Рожденный с мертвецами - Роберт Силверберг

Все утро они преследуют кваггу. Г ракх время от времени показывает то отпечаток копыта, то кучку навоза.

— Откуда нам знать, что это не зебра? — ворчит Захариас. Это ему загорелось подстрелить кваггу.

— Не сомневайся! — Гракх подмигивает, — Зебры там тоже есть, но свою кваггу ты получишь, гарантирую.

Нгири, старший носильщик, оборачивается.

— Piga quagga m’uzuri, bwana, — говорит он Захариасу, улыбается и тоже подмигивает.

Сибилле видно, как лучезарная улыбка носильщика гаснет мгновение спустя, будто заряд храбрости иссяк. На черном лице проступает печать ужаса.

— Что он сказал? — спрашивает Захариас.

— Что тебе достанется замечательная квагга, — переводит Гракх.

Последняя дикая квагга была убита примерно в тысяча восемьсот семидесятом; осталось три экземпляра в европейских зоопарках — одни кобылы. Кваггчуть не истребили буры, которые скармливали их нежное мясо рабам-готтентотам и делали из полосатых шкур мешки для зерна и сапоги. В лондонском зоопарке последняя квагга умерла в тысяча восемьсот семьдесят втором, в берлинском — в тысяча восемьсот семьдесят пятом, в амстердамском — в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году. Живую кваггу вновь увидели только в тысяча девятьсот девяностом году — результат генетических манипуляций и ретроспективной селекции. В этом самом заповеднике, именно тогда созданном для особых клиентов.

Скоро поддень, но еще не прозвучал ни единый выстрел. Животные прячутся, их теперь не увидишь, пока тени не начнут удлиняться. Пришло время разбивать лагерь, доставать пиво и бутерброды, травить охотничьи байки о свирепых буйволах и раздражительных слонах… Нет, еще не пришло: с вершины невысокого холма, на который успел подняться отряд, видна стайка страусов и стадо из нескольких сотен зебр. При виде людей страусы начинают неторопливо отходить, но зебры продолжают пастись как ни в чем не бывало.

— Piga quagga, bwana, — показывает пальцем Нгири.

— Обыкновенные зебры, — откликается Захариас.

— Нет, — Гракх качает головой. — Слушайте!

Поначалу никто ничего не слышит. Потом до ушей Сибиллы доносится необычное лающее ржание. Странный, затерявшийся во времени зов, крик твари, до сегодняшнего дня неведомой Сибилле. Песнь мертвых? Вот, Нерита услышала, и Мортимер тоже. Наконец, услышал Захариас. Гракх кивает в сторону неглубокой ложбинки: там среди зебр пасутся полдюжины очень похожих на них лошадок. Квагга выглядит как неоконченная зебра — полосы только на голове и плечах, чепрак светло-коричневый, ноги белые, а грива темно-коричневая с бледными полосками. Шерсть на солнце блестит слюдяными искорками. Время от времени одно из животных поднимает голову, и раздается то самое прерывистое, свистящее фырканье. Голос квагги. Голос пришельцев из прошлого, которых тоже воскресили — по-своему.

По сигналу Гракха партия разворачивается полукругом на вершине холма. Приняв от Нгири громоздкую винтовку, Захариас опускается на колено, целится.

— Не торопись, — советует Гракх, — У нас целый день впереди.

— Неужели похоже, что я спешу?

Зебры заслонили собой табунчик квагг, будто знают, что те нуждаются в защите. Зебр убивать не положено. Медленно тянутся минуты; наконец зебры расступаются, и Захариас нажимает на спусковой крючок.

Услышав грохот выстрела, полосатые лошади брызнули во все стороны, сбивая с толку неистовым калейдоскопом черного и белого. На очистившемся поле осталась лежать на боку одна квагга. Животное совершило свой переход в царство мертвых, но Сибиллу это не возмущает. Прежде любая смерть была для нее страшна и отвратительна, но не теперь.

— Piga m’uzuri! — ликуют носильщики.

— Kufa, — кивает Гракх. — Хороший выстрел. Твой законный трофей.

Нгири снимает шкуру быстро и ловко. В лагере у склонов Килиманджаро сегодня на ужин печеная квагга, для мертвецов и для носильщиков. Хорошее мясо, сочное и пряное.

На следующий день, ближе к вечеру, отряд переходит вброд прохладную речку. Среди деревьев с расширяющимися кверху кронами и плоскими вершинами охотники встречают настоящее чудовище: косматую тушу, отдаленно похожую на медведя, ростом до пятнадцати футов. Опираясь на толстый тяжелый хвост, зверь прихватывает верхние ветки длинными лапами с жуткими серпообразными когтями. Добычу, состоящую из листьев и мелких сучьев, пожирает с жадностью. Бегло оценивает пришельцев маленькими туповатыми глазками и возвращается к еде.

— Большая редкость, — объясняет Гракх. — Порой охотники обходят заповедник вдоль и поперек, но так и не находят это чучело. Вы видели подобное уродство?

— Что это такое? — спрашивает Сибилла.

— Мегатерий. Гигантский земляной ленивец, водился когда-то в Южной Америке. Не местный, конечно, но мы на это не смотрим, если речь идет об охотничьих угодьях. У нас их всего четыре, и я даже не представляю, сколько стоит лицензия на отстрел одного экземпляра. До сих пор никто не интересовался. И не думаю, что найдется любитель.

Сибилле интересно, куда надо стрелять, чтобы убить это чудовище. Точно не в голову: пуля не найдет мозг величиной с горошину. Да и кому интересно охотиться на такую тварь?

Посмотрев, как мегатерий калечит дерево, партия движется дальше. На закате Гракх показывает им еще одно чудо: бледный купол вроде гигантской дыни на травянистой кочке у ручья.

— Яйцо страуса? — предполагает Мортимер.

— Горячо. Почти правильно. Яйцо моа, самой большой птицы в мире. Моа вымерли в Новой Зеландии, в восемнадцатом веке.

— Могу себе представить, какой омлет получится! — Нерита стучит пальцем по скорлупе.

— Да, на отряд из семидесяти пяти человек вполне достаточно, — кивает Гракх. — Два галлона жидкости, не меньше. Но трогать его мы не будем: естественный прирост дичи необходим для заповедника.

— А где мама моа? — спрашивает Сибилла. — Она ведь не должна бросать яйца.

— Моа не слишком сообразительные, — отвечает Гракх. — Одна из причин, по которой они вымерли. Наверное, ищет, чего бы пожрать. Кстати…

— О господи! — вырывается у Захариаса.

Моа внезапно появляется из-за деревьев, возвышаясь над охотниками, как пернатая гора в лучах заходящего солнца. Это страус, но какой! Ростом в двенадцать футов, с длинной мощной шеей, крепкими когтистыми ногами и тяжелым шарообразным телом. Птица Рух из истории о Синдбаде-мореходе — та самая, что уносила в когтях слона!

Птица печально смотрит на мелких тварей, собравшихся вокруг ее яйца, и выгибает шею, будто хочет атаковать. Захариас тянется к винтовке, но Гракх останавливает его руку: моа, оказывается, всего лишь протестует. Раздается тоскливое мычание, но не более того. Моа не шевелится.