Император Павел I - Геннадий Оболенский

— Все верно, — сказал Павел, — но ты запиши, как граф Захар Григорьевич обо мне сказал, что я стал намного крепче и плотнее, чем был, и руки стали сильнее, я ему руку сжал, так он аж лицом изменился от боли…

— Слушаюсь, Ваше Величество, — с улыбкой ответил Порошин. — А теперь понедельник: «Государь изволил проснуться в седьмом часу в начале. Жаловался, что голова болит и тошно; вырвало его. Послали за эскулапом»…

— Не надо этот день читать, — прервал Павел, — давай следующий.

— Как угодно Вашему Величеству. Вторник: «Кавалерский праздник апостола Андрея Первозванного: Ее Величество у обедни быть изволила, потом с кавалерами оного ордена изволила кушать в галерее. Его Высочество одет был во фрак и никуда выходить не изволил, кушал в опочивальне один. После обеда зачал Его Высочество выискивать способы, как бы ему завтрашний день под видом болезни прогулять и ничего не делать. Третий уж день, как я поступками его не весьма доволен: идет как-то все не так, как бы мне хотелось и, конечно, всякому благоразумному и верному сыну отечества»…

— И про этот день не хочу, — капризным тоном сказал Павел, — я бы хотел, чтобы некоторые места выскребены были в твоей тетради. Люди подумают обо мне худо.

— Что делать, Ваше Высочество, — возразил Порошин, — историк должен быть справедлив и беспристрастен. Как можно хорошее хулить и как похвалить худое?

Павел отвернулся к стене и захрапел, делая вид, что заснул.

— Мне можно идти, Ваше Высочество? — улыбаясь, спросил Порошин.

Павел захрапел громче.

На следующее утро, войдя в опочивальню, Порошин увидел Павла смущенным.

— Прости меня, братец, — сказал он, — вчера выказал тебе обиду. Я знаю, да и ты знаешь, почему так было. Не сердись на меня! Я смерть не люблю, когда обо мне примечают. Ведаю, сколь ты меня любишь, и все ж не могу быть спокоен, оттого и с тобою не пожелал говорить.

— Понимаю, Ваше Высочество, и радуюсь, что наставления мои не были напрасны.

— Как хорошо учиться-то, всегда что-то новенькое узнаешь, — радостно прыгая около любимого учителя, говорил ему Павел.

После чая Порошин читал ему только что вышедшую в Петербурге книгу Плутарха «Житие славных в древности мужей»: «Хотя Тезей и Ромул оба владели природным даром управлять государством, ни тот, ни другой не уберегли истинно царской власти. Оба ей изменили — один превратил ее в демократию, другой — в тиранию. Они поддались различным страстям, но допустили одинаковую оплошность»…

— Какую? — не выдержал Павел.

— Главнейшая обязанность властителя — хранить самое власть, а для этого делать то, что должно, и отвергать недолжное, — ответил Порошин. — Кто совсем отпустит поводья или натянет их слишком туго, тот уже не царь и не властитель, но либо народный льстец, либо тиран; он не может внушать подданным ничего, кроме презрения и ненависти.

— Царь не должен быть очень кротким, ему не следует угождать народу. Однако тираном нехорошо быть, — задумчиво произнес Павел.

— Истинно так, Ваше Высочество, — подтвердил Порошин, — но извольте послушать дальше: «В государстве Спарта царь Эврипонт ослабил самодержавную власть, он заискивал перед толпой и угождал ей. Народ осмелел. А цари, которые правили после Эврипонта, не знали, как сладить с народом, и переходили из крайности в крайность: либо скручивали подданных в бараний рог, возбуждая их ненависть, либо склонялись перед буйной толпой, чем вызывали презрение к себе. В Спарте наступила смута, законы утеряли силу. Царь, отец Ликурга, однажды, стал разнимать дерущихся, его ударили кухонным ножом, он умер, и престол достался его старшему сыну Полидекту»…

— Но ведь царем сделался Ликург?

— Да, но после Полидекта, и мы об этом почитаем завтра.

— У нас я не допущу беззакония, — горячо сказал Павел, — и не дам себя убить кухонным ножом. Но, чтобы царствовать спокойно, как лучше мне проводить время, когда вставать, когда ложиться и что делать для лучшего управления? — добавил он.

Порошин задумался, а мальчик внимательно смотрел на него и ждал ответа.

— По многотрудному состоянию царствующего монарха, — неторопливо начал воспитатель, — вставать надо в шестом или седьмом часу утра и до двенадцати упражняться в делах и рассуждениях важных. В первом часу обед, после которого отдохнувши, от пяти до семи часов в каких-нибудь распоряжениях или беседах полезных время проводить. В семь часов выйти в публику, выслушать, если кто что предложить может, разговаривать или сесть играть в карты. Часа через полтора-два уйти, в десятом часу поужинать и в одиннадцать ложиться опочивать.

Павел выслушал предложенный ему распорядок и с важностью заметил:

— Я с твоим предложением согласен. Думаю, что, если мы этак время препроводить станем, люди скажут нам спасибо.

Став императором, Павел придерживался этого распорядка: вставал «обыкновенно очень рано, не позже пяти часов, и, обтершись по обыкновению своему куском льда и одевшись с превеликой поспешностью, препровождал весь шестой час в отдавании ежедневного долга своего Царю царей, в выслушивании донесений о благосостоянии города, в распоряжении своих домашних дел, в раздавании разных по сей части приказаний и прочем сему подобном», — сообщает А. Т. Болотов.

В канун нового, 1765 года парадного ужина не устраивали, поэтому день 31 декабря проходил как и обычно, а на 1 января был назначен праздничный бал. После ужина, когда все собирались расходиться, Павел стремительно выбежал из-за стола и быстро вернулся, держа что-то за спиной.

— Господин Порошин! — торжественно произнес он. — За вашу верную службу мы решили выдать вам диплом, — и протянул своему воспитателю скатанный в трубку лист бумаги. Порошин развернул ее и начал читать. «Диплом полковнику Семену Порошину. Уроженец Великой Пермской провинции, житель сибирский, наследственный князь Тверской, дворянин всероссийский, полковник армии ее величества, — громко читал он, узнавая четкий каллиграфический почерк учителя Петра Ивановича Пастухова, — мы даем сию диплому для уверения об его хороших качествах, а чтоб еще больше уверить об его хороших качествах, дается ему патент, в котором будут прописаны все его заслуги и будет сделан герб. Пїаївїеїлї Рїоїмїаїнїоїв».

Выше подписи был нарисован герб: на красном поле шпага и циркуль крест-накрест. С правой стороны щита изображен был бог Марс на пушках и ядрах, с левой — богиня Минерва на книгах. Все это должно было обозначать принадлежность герба человеку военному и учителю. Никита Иванович одобрительно захлопал, его примеру последовали гости.

Когда все разошлись, Павел позвал Порошина к себе в опочивальню.

— Понравился тебе мой диплом? — лукаво спросил он, укладываясь в постель.

— Счастлив получить от Вашего Высочества столь лестную аттестацию, — ответил Порошин.

— Я тоже очень рад, что ты у меня кавалер, — смущенно сказал мальчик и, чтобы сменить разговор, быстро спросил: — Новый год — это хорошо? Отчего ему люди так радуются, ведь еще на один шаг им ближе к смерти? Время-то течет, — добавил он в задумчивости.

— Оно верно, течет, но и мы растем, — ответил Порошин, — набираемся опыта, готовимся занять свое место в ряду граждан отечества и занимаем его, такова жизнь.

— Что-то коротка она, — недовольно буркнул Павел.

— Для отдельного существа, может быть, и коротковата, — согласился Порошин, — но если взять в целом для человечества, то в самый раз. Какое обширное зрелище открывается, когда представишь себе прошедшие века, наполненные бесчисленными делами.

— Когда я воображал такое огромное времени пространство, — нетерпеливо перебил его Павел, — плакал часто оттого, что потом умереть должен. Придет смерть, и для меня все будет кончено, а другие останутся жить.

— И ныне такие мысли вас тревожат, Ваше Высочество? — с сочувствием спросил Порошин.

— Теперь нет, — ответил мальчик, — я знаю, что умру, и не гонюсь за бессмертием, но все-таки хочу что-то сделать и побольше узнать, потому, наверное, и тороплюсь, а ты мной недоволен, — добавил он.

— У вас все еще впереди, Ваше Высочество, — с нежностью произнес Порошин. — А торопиться, право же, не стоит, поверьте мне, что пять — десять минут никакой роли не сыграют и могут только погубить хорошее дело или вызвать у подданных ваших неприязнь и недоумение. А теперь пора спать, и с Новым годом, Ваше Высочество!

Порошин затушил свечи, осторожно прикрыл двери и тихо вышел из комнаты. Он любил искреннего, доброго и впечатлительного мальчика, который поддавался первому чувству и нередко переживал допущенную ошибку. Осознав вину, он каялся, впрочем, и сам был склонен прощать обиды.

«По печальному опыту предшествовавшего царствования, — пишет С. Соловьев, — считали нужным предупредить в великом князе развитие привязанности к иностранному владению, наследованному от отца». Порошин рассказывает под 26-м числом августа 1765 года: «На сих днях получено известие о кончине Цесаря (Франца I. — Авт.). Долго говорили между прочим Его Высочеству, что сия кончина ему, как принцу Немецкой империи, более всех должна быть чувствительна: каков-то милостив будет к нему новый Цесарь и проч. Никита Иванович и граф Захар Григорьевич пристали также к сей шутке и над великим князем шпыняли. Он изволил все отвечать: «Что вы ко мне пристали? Какой я немецкий принц? Я великий князь Российский». Граф Иван Григорьевич подкреплял его.»