Седьмой сын (Рассказы, очерки, статьи) - Езетхан Уруймагова

Только сказав это, председатель понял, что совершил непоправимую ошибку. Николай отбросил лопату, остановился перед председателем и не своим голосом закричал:

— Так по-твоему я только на то и гожусь, чтобы картошку копать? В военкомате отстоял… А кто тебе такой закон установил, чтобы меня моего мужского права лишать? Это тебе не старый режим, чтоб самовольничать!

— Да ты что, очумел, что ли? Не понимаешь разве — армию кормить надо. Не всем же воевать, — волнуясь говорил председатель, торопливо шагая за звеньевым, который уже бежал к шалашу.

— Не уговоришь, и не думай. Здесь не зачислят, я в город пойду. Там примут. А ты сам здесь воюй с бабами, — со злостью говорил звеньевой, на ходу застегивая ватную куртку.

Ни разу не оглянувшись, он пересек осеннее влажное поле и подошел к реке. Мост был далеко, и, чтобы не терять времени, Николай снял чувяки и перешел реку вброд.

…Высокий, большой, он стоял перед военкомом и резко требовал:

— Запиши, я тебе говорю. Чем я хуже других? Настоящие мужчины на фронте, а я с бабами лопатой воюю. Запиши. Все равно, я здесь больше ни одного дня не останусь. Лучше по закону зачисли, а не то сам уйду.

Военком, бледный мужчина с отеками под глазами, не без зависти смотрел на его крепкую, сильную фигуру. Наконец, решившись, он протянул ему руку и сказал:

— Ладно, зачислю. Солдат из тебя будет крепкий. Правда, председатель твой ругаться будет, да уж бог с ним… Воюй.

Ранней весной сорок шестого года Николай вернулся в родной колхоз. Ордена Красной Звезды, Славы, третьей и второй степени, и медали красовались на его гимнастерке. Он сразу же пришел к председателю.

— На, возьми свою смерть, — сказал председатель протягивая ему два распечатанных конверта.

— Что это? — удивился Николай.

— Дважды извещение приходило, что ты погиб. А я не поверил. Как же так, думаю, Николай — и вдруг погиб? Не может, думаю, такого быть. Ну вот, по-моему и вышло. Теперь принимай звено, земля по настоящим рукам тоскует. Завтра же выходи на работу. Замират хоть и женщина, а работала по-мужски, никто в ней силы такой не подозревал. Бригада у нее крепкая, ждет она тебя, звеньевого.

— Меня ждать нечего, я не жених, — обиделся Николай.

— А разве только женихов ждут? Вот и я тебя ждал, потому и не разрешил твоей жене корову на поминки резать. Думал: если ты уж действительно погиб и есть царство мертвых, так не может быть, чтоб ты себе пищу сам, без помощи жены, не раздобыл, — пошутил председатель.

— Спасибо, — глухо сказал Николай, поднимаясь. — Спасибо за то, что ждал, за то, что корову сберег… А в подчинение к Замират, к девчонке, я не пойду. Не заслужила она этого. Бригадир! — насмешливо воскликнул он и опустил длинные руки по швам, словно стоял перед командиром. — Не таким бригадирам я подчинялся.

— Значит, за то, что у нее орденов нет, ее с бригады снимать, так по-твоему? — спросил председатель.

— Как хочешь, это дело не мое, — несколько спокойнее ответил Николай. — Ты хозяин, ты должен смотреть правильно, так, чтобы человека на его настоящее место поставить.

Чтобы должность выше человека была и человек к ней тянулся.

— Чтобы человек к должности тянулся? — засмеялся председатель. — А я наоборот думаю: пусть должность, самая маленькая должность тянется к человеку, а человек ее сделает большой.

— Нет, ты не так меня понял, — перебил Николай, снова присаживаясь к столу. — Мне всегда не везло… Вот я тебе расскажу: когда меня из госпиталя выписали, я, конечно, в свою часть не попал. Направили меня в жаркое место. Передний край от командного пункта километрах в трех находился. Немец этот участок днем и ночью долбил, головы поднять не давал, а бойцы целые сутки без хлеба, без воды одну за другой вражеские атаки отбивают. Хоть и не отступаем, но и вперед ни на вершок не подвигаемся. Помню, бригадный говорил: «Хоть клещами рвать будет, а не вырвать ему из-под нас этот клочок земли». Ну, готовился и я со своей ротой в атаку… Это я тебе рассказываю к тому, как человека на настоящее место ставить нужно… Так вот, как раз тогда недалеко от командного пункта врезался в землю подбитый немецкий самолет. Торчит перед глазами, мешает обозрению местности. Взялся я да откопал эту рухлядь, а потом оттащил в сторону. Вот этот пустяк всю мою военную судьбу и переменил. Только я закончил работу, как позвали меня к бригадному. Оглядел он меня с ног до головы и говорит: «Такая силища в тебе, солдат, зря пропадает». Набрался я смелости и говорю: «Нет говорю, не