Предвестники табора - Евгений Москвин

В стоячей воде ощущения, конечно, иные: буква «л» в ней с налетом песка и тины, а текучесть — осырившаяся торфяная стена, встающая перед твоими ноздрями… Спящая вода теряет всякий энтузиазм к тому, чтобы утопить и берется за тебя будто бы через силу…

Погружение Стива мне представлялось как на замедленном повторе. Он подумал о букве «л», безусловно, — на долю секунды, и обязательно эта буква явилась в его мозг прогорклым паникующим импульсом.

Удушливая осырившаяся стена.

Звезды на небе помутнели и покрылись сизой плеврой.

Тонкими влажными струйками промываешь слезящиеся глаза — стены воды давят тебе на глаза, заставляя их слезиться.

Выдох. Пузырящийся рот исторгает ленивый ураган воздуха, и мелкие внутренние пузырьки его растворяются в звездной плевре.

Выдох… Напряженные скулы и кадык — агония — припухлые зеленые прожилки на теле утопленника… ………………………………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………………

Но Стив, конечно, не утонул.

— …выбежал на дорогу, а его уже и след простыл… Эй, Макс, ты слушаешь меня?

— Что?

— А твоя мать права — ты и правда умеешь куда-то улетать.

— Что? — повторил я.

— Я спрашиваю, о чем задумался? Тебе неинтересно?

— Очень, очень интересно, я просто… — я замотал головой, как делает человек, не желающий более оставаться наедине со своим сном.

— Все ясно, я же говорю — ты улетел… бывает, — Мишка рассмеялся; приобнял меня, — итак, вор убежал.

— Кажется, поговаривали, что дома грабят несколько человек. Ошиблись, выходит?

— Возможно, и нет. Просто в этот раз был один человек, — Мишка, хитро прищурившись, принялся жать перед лицом пальцы обеих рук — словно бумажку комкал, — остальные были заняты и не смогли составить ему компанию.

Интересно, почувствовал ли Мишка, что я все ж таки немного усомнился в правдивости рассказанной истории?

— Значит, Стив рассказывал это, сидя на периллине, на нашем втором этаже.

— Точно.

— А потом что? Ушел?

— Да, ушел.

— А в чем он был одет?

— Ну как же… в разноцветную рубашку. Он ее распахнул как всегда.

— Нет, я имею в виду штаны. На нем штаны были?

— Ах вот ты про что!..

Мишка прекрасно знал, как я не любил ходить на даче в шортах, — только в штанах (как я уже упоминал, все это вызывало у моей матери жесткое неприятие: она то и дело заставляла меня «подчиниться загару» и «одеться по погоде»). Так что если бы Мишка ответил сейчас, что «Стив сидел на периллине в шортах», — это означало бы, что вся его история чистейшее вранье, главная цель которого, так сказать, «взять меня под контроль» и заставить подчиняться. (Вот как оказывается! Он на стороне моей матери!).

— Да, конечно, штаны. В чем же еще он мог появиться? Он же не на пляже!

Я вздохнул от облегчения.

— А почему Стив не смог предугадать своей неудачи — если он сам выбрал дом? — осведомился я слегка изменившимся голосом.

— Того, что ему не удастся поймать вора?

— Да.

— Ну понимаешь… возможности человека ограничены, братец, — тон Мишки сделался едва ли не наставительным, — кроме того, многие актеры находятся в постоянном противоречии со своими постановщиками — как знать, может быть, и это сыграло свою роль.

Я ничего не понял, но мне, пожалуй, что было и все равно — Стив в поселке и занимается новым расследованием, на сей раз преступлений, с которыми косвенно так или иначе связан каждый из нас, — и этого мне вполне было достаточно.

Стоит ли говорить, что в следующие пять минут я, желая посмаковать подробности, назадавал Мишке столько вопросов, что если записать их здесь все, опус, конечно, растянется на многие тома — вот так умел я тараторить. Больше всего мне хотелось, конечно, послушать всю эту историю заново и отчасти мне удалось этого добиться — мой брат, отвечая на вопросы, повторил почти все фрагменты.

Мы уже миновали мостик, ведший на пруд, а вскоре и поселковое ограждение; между ограждением и лесом была небольшая — метров двадцать в ширину — травяная полоса, через всю длину которой проходила старая, едва уже заметная тракторная двухколейка. «Верхотура» стояла слева от двухколейки, т. е. ближе к ограждению, как раз на одном уровне с серым домом Лешки-электрика.

— Да не волнуйся, не достанет он нас оттуда, — произнес Мишка, заметив, что я умолк, и проследив, по всей видимости, за моим взглядом.

— Ты о ком?

— О Лукаеве. Ты разве не его там высматриваешь?.. Ага, так ты забыл о нем? Вот черт, и зачем я тебе напомнил! Опять у тебя испуганная физиономия. Черт!..

