, никогда… — пробормотал Борька и открыл глаза. Он сбросил с головы полотенце, рукой потер лоб и опустил ноги на пол. Лицо у него было желтое, как после тяжелой болезни.

— Так, — сказал Владимир Николаевич, отпустил мое плечо и, щелкнув портсигаром, закурил папиросу. Широко шагая из угла в угол учительской, он выкурил ее до картона и сразу же закурил вторую.

Мы сидели на диване молча.

Минутная стрелка на часах обошла почти полный круг, за дверью в коридоре началась, прошумела и кончилась перемена, а историк все курил и мерил шагами диагональ учительской.

Знаете, как он умеет молчать и ходить по классу, не глядя ни на кого? Хуже ничего нет на свете.

Наконец я не выдержал:

— Она взорвалась, да, Владим Николаич?

Историк резко остановился и посмотрел на нас блестящим глазом.

— Мальчишки. Мелюзга. Игрушку нашли, — сказал он отрывисто, будто выплевывая слова. — Ваше счастье, что в ней детонатора не было. Глупый, счастливый случай… Отделались только обмороком.

Он выкурил еще одну папиросу, раздавил окурок в пепельнице, подошел к двери и щелкнул ключом в замке.

— Ноги-то двигаются? — спросил он и, когда мы ответили, что двигаются, распахнул дверь в пустынный коридор.

— Я думаю, вам надолго этого хватит. Может быть, на всю жизнь… А сейчас — марш домой! — И добавил: — Завтра в школу пораньше. Стекло в окне вставлять будете, которое я разбил, выбрасывая эту гадость. Ясно?

…Вот как все это было. В классе об этом по-настоящему никто ничего не знает. Только мы с Борькой.

ФАКС

Эта история началась с обыкновенного круглого зеркальца, такого, в какие любят смотреться девчонки и которое в магазине стоит двенадцать копеек. Тошка вынул его из кармана на уроке физики, придвинулся поближе к окну и запустил в спину Таньке Крапивиной зайчика. А Танька случайно отодвинулась в сторону. Зайчик соскользнул у нее со спины и ударил прямо в доску. Тошка быстро сунул зеркальце в парту, но физик уже заметил.

— Федоров! Это что еще за игрушки? Ну-ка, дайте сюда ваше зеркало.

— Я больше не буду, Борис Николаевич. Я случайно. Честное слово, — уныло сказал Тошка.

— Дайте мне зеркало! — повторил физик.

Тошка нехотя поднялся с места и положил зеркальце на стол.

— Сядьте на место, Федоров, — сказал физик.

Он никогда не отчитывал нас за всякие мелкие проступки и никогда не повышал голоса, даже если очень злился. Но если он что-нибудь отбирал во время урока, то уже не отдавал никогда.

Вот и сейчас он покрутил зеркальце в пальцах и посмотрел на часы, которые лежали на раскрытом журнале.

— То, что я хочу вам рассказать, произошло две тысячи сто лет назад. Ровно две тысячи сто лет назад римский адмирал Марцелл привел свой флот к греческому городу Сиракузы и блокировал его с моря…

Класс притих, потому что Борис Николаевич здорово умел рассказывать. Однажды он начал урок с обыкновенного ржавого гвоздя, который подобрал где-то по дороге в школу. Он намотал на этот гвоздь тонкую лакированную проволочку и пропустил по ней ток от карманной батарейки. И гвоздь превратился в магнит, который притягивал перья, бритвочки, булавки и всякую железную мелочь, которую ребята бросали на стол. А один раз он принес две толстые палки, одну из них концами привязал к ниткам, нитки эти держали за концы Николайчик и Юрка Блин, а Борис Николаевич ударил изо всей силы по середине привязанной палки другой палкой. И эта палка, которая висела на нитках, сломалась, а нитки даже не оборвались! Борис Николаевич сказал, что это закон инерции и что все дело в том, как ударить по палке.

И еще неизвестно, кто лучше рассказывает — Борис Николаевич или Владимир Николаевич, наш историк. Историку приходится верить на слово: кто знает, как там жили наши прапрапрапрадеды, когда они и писать-то еще не умели. А вот физику… Достаточно взять в руки мел, там перемножить, тут сложить, и сразу все ясно, и никаких тебе споров. Против математики не пойдешь.

Интересно, к чему это физик начал про древних римлян и про Сиракузы?

— Большим и сильным был флот Марцелла. Шестнадцать тяжелых боевых трирем закрыли выход из сиракузской гавани и не выпускали в море ни одного корабля, ни одной лодки. Не могли выйти на промысел рыбаки. Прекратился подвоз продуктов. И скоро в Сиракузах начался голод. Городские власти пытались начать переговоры с Марцеллом, но адмирал надменно ответил, что ни о каких переговорах не может быть речи, пока он не захватит город и не разграбит его дотла. А Сиракузы были очень богаты. Сюда привозили золото из Африки, ценное дерево из Ливана, дорогие масла с Крита и красивые ткани с востока. Жители Сиракуз приуныли. Они не видели выхода и готовились к последнему бою.

И тут им на помощь пришел знаменитый ученый Архимед. Он осмотрел флот Марцелла с вершины холма над городом, а потом приказал собрать у богатых горожан самые большие зеркала. А надо сказать, что зеркала в то время стоили очень дорого, потому что их делали не из стекла, а из полированных пластин бронзы. Это была тяжелая и долгая работа.

Вечером все найденные зеркала принесли в дом Архимеда. Ученый отобрал из них двадцать четыре самых больших и самых блестящих.

На следующий день, в самый жаркий час, когда земля ссыхалась и трескалась от солнца, Архимед роздал зеркала женщинам-рыбачкам и приказал пустить в борт самой большой триремы двадцать четыре солнечных зайчика.

— Все зайчики должны попасть в одном место, — сказал он.

И вот на борту триремы загорелось ослепительное солнечное пятно…

Борис Николаевич повернул Тошкино зеркальце к солнцу и пустил зайчика на заднюю стену класса. Все обернулись, зашумели, захлопали крышками парт, а Орька Кириков и Николайчик захихикали.

— Вы поступаете точно так же, как поступили матросы Марцелла, — сказал физик. — Они тоже собрались на палубе и хохотали до упаду, показывая пальцами на женщин, которые занимались таким глупым делом. Но смеяться пришлось недолго. Вскоре сухие доски борта триремы задымились и вспыхнули, а через минуту огонь бросился на просмоленные канаты и на все, что могло гореть.