Избранное - Ганс Носсак

Краем глаза я видел также, что Нелли вынула из полос спой красный бантик. Пальцами разгладила ленточку и положила ее на стол рядом с вазой; потом подошла к зеркалу, которое висело над умывальником. Запустила руки в волосы и закинула их назад. Они доходили ей почти до плеч. Я пристально наблюдал за всем и удивлялся бабочкам. Их замечательной окраске и силуэтам. К чему это? — думал я. Ведь ночью их никто не видит.

— Твой зять рассказывал обо мне? — спросила Нелли, разглядывая себя в зеркале. Быть может, она видела в зеркале и меня, ведь я сидел на свету, рядом с лампой.

— Нет, — сказал я.

— Это правда?

— Он говорил не о тебе.

— О ком же?

— О женщинах.

— Что именно?

— То же, что и все говорят.

— Ты не хочешь мне рассказать?

— По-моему, он болтал чепуху.

— Наверно, — сказала она.

Она открыла шкаф и достала пачку сигарет с верхней полки. Потом стала искать спички. Спички лежали на тумбочке.

— Ты некурящий? — спросила она.

— Курю, но редко и сейчас не хочу.

— У вас все некурящие?

— Те, что к нам приезжают, — курящие. Но у нас дома не курят.

— На это косо смотрят?

— Да, пожалуй. У нас это считается роскошью.

Нелли закурила сигарету и выпустила дым на бабочку. Она стояла напротив меня. Казалось, хотела сказать что-то, но промолчала. Вместо этого скинула с ног туфли и отбросила их в сторону.

— Болят, — сказала она. — Я весь день на ногах.

Несколько раз она прошлась босая по комнате с сигаретой во рту. Теперь она ступала неслышно, и мне это нравилось.

— Можно мне сесть на постель? — спросила она.

— Конечно. И ты еще спрашиваешь? Ведь это твоя постель.

Я отодвинулся к изножью, чтобы освободить для нее место.

— Спасибо, — сказала она, садясь.

Матрас слегка запружинил, и я, хочешь не хочешь, придвинулся к ней. Пришлось опять отодвигаться.

— Ты предпочел бы спать внизу в кузове? — спросила Нелли.

— Нет, мне и здесь хорошо, — ответил я.

Она взглянула на меня, и я посмотрел на нее. Как и прежде, когда мы стояли в сенях, на лбу у нее обозначились крошечные морщинки. Они молниеносно пробегали по ее коже. Я невольно рассмеялся.

— Что с тобой? — спросила она.

— Ничего. Я увидел морщинки у тебя на лбу.

— Тебе восемнадцать?

— Да.

— Тебе и впрямь восемнадцать?

— Да, стукнуло месяц назад.

— Стало быть, ты моложе сестры.

— Да, она на год старше.

— В это трудно поверить. Но видно, что ты ее брат, хотя вы и не похожи друг на друга. Мне ее жаль.

Теперь я невольно вздохнул.

— Может быть, она родит двойню.

Я испугался. Двойню? Сразу двух детей? Но шоссе снова прогромыхал грузовик. Мы помолчали. Надо было переждать, иначе мы не расслышали бы друг друга.

— У таких молоденьких женщин очень часто рождаются двойняшки. Уж очень она раздалась. Я как-то разговорилась с торговкой овощами на рынке, она того же мнения.

— И с этим ничего нельзя поделать?

— Теперь уже поздно. Ей не надо было выходить за него, вот и все.

— А она и не хотела.

Нелли сбросила пепел с сигареты на тарелочку с рекламным львом.

— Может, вы и впрямь живете на Луне, — заметила она.

— Мы живем у реки. Луна всходит на другой стороне, напротив нас. Иногда она бывает очень большая и красная. А иногда на реке появляется лунная дорожка, как раз рядом с разрушенным мостом. Разумеется, это только блики на соде, но кажется, будто по дорожке можно перейти реку и достичь запретного берега, как они его называют. Это все придумала моя сестра в детстве.

Пока я говорил, Нелли смотрела на меня во все глаза.

— И потому сестра тебя перекрестила? — спросила она.

— Не знаю почему. Я сам ужасно удивился.

— Ничего странного, вы вместе росли, вот в чем дело, — сказала она и загасила сигарету. — Но женщин у вас, стало быть, нет.

— Почему у нас нет женщин? А моя мать? Женщин сколько угодно и на баржах. В Унтерхаузене и в других деревнях они тоже, конечно, живут. Время от времени кто-нибудь из них заглядывает к нам. Мать разговаривает с ними на кухне. У них свои дела, уж не знаю какие. Но до наступления сумерек они всегда прощаются. Ведь от нас по болоту полтора часа ходу… А откуда вы знаете про Ханнеса Штрука? — спросил я. Внезапно я вспомнил о нем.

— Он иногда здесь появляется. Не часто.

— Я и не подозревал.

— Почему ты спрашиваешь о нем?

— Твой дядя спросил меня о Штруке.

— Дядя сам был водителем грузовика. Несколько лет назад он попал в аварию и на страховку купил этот дом.

— А жены у него нет?

— Жена от него сбежала. Вот почему я здесь.

— А он что, недавно здесь побывал?

— Кто? Штрук? Месяца два или три назад. Точно не помню.

Я успокоился. Стало быть, он не имеет никакого отношения к нашему теперешнему разговору.

— Нам нет дела до Штрука, — сказала Нелли.

— Я его не люблю.

— Его никто не любит. Но и такие люди должны существовать.

Я взглянул на нее, силясь понять, что она имеет в виду.

— Ну? — спросила она.

— Он был когда-нибудь здесь, наверху? — ответил я вопросом на вопрос.

— Штрук? Тебе внушил это твой зять?

— Нет.

— А если да, то ему несдобровать. Вот почему ты спрашиваешь о Штруке?

— Да. Потому.

Нелли это явно поразило.

— Действительно потому?

— Да.

Она все еще сомневалась. Но постепенно ее гнев улегся.

— Не беспокойся. Уж он-то сюда не поднимется. Только не он. Как это могло прийти тебе в голову?

— Пришло, ведь все парни у вас внизу его знают. И еще потому, что другие тебя обнимали. Даже мой зять.

— Раз им это нравится, от меня не убудет, — сказала она.

Я подумал, что никто не стал бы лапать мою сестру. Никому это и в голову не пришло бы. Конечно, я не произнес ни слова вслух, но Нелли слегка покраснела, так мне показалось.

— Что ты вообще обо мне вообразил? — пробормотала она сердито. Схватила пачку сигарет, но тут же отбросила ее. — Если у тебя была одна цель: побеседовать о Штруке, — мог бы сказать это внизу.

— Я вовсе не желаю беседовать о Штруке. Просто должен соблюдать осторожность. Я хотел знать, не кроется ли за твоим приглашением что-то с ним связанное.

— При чем тут Штрук? Где он кроется? И вообще, что мне с тобой делать?

— Мы будем спать.

— Спасибо за лестное предложение.

— Ты спросила, хочу ли я спать у тебя наверху, и я ответил: да.

— Ты ответил: я не против.

— Я ответил неправильно. И увидел это по твоему лбу, по морщинкам на лбу. Но где мне было найти правильные слова? Все ведь произошло так быстро.

— Да, все произошло очень быстро. Иногда это происходит чертовски быстро. Кажется, ты намерен лечь в постель прямо в сапожищах?

Я тут же нагнулся и стал развязывать кожаные шнурки на своих башмаках. Но и это ее не устроило.

— Вы какие-то чудные. — Она нажала на кнопку выключателя, и настольная лампочка погасла.

Я испуганно подскочил и взглянул на нее. Было все еще очень светло. Свет фары падал на белые занавески. Я не успел стащить с себя башмаки.

— Что такое? — спросила она.

— Послушай, Нелли, — сказал я. В первый раз я назвал ее по имени, и она это заметила.

— Да?

— Здесь очень сильно пахнет гвоздикой.

— Могу выставить цветы в коридор.

— Нет, я не это хотел сказать. Мне очень нравится запах гвоздик. Они пахнут очень, очень хорошо. Да. Я опять говорю не то. Я хотел сказать, что мы, может быть, не такие уж чудные. Это только кажется другим людям из-за того, что мы не умеем правильно выражать свои мысли. А это происходит потому, что мы мало говорим. Нам нельзя говорить много, слишком опасно. Если есть возможность, мы ограничиваемся двумя словами: «да» и «нет». В наших местах следует избегать всего, из чего стало бы понятно, о чем мы думаем. Ибо мы, разумеется, думаем очень напряженно; поскольку нам не положено говорить, мы, вероятно, думаем больше, чем все остальные люди. Без думанья нам не обойтись, но наше искусство состоит в том, чтобы делать вид, будто мы вообще не думаем. Живи ты с нами, ты была бы такой же. Я почти уверен. Хотя вовсе не легко говорить только два слова: «да» и «нет», — а во всех других случаях держать язык за зубами. Особенно трудно с непривычки. Иногда хотелось бы говорить весь день напролет или всю ночь напролет. Прямо подступает к горлу. Но так не годится, сразу пропадешь. Они только и ждут той минуты, когда человек не выдержит и заговорит. В детстве мы спали с сестрой в одной кровати. Они считали, что мы спим, а мы вместо этого шептались под периной и рассказывали друг другу решительно все. И даже когда мы засыпали, то видели одинаковые сны. В ту пору нам было хорошо, но потом мы подросли, и меня отправили спать на сеновал, а сестра укладывалась в ту же кровать. Теперь, когда она уехала, в кровати сплю я. А она… Я рассказываю все это, чтобы ты меня правильно поняла. Но в сущности, я и сейчас говорю не то, что намеревался сказать. Такие люди, как мы, люди, которые много думают, не смея высказаться, считают, что все другие думают то же самое и что, стало быть, для объяснения вовсе не надобны слова. Поэтому-то все сказанное нами звучит фальшиво, ибо люди ждут от нас совсем иного. Вот и тебя мои речи удивили и даже рассердили, хотя я этого, ей-богу, не хотел. Я выскажу тебе, Нелли, все наперед, пусть это и не будут по-настоящему правильные слова. Прошу тебя, не сердись. Но я не знаю, что из всего этого получится. Да и как это можно знать? Ничего плохого не будет, точно. Почему из этого должно получиться плохое? Моя сестра, как-никак, послала меня к тебе, и поэтому я сразу сказал «да». Но не знаю, знала ли она все, то есть знала ли она, что из этого произойдет. И потом, надо же подумать о тебе тоже. Уж лучше я выскажу все наперед. Возможно, с этим тоже надо считаться, Нелли, потом будет слишком поздно, и ты начнешь удивляться, начнешь злиться, возможно… Да, не исключено, что произойдет вот что: я в тебя влюблюсь…