Мишка все правильно понял: я совсем позабыл о нашей опасности, а теперь снова спохватился и почувствовал в груди больной укол.

В этот самый момент откуда-то из поселка донеслись позывные радио «Маяк», на мелодию «Подмосковных вечеров», сейчас несколько тише обычного, потому что мне чаще всего доводилось слышать эти завороженные звуки будучи на своем участке, — звуки гораздо более медленные, нежели в оригинальной песне, сыгранные совершенно на другом инструменте (думаю, это был не металлофон, но что-то по звучанию очень на него похожее), — какие-то уж слишком увесистые и вкрадчивые на каждом тоне, опускающиеся в самое нутро, и от всего этого, быть может, казавшиеся мне совершенно искусственными и вызывавшие странную тоску. В который раз уже я старался угадать, откуда именно они доносились, но тщетно, и в результате понял только, что очень скоро меня ждет какое-то разочарование.

— Держи номер. Давай, вешай его наверх, под козырек.

— Нет, нет, я передумал, — покачал головой Мишка, — пожалуй, мы повесим его в другое место.

— Куда?

— Помнишь, я сказал папе, что нам осталось прибить к «верхотуре» еще пару балок? Я подумал, что так, как она выглядит сейчас, — нет, уж больно непривлекательно смотрится — голый каркас, больше ничего. Надо бы его чем-нибудь заделать — хотя бы с одной стороны. Что скажешь?

— Не знаю. Ты прав, пожалуй. Но что ты имеешь в виду — «заделать»? У нас же почти материала не осталось!

— Я же сказал, всего пара досок. Прибьем их накрест, а в центр повесим номер.

Мишка хотел прибить две доски к одной из сторон каркасного куба — к той самой, которая как раз смотрела на поселок.

— Чем больше, тем лучше. Разве нет? Не так бедно будет смотреться. Взгляни на папу. Он такой огромный парник мастерит! Сколько он уже досок друг к другу приколотил? Раз в десять больше нас, а?

— Думаю, порядка того, да.

— Ну вот. Как же мы его переплюнем, если не сократим отставание? А остальное возьмут преимущества нашего архитектурного решения. Верно я говорю?

— Абсолютно!.. За дело! — я мигом подскочил к нескольким оставшимся доскам, которые сложены были у подножья «верхотуры».

— Да и мы с таким трудом добывали эти доски и еще не все их приколотить? — прибавил Мишка.

— Эй, Миш!.. — послышалось издали.

Я мигом выпрямился и увидел шагах в десяти от нас Сержа Родионова, внука старухи Родионовой, и старшего из братьев Широковых, Пашку; когда они были по отдельности (а такое случалось в основном только когда один из них был в отъезде), с ними еще можно было кое-как сладить: вообще говоря, Серж казался мне настоящим героем и примером для подражания, не в такой, конечно, степени, как Стив Слейт или мой брат, но я частенько увивался за Сержем и выпрашивал, чтобы он сыграл со мной в футбол «от ворот до ворот» до двадцати очков, — уговорить Сержа удавалось мне, впрочем, только в исключительных случаях. (Быть может, потому, что я никогда не претендовал на победу — Серж ведь был старше меня на шесть лет, (и на год младше Мишки), — старше и мастеровитее; моя задача была гораздо более скромной: забить ему хотя бы пять мячей за игру. (Против его двадцати). Но и этого мне не удавалось сделать — 20:3, 20:4, — не более того). Так или иначе, в уныние я не впадал — в его слащавой улыбочке, которую я и любил и боялся одновременно, было что-то для меня притягательное, и я готов был даже в шутку как-нибудь обозвать его, чтобы он вот так вот, исподлобья, с ямочками на щеках, возле растянутых губ, снова и снова на меня посматривал, — эта двоякая улыбка была привычной для него реакцией. Он сжимал кулак, но редко когда давал мне подзатыльник, ибо я сразу принимался просить у него прощение и едва ли не на колени вставал.

Мне нравилась эта игра.

Мальчишки часто «наезжают» на старших парней просто для того, чтобы те за ними погонялись, так и развлекаются, но редко когда это является следствием большой симпатии первых ко вторым.

Пашку Широкова я не любил. Он вечно важничал, выставлялся и шпынял меня, а на самом деле был еще тот трус, потому как всегда прикрывался за Сержа; вообще это был тот тип человека, которому очень важно опереться на доминанту, тогда он учиняет самый настоящий произвол — чтобы возвыситься в глазах окружающих, и своих тоже; в одиночку же мигом скисает и сделать из себя ничего уже не может. Тело у Пашки было рыхловатое и белое, чуждое любому загару и физическим упражнениям; вялое брюшко, прикрытое красными рейтузами, которые он натягивал аж до самой груди; дальнозоркие очки на плюс пять.