Хундертауэр - Сергей Чичин

Отряд Морта разочарованно взвыл за его спиной. Вот уже целые сутки, как выехали из родных краев; барон щедро обещал подвиги и ратную славу, однако до сих пор, не считая пьяного разорения вчерашним вечером свинарника при постоялом дворе, подвигов под руку не подворачивалось. Даже разбойники попались какие-то дикие, мало того что налетели едва ли не уступающими силами, так еще и тут же заиграли отступного!

Талмон, однако, был известный знаток воинских традиций, на предмет которых нередко советовался и даже порой спорил со своим зеленокожим соседом. Собственно, и лысиной своей он обязан был некоторым расхождениям во мнениях с достославным генералом — тот, отстаивая свою точку зрения, с завидной целеустремленностью окунал Морта головой в компостную яму, пока наконец тому не надоело вычесывать из волос посторонние дурнопахнущие частицы. И в принятии капитуляции барон не считал возможным отказать даже злейшему врагу — самого в богатом на события прошлом не раз спасали только поспешно задранные руки. Война есть война, у нее свой этикет, свои правила, а кто слишком упирается в необходимость сражаться до последнего, тот либо не доживает до повышения в чине, либо оказывается гоблином. Так что Морт решительно простер руку с булавой, загораживая дорогу соратникам, и гаркнул во всю глотку:

— А ну, мечи в ножны! И вы, и вы!

По-хорошему, надо было бы мечи отобрать, а пленных препроводить куда-нибудь, где их можно было бы подержать до полного прояснения и не исключено что даже (чем Стремгод не шутит) получения выкупа. Однако барону было недосуг: поспешал на войну, небезосновательно опасаясь, что сосед, не дождавшись его, сам всем супостатам головы поотрывает. Да и кто за эдаких красавцев даст выкуп? Разве что приплатят, чтоб не выпускал подольше. А оно надо? Пленных кормить — себе дороже выйдет. Не создавать же прецедент, сажая на хлеб и воду! Эдак и сам сдаваться не захочешь, буде случится надобность. Нежно лелеемой язве кандальные харчи решительно противопоказаны.

Гзурусы подчинились быстро и решительно — с тех пор, как Морт снес двоих, в рядах противника наблюдался существенный численный перевес, да и тяжелые доспехи, в которые по местному обычаю была закована свита Талмона, дали бы им в рукопашной неоспоримое преимущество. Воины Морта ввиду явного преимущества решились пороптать, убирая оружие. Сам Талмон тоже вернул свое вооружение на крюки у седла и, проезжая мимо знаменосца, отвесил ему скользящую затрещину тяжеленной латной перчаткой. Беднягу чуть не вывернуло из седла, слезы брызнули двумя весенними ручьями, смешиваясь с кровью из прокушенной губы.

— Будешь у меня боевое знамя ронять, олух! — прокомментировал репрессию барон. — Ну, а вы, случайные встречные, кто такие будете?

Гзуры замялись и начали переглядываться. Объяснять что-либо им было весьма проблематично из-за недавно возникшего языкового барьера. Зловещий лысый не выглядел любителем или хотя бы терпителем театральных искусств, чтобы пытаться объясняться с ним гекзаметром, от которого даже племенной колдун, почитаемый интеллигентом и культуртрегером, полез на стенку (которой по понятным причинам у его шатра не было) уже через час общения.

Талмон понял заминку по-своему и, воздев длань, приглашающее ею помахал кому-то в хвосте процессии.

— Хайн! Ну-ка давай сюда!

Хайн дал туда и персоной своей поверг гзуров в еще большее замешательство, вызвав даже некоторое подобие желания броситься таки в шашки и погибнуть, как пристало мужчинам. Был он изряден ростом и статью — безусловно меньше тролля, но не так чтобы намного. Доспехи его, пожалуй даже потяжелее баронских, отливали антрацитовой чернотой, а яйцевидный шлем-армэ, захлопнутый наглухо дырчатым забралом, каким-то чудесным образом нес на себе недоброе выражение. Через седло был перекинут весьма редкий образчик оружия — треххвостый кистень с массивными шипастыми гирями на всех трех цепях, с обеих сторон от седла торчало по арбалетному ложу, а где-то позади болтался, то показывая понизу конец ножен, то высовывая из-за локтя всадника обмотную рукоять, длинный двуручный меч. Внушителен был Хайн, убедителен и…

Ах да, еще одна деталь — ехал он на свинье.

Могучий, невиданный в умеренных широтах косматый секач с клыками длиной в иную саблю неспешно дотрусил до барона и остановился как вкопанный. В холке он был чуток пониже лошади (Хайн компенсировал это собственным богатырским ростом), зато вдвое шире, из-за чего седоку приходилось сидеть, комично раскорячив ноги. При любых иных обстоятельствах гзуры, истинные знатоки и ценители конного спорта, непременно бы над ним посмеялись, но поскольку ситуация мало способствовала смеху, пришлось оценивать зверюгу по всей серьезности. Тут-то и стало понятно, что шкуре кабана едва ли страшны легкие стрелы и даже большинство ударов мечом, клыки его — угроза пострашнее конских копыт, да и хрюкнув во всю мощь своих свинских легких он, чего доброго, распугает половину коней. Что же до сидения враскоряку, то никакого неудобства оно всаднику не доставляло, а ноги его, прочно всаженные в вынесенные вперед стремена, ко всему служили кабану неплохим рулем.

Глаз Хайна из-под забрала видно не было, но почему-то уже один только вид его глухой черной маски вызвал у гзуров неудержимую откровенность.

— Должен сказат, это очень пэчальный историй, — со вздохом решился один из них, на чьей кепке было две нашивки — признак некоторого старшинства над прочими.

— Я уже плАчу, — хладнокровно отрезал Морт.

— Все началось с окаянного гоблина Панка…

Барон и Хайн вздрогнули и переглянулись. По лицу Морта неудержимо расплылась широкая ухмылка. Трудно сказать, что произошло под забралом у Хайна, однако голову он наклонил с видом несомненно заинтересованным.

— Это что — бухло? — перебил Талмон оратора, указуя на бурдюк при его седле. — Привал! Будем слушать во всех подробностях!

Конец интермедии

— Кваааа!

Генерал с неудовольствием разлепил один глаз. Ничего выдающегося, кроме нежного пушистого облачка, сквозь которое так приятно было бы продраться с разгону на боевом драконе, чтобы влага осела на лице и…

— Кваааа!

Панк поворотил голову на квак, вызвав прострел в могучей шее, и краем глаза схватил раздувающееся белесое брюшко.

— Чего тебе? — голос вышел тих и сипл, словно с бодуна.

— Кваааа! — прояснила суть своих претензий лягушка, тараща на генерала немигающие глазенки.