Оле!… Тореро! - Шарль Эксбрайя

Вопреки тому, что можно было ожидать, Консепсьон не стала противиться планам Луиса, когда он официально поставил ее в известность о своих намерениях. Она лишь удовольствовалась замечанием:

– Ты, Луис, дал мне слово, и ты, Эстебан, тоже… Я вам больше не верю. Делайте, что хотите. Но я буду сопровождать тебя в поездках, Луис, чтобы все видели, что я полностью согласна с твоим возвращением.

Рибальта и Мачасеро, предупрежденные мной, нашли нас в Валенсии. После того, как при общем согласии была разработана программа тренировок, было решено, что я буду жить у моего друга, чтобы руководить им. Я должен был держать в курсе наших дел дона Амадео, которому нужно было вернуться в Мадрид. Мы условились, что когда я решу, что Луис уже обрел хорошую физическую форму, мы переедем к одному моему приятелю на его андалузскую[39] ферму, где "Очарователь из Валенсии" для восстановления автоматизма движений попробует свои силы с молодыми бычками. Рибальта дал мне месяц, чтобы составить окончательное мнение о возможностях Луиса и решить, стоит ли ему тратить такие большие средства, чтобы вернуть позабытую славу Луиса. Кроме меня Луис еще очень хотел видеть рядом с собой своего старого пикадора Рафаэля Алохью и двух бандерильерос - Мануэля Ламарилльо и Хорхе Гарсиа, которые прежде сопровождали его повсюду. Мне нужно было убедить вернуться этих людей, которые покинули арену одновременно с их матадором. Я понимал, что это будет трудно, но рассчитывал привлечь их высокими заработками и обещаниями значительного страхового полиса. Дон Амадео полностью разделял мое мнение. Он понимал, что Луис будет чувствовать себя уверенно, находясь рядом с тремя старыми помощниками, которые хорошо знали его манеру ведения боя.

Мы расстались, преисполненные планов и надежд. Мачасеро и Рибальта возвращались в Мадрид, а я направлялся в Севилью, чтобы сделать все необходимые распоряжения по поводу своего длительного отсутствия. Друзьям, интересовавшимся моими планами, я давал уклончивые ответы. Зная, что это действует интригующе и что я возбуждаю любопытство, я стремился к тому, чтобы вскоре в Сьерпесе и окрестностях все афиспонадос стали говорить, что старый лис Эстебан Рохиллья что-то задумал. Это было необходимо для того, чтобы возвращение Луиса Вальдереса вызвало как можно больше шума и интереса. Дон Амадео не скрывал от меня, что в случае провала Луиса он будет разорен. Но страсть игрока, верящего в свою удачу, заставляла его ставить все состояние на то, что целиком зависело только от судьбы. Мачасеро должен был заняться подготовкой людей, обслуживающих корриду. Рибальта пока предпочитал оставаться в тени.

Дон Амадео иногда наезжал в Альсиру, чтобы время от времени убеждаться в хорошей форме Луиса. Вскоре она стала просто отличной, и, понемногу забывая о моих прежних опасениях, я стал думать, что вторая карьера "Очарователя из Валенсии" обещает стать еще более блестящей, чем первая. Я изо всех сил старался привести его к этому результату, не давая Луису никакой передышки. Интенсивные занятия спортом (чтобы согнать жировую прослойку, которая у него, как и у большинства левантийцев[40], стала образовываться на животе) сменялись отработкой движений с плащом. Нанятый нами мальчишка двигал голову быка, установленную на легких колесах, и, следуя моим наставлениям, Луис вспоминал механику классических движений. Чуть позже мы должны были заняться импровизацией.

Мне такая жизнь нравилась, а вот отношение к ней Консепсьон удивляло. Казалось, она позабыла об обмане и полностью разделяла наши заботы и надежды. Она старалась готовить для мужа специальную пищу, следила за тем, чтобы он вставал достаточно рано и мог работать до дневной жары, регулярно напоминала ему о сиесте[41] и часами занималась его гардеробом. Я не осмеливался расспрашивать о причинах перемены в ее поведении. Когда после обеда Луис поднимался к себе для отдыха, мы часто оставались вдвоем, но почти не разговаривали. После сцены на чердаке она стала просто любезной хозяйкой, заботящейся о госте. Ее изысканная вежливость, больше, чем гнев убеждала меня, насколько я стал ей безразличен. Я страдал от этого, но не решался жаловаться, опасаясь нового взрыва гнева, который усложнил бы мое пребывание под одной крышей с ней.

Тем не менее, что-то подсказывало мне, что хорошее настроение Консепсьон было наигранным. Несколько раз в минуты, когда она не догадывалась о моем присутствии, я видел ее лицо, настоящее ее лицо, которое обычно она скрывала под маской любезности. Оно было жестким, со складками горечи у рта и таким ненавидящим взглядом, который не оставлял никаких сомнений в настоящих ее чувствах по отношению к нам. Но тогда какой же смысл разыгрывать всю эту комедию? Чтобы мы успокоились? Но зачем? Казалось, что теперь Консепсьон больше всех желала возвращения своего мужа на арену, а ее заботы даже превосходили мои собственные. В своих заботах она не позволяла Луису совершить ни малейшего отступления от программы подготовки. Настоящие причины этих перемен были скрыты от меня. Я не так уж проницателен, особенно в том, что касается женщин. Доказательством тому была сама Консепсьон, Консепсьон, которой раньше я так доверял. Итак, единственный вывод, который я сделал, исходя из ее поведения, был следующий: жена Луиса делала все возможное, чтобы он был как можно лучше подготовлен к возвращению на арену, и, чтобы в случае провала (на который она, безусловно, надеялась) он не смог бы подобрать себе достаточных оправданий, чтобы испытать судьбу еще раз. Я считал ее расчет неверным с самого начала: неприязнь к мужу мешала ей видеть, как день ото дня он становился все уверенней.

К концу апреля я смог сообщить дону Амадео, что Луис находится в превосходной физической форме. С согласия патрона, я съездил в Андалузию к моему другу Педро Ибурасу, который выращивал быков недалеко от Ла Пальма дель Кондадо. Естественно, я был вынужден поделиться с Педро нашими планами относительно Луиса Вальдереса. Будучи человеком, знающим толк в этом деле, Ибурас поначалу проявил естественный скептицизм. Он повидал немало тореро, которые принимая желаемое за действительное, возвращались, в результате чего память об их прежних выступлениях была обесславлена. Я постарался убедить Педро, что уверен в Луисе, который сохранил все свои прежние качества. Мы разговаривали, опершись на ограду загона, где некоторые из работников Ибураса, половчее и посмелее, упражнялись с молодыми бычками. Хозяин вынул изо рта сигару и сказал:

– Дон Эстебан, я давно знаю и очень уважаю вас. Я уверен по сей день, что если бы вы захотели, то стали бы великим матадором - для этого у вас было все необходимое. Я говорю это для того, чтобы показать, как я доверяю вашему мнению. Быков вы знаете так же хорошо, как и я, а тореро - лучше меня. Если вы уверены, что Луис Вальдерес не опозорит свой костюм матадора и былую славу, я согласен вас принять и предоставить все необходимое для тренировок.

Мы приехали в Ла Пальма дель Кондадо в тот самый день, когда в Мадриде начались корриды, посвященные Сан Изидро. Консепсьон сразу же покорила дона Педро.

В первый раз, когда я увидел Луиса наедине с быком, от волнения мне сдавило горло. Охватит ли его паника, которую он мог просто позабыть, думая, что избавился от нее навсегда? Когда Вальдерес работал, подошел дон Педро. Он тоже рассматривал, вглядывался и оценивал каждое движение Луиса с мулетой, которые он проделывал перед молодым и горячим быком. Луис продемонстрировал весь свой арсенал движений, и я обратился к нашему хозяину:

– Что скажете, дон Педро?

– Думаю, вы правы, дон Эстебан. Луис Вальдерес еще может показать, на что он способен.

Рибальта, уведомленный о прекрасной физической форме Луиса, приступил к сложным переговорам о начале выступлений "Очарователя из Валенсии". Я же, поручив Ибурасу следить за тренировками своего подопечного, отправился в Мадрид, чтобы собрать квадрилью.

Мануэля Ламорилльйо я нашел в квартале "Лос Матадерос". Мне было нелегко раздобыть его адрес. Как и все, кто покинул арену после неудачи, Мануэль канул в безвестность. Ему очень не хотелось, чтобы прежние поклонники знали, где он живет, потому что жил он теперь очень скромно, довольствуясь зарплатой служащего администрации скотобойни. Мне очень нравился Мануэль, один из самых умелых и умных бандерильерос, которые мне пришлось когда-либо видеть. Почти одновременно со мной он заметил деградацию Луиса. И ему тоже не хватило мига, чтобы спасти Пакито в Липаресе.

Жилье Мануэля и его жены Кончиты было почти нищенским. Я пришел к ним во время ужина, что позволило мне сделать вывод об их крайне бедственном положении. Ламорилльйо, увидев меня, покраснел от стыда, но чувство уважения, которое он питал ко мне, и радость встречи одержали верх над его самолюбием. У них не было детей, и это делало их стесненные условия существования более сносными. После радостных приветствий и поцелуев я объяснил цель моего прихода. Он выслушал меня, не проронив ни слова, и, когда я окончил, его жена ответила мне первой: