Ещё вчера… - Николай Мельниченко

Винницкую область освободили весной 1944 года, Ваню Смычковского сразу мобилизовали. Он был убит в первом же бою.

Со слезами на глазах нас встретила бабушка Фрасина и показала полустертую вырезку из дивизионной газеты, где описывалась смерть ее сына Степана. Возле озера Балатон немцы начали наступление. Подразделение отступило, а пулеметчик Степан Серветник, оставшись один, яростно отстреливался до последних патрона и дыхания, сдерживая натиск врагов. Посмертно был представлен к званию Героя Советского Союза. Не знаю, состоялось ли это награждение. Бабушка Ефросиния Серветник и ее дочь, сестра Героя, умерли от голода на Украине в 1947 году.

Не знаю, хватит ли мне сил и отпущенного времени на продолжение этих записок. Да и нужны ли они кому-нибудь, в самом деле, кроме меня?

, СПб, 19 января 2003 года.

03. ВОЙНА. DRANGNACHOSTEN

"Ехать, так ехать", – сказал попугай, когда

кошка тащила его за хвост из клетки.

По надписи отца на фотографии для матери (ей тоже пришлось надеть на шею пакет с документами и адресами) я уже теперь установил, что наше бегство началось 8 или 9 июля 1941 года (фотография подписана 08. 07. 1941 г.).

К нашей телеге на выезде присоединилась еще одна: знакомый председатель колхоза отправлял на восток семью с тремя детьми, младший из которых был грудным. Все же им было легче: людей меньше, лошадки – помоложе, поэтому у них никто не шел пешком.

Первые километры пути по знакомым местам прошли в угрюмом молчании старших, и радостных возгласах малых детей, обрадованных поездкой на телеге. Перед Рахнами съехали с шоссе на извилистые проселочные дороги, мимо лесов и полей с созревающими, обильными в тот год, хлебами. Небольшие села с белыми мазанками, утопающими в садах, проезжали без остановки; две лошадки не самого юного возраста передвигали телегу довольно резво, и нам идущим сзади приходилось шагать тоже довольно широко. По мере подъема светила, наша прыть и ширина шага стали заметно снижаться. Да и лошадям пора было отдохнуть и перекусить. Вот на краю клеверного поля с колодцем наш табор и сделал привал. Оказалось, что мы не совсем готовы к цыганской жизни. Чайников взяли много, а ведра – ни одного, запасенные продукты, например – жареные цыплята, стали быстро портиться. Не было посуды для приготовления горячей пищи, требовавшейся малым детям. Никто не знал своего "маневру" и много времени уходило на бестолковую суету… В дальнейшем все, конечно, образовалось, и наш табор быстро разворачивался и снимался. Кстати, настоящие цыгане нас часто обгоняли. На огромных, но легких арбах, влекомых такими же как у нас двумя лошадками, с гиком и воплями в два – три десятка глоток, проносились цыганские семьи. Почему-то их лошади были резвее и мощнее наших, – вот что значит специалисты по лошадям!

За день мы проезжали – проходили около 25 километров. Ночевали в основном на покинутых усадьбах колхозов или совхозов, иногда – в крестьянских дворах на окраинах, где можно было вблизи пасти лошадей. Погода пока нас баловала. Обычно прямо на земле настилали соломы или сена, застилали ковриками и все укладывались "по кланам". Дежурная вахта, в которую входили и "взрослые" дети (мы), обеспечивала кормежку и сохранность лошадей.

На ночном небе сверкали миллиарды звезд, как всегда, как тысячу лет назад. Казалось, – Земля и Вселенная – вечны и неизменны. Только надрывный звук проходящих на большой высоте немецких самолетов, зарево пожаров на западе и неясный гул дальних разрывов напоминали нам о войне.

Наш табор перемещался по цветущей земле Украины в основном по проселочным дорогам. Война, однако, ощущалась и здесь. Стада коров передвигались параллельно дороге. Управляли ими по несколько выбивающихся из сил женщин и подростков, чуть старше нас. На просьбу дать молока для детей женщины отреагировали необычно: "Идите, доите, сколько хотите!". Оказывается, сами они не в состоянии были доить множество коров, и те страшно страдали от сгорающего в вымени молока. Коровы, увидев женщин с ведром, хором двинулись к ним. Наши женщины доили, сколько смогли. Все пили молоко "от пуза", набрали полную 5-литровую бутыль. Через какое-то время молоко из бутыли пришлось выковыривать: из всплывших сливок сбилось масло и закупорило горловину.

Вскоре в движущихся стадах началась эпидемия ящура. Лечить было некому и нечем, и крестьянские кормилицы своими трупами устилали придорожные луга, снабжая пищей воронье. Надвигающуюся сзади войну уже можно было ощущать по многим приметам: обезлюдевшим селам, брошенной посреди дороги сельхозтехнике, потоку пеших беженцев, рядом с которыми мы чувствовали себя буржуями. Многие просто шли пешком с рюкзаками за спиной. В руках некоторые вели детей, коров, собак. Самые "обеспеченные" толкали впереди себя тачки с нехитрым скарбом и малыми детьми. Иногда мы завидовали, когда нас обгонял трактор с вагончиком на колесах. Однако у тракторов кончалось горючее или они ломались и тогда счастливые пассажиры вагончика пополняли ряды пешеходов. Мы чувствовали себя малой каплей в этом океане всенародного бедствия. Скупые известия с фронтов добывались случайными газетами и дополнялись невероятными слухами. Немцы, по слухам, высаживали десанты, перерезали железные и шоссейные дороги… Однако во всей массе народа, двигавшегося на восток, было одно твердое убеждение: дальше Днепра немца не пустят, скоро все пойдет в обратном направлении. Это была идея, помогающая жить и двигаться, преодолевать свои слабость и усталость.

Однажды утром, когда наш табор сворачивал ночевку для движения, над близким лесом мы услышали незнакомый звук авиационного мотора – высокий и напряженный. Из-за деревьев, на бреющем полете над нами с разворотом пронесся истребитель с чужими крестами. Никто не успел даже шелохнуться. Я разглядел хмурое лицо немецкого летчика в шлеме, смотрящего на наш табор. К счастью для нас, оргвыводов не последовало, и мы тронулись в путь. Впервые так близко мы видели реальное лицо врага.

Среди движущегося на восток народа были только женщины, дети и старики. Наш главный водитель, восседающий на телеге И.А. Редько, мужчина в расцвете сил, чувствовал себя весьма неуютно под взглядами измученных женщин. Их взгляды молчаливо спрашивали: "А почему ты, такой здоровый, здесь, а не там, где воюют и гибнут наши мужья?". Очевидно, поэтому мы старались двигаться проселками, выбираясь на широкую дорогу только при крайней необходимости. Когда большой населенный пункт нельзя было миновать, и было предположение, что там стоит заградительная комендатура для ловли дезертиров, Редько передавал вожжи одной из женщин, воссоединяясь с нами уже за городком в условленном месте. Хотя Редько был злым гением нашей семьи, я не могу его обвинять за эти действия. В конце концов, он нес ответственность перед отцом и за наши жизни…