Философия мистики или Двойственность человеческого существа - Дюпрель Карл

Решение его облегчается сомнамбулизмом. Вызываемый магнетическим лечением, нередко же являющийся сам собой, он представляет один из видов сна, сопровождающийся также внутренним пробуждением. Но в нем возникают правильные ряды представлений. Из сознания сомнамбул исчезает опосредствованное внешними чувствами отношение к внешнему миру, бесчувственность к этому миру достигает у них высшей степени, и потому является новое, действительно правильное, хотя в известном смысле и ограниченное отношение к нему. Из самосознания сомнамбул исчезает то я, которое составляет объект бодрственного самосознания. Хотя сознание сомнамбула обнимает содержание бодрственного сознания и притом вполне, следовательно, в настоящем виде, а не отрывочно, как это бывает с сознанием человека, спящего обыкновенным сном, но сомнамбул относит все это содержание не к внутренне пробудившемуся своему я, но к совершенно другому, чуждому ему я. Поэтому здесь единый субъект распадается на два лица. Значит, сомнамбулизм доказывает нам, что наше бодрственное сознание не исчерпывает своего объекта, так как обнаруживающийся в сомнамбулизме чудесный корень нашего я остается скрытым от этого сознания, почему приписывается так называемому бессознательному.

Таким образом, сомнамбулизм доказывает нам, что то, что в обыкновенном сновидении является только бредом, а именно драматическое распадение я, имеет соответствие в реальной природе человека, что наше бодрственное сознание обнимает только одно из лиц нашего субъекта, являющееся перед выступающим в сомнамбулизме другим лицом в виде не-я. Здесь мы упомянули об этом единственно с целью обратить внимание читателя на то, что уже в силу принадлежности этих двух лиц к одному и тому же субъекту, допущение, что они разделены непреступимой границей, в высшей степени правдоподобно. Легкий сон есть только слабая степень сомнамбулизма; следовательно, несомненно, что способности, обнаруживаемые людьми в последнем, должны, хотя бы в исключительных случаях, обнаруживаться у них в первом, и никогда не исчезавшее вполне убеждение в нашей способности к имеющему реальное значение сновидению само собой вытекает из того, что сомнамбулический сон отличается от обыкновенного только степенью. Вот почему эти два состояния обнаруживают свое родство в целом ряде сходных явлений, позволяющих сделать заключение и о родстве совершающихся в этих состояниях психических функций.

И сомнамбулическое сновидение наступает при таких же внутренних условиях, как и обыкновенное. В сомнамбулизме глазные яблоки направлены внутрь и вместе вверх, и уже Аристотелю было известно, что то же явление, хотя в меньшей степени, обнаруживается и в обыкновенном сне. Если же Аммиан Марцеллин выдает за мнение Аристотеля то, что будто с наступлением сновидения взор снова направляется вперед,* то это не подтверждается новейшими писателями. Далее. Что видения сомнамбулизма сопровождаются словами, это только усиленная степень того явления, что в обыкновенном сне нередко происходит хотя и не переходящее в правильную речь движение губ, что часто даже и во время бодрствования, если мы находимся в состоянии рассеянности, то есть если мы погружены в самосозерцание, приходят в деятельность мускулы речи.

* Ammianus Marcellinus. Histor. XXI.

Хотя грезы человека, спящего обыкновенным сном, и существенно отличны от видений сомнамбул, тем не менее они обнаруживают такое родство с ними, что, когда те и другие в средних состояниях сна являются в смешанном виде, то их нельзя отличить друг от друга, почему всегда бывает опасно полагаться на показания сомнамбул, принимающих видения обыкновенного сна за сомнамбулические. Если в исключительных случаях сомнамбулы, пробудившись от своего сна, вспоминают свои видения, то они рассказывают о них, как о сновидениях, чего не могло бы быть, если бы представления, имеющие место в состояниях обыкновенного и сомнамбулического сна не оказывали одинакового влияния на внутреннее сознание.

Далее. Замечено, что как натуральный, наступающий помимо лечения, так и искусственный*, вызываемый магнетизерами, сомнамбулизм является легче ночью, чем днем, и настоящий обыкновенный сон, согласно Дюпоте и другим, представляет даже самое пригодное для вызова сомнамбулизма состояние.** Поэтому сон есть уже слабый сомнамбулизм и занимает середину между сомнамбулизмом и бодрствованием. Только в том случае, когда мы будем смотреть на сомнамбулизм как на углубленный, усиленный сон, мы придем к правильному пониманию его явлений; если же считать его, как это делает Вирт,*** средним состоянием между сном и бодрствованием, то явления его получат совершенно превратный вид. Если над сомнамбулами проводятся мучительные операции, а они их не чувствуют, если их нельзя разбудить ни давлением, ни резанием, ни жжением, ни сильнейшим шумом, то это представляет собой только высшую степень бесчувственности, обнаруживающейся у человека, спящего обыкновенным сном, которого, согласно воззрению Вирта, надобно было бы считать не иначе, как мертвым.

* Schindlet. Magisches Geistesleben. 26.

** Dupotet. Traite complet de magnetisme animal. 179. Del euse. Histoire critique du magnetisme animal, II. 236.

*** Wirth. Theorie des Somnambulismus. Stuttgart, 1836

Впрочем, взгляд Вирта не нуждается в особом опровержении, так как все явления сомнамбулизма представляют усиление соответствующих явлений сна.

Так, например, в обоих состояниях мы находим однородные, отличающиеся только степенью изменения памяти. Объясним. В сновидение переходит содержание бодрственного сознания не все целиком, а только отрывочно, но, с другой стороны, усиливается память, так как в нем нередко всплывают на поверхность сознания давно забытые сцены из нашей жизни. Сомнамбул удерживает вполне содержание бодрственного сознания и часто обнаруживает удивительную силу запоминания прошлого. Далее. От обыкновенного сна пробуждаются со слабым запоминанием бывших в нем видений, от сомнамбулического же-с полной беспамятностью. Что касается исключений, то они говорят редко в пользу воззрений Вирта, тогда как часто видения обыкновенного сна служат соединительным мостом между содержанием сомнамбулического сознания и бодрственного.

И в обыкновенном сне и в сомнамбулическом видения часто бывают аллегорическими и символическими воспроизведениями состояний тела или души; в обоих встречаем также явление драматического распада, и то обстоятельство, что сомнамбулы и по прекращении своих магнетических состояний сохраняют еще в течение некоторого времени способность видеть во сне своих духов-хранителей и руководителей (представляющих продукт драматического раздвоения), опять-таки говорит в пользу нашего воззрения на сон как на состояние среднее между бодрствованием и сомнамбулизмом.* Мальчик Рихард говорит, что хотя он уже не будет приходить в сомнамбулическое состояние, но что в обыкновенных сновидениях он все еще будет видеть своего духа-хранителя, если того потребуют интересы лечения**, да и Юлия Штромбек, представляющая один из совершеннейших образцов натурального сомнамбулизма, говорит, что и по прекращении сомнамбулических состояний она удерживает еще на некоторое время способность погружаться по произволу в дремоту, чтобы узнавать, что ей полезно.***

* Gorwitz. Richards naturlich-magnetischer Schlaf. 133, 139.

** Gorwitz. Idiosomnambulismus. 192.

*** Strombeck. Geschichte eines allein durch die Natur hervorgebrachten animalischen Magnetismus, 115. Braunschweig, 1813.

Но если сон и сомнамбулизм отличаются друг от друга только степенью, если затем сомнамбул не живет исключительно в фантастическом мире, но находится в действительном отношении к внешнему миру, а следовательно, видит действительность (мнимоумершим известны все приготовления к их погребению, хотя в их состоянии и не имеет места чувственное восприятие), то нет сомнения, что наш обыкновенный сон с достижением большей глубины может привести к ясновидению; а так как при этом прекращается деятельность органов внешних чувств, то было бы удивительно, если бы в этом случае не преступались границы чувственного восприятия. Следовательно, в изречении Горация: "Post mediam noctem, cum somnia vera" заключается все-таки больше правды, чем сколько хочет признавать ее за ними наша школьная мудрость, и нет сомнения в том, что, если бы мы могли вспомнить видения нашего глубокого сна, то увидели бы, что в них содержатся все так называемые чудеса сомнамбулизма.

Что сон не только представляет собой отрицание бодрствования, но имеет и свои положительные стороны, это обнаружилось из многих вышеуказанных особенностей его, содержащихся в сомнамбулизме в увеличенном виде. Поэтому сон и сомнамбулизм, родственные в действительности, не должны быть изучаемы отдельно, что, однако, делается большинством исследователей и что приводит их к плачевным результатам. Явления обыкновенного сна выступают в сомнамбулизме в увеличенных размерах, а потому и с большей ясностью. С другой стороны, явления сомнамбулизма относительно редки и очень спорны. На одного врача, наблюдавшего и изучавшего сомнамбулизм приходится двадцать других, ничего не видевших, ничего не изучавших и огульно все отрицающих только потому, что сомнамбулизм не ладит с их материалистическими системами и низводит всю физиологическую науку вместе с ее вивисекциями на степень науки очень низкого порядка, науки, открывающей не причины явлений, а только сопровождающие их другие явления. Вот почему понадобились – и это через сто лет после Месмера! – публичные сеансы магнетизеров, чтобы повернуть официальную науку на надлежащий путь. Но когда окажется, что оспариваемые явления сомнамбулизма в своей элементарной форме имеют место в наших обыкновенных сновидениях, то у нас будет непреложное доказательство их действительности и просвещенный скептицизм должен будет еще ниже опустить свои паруса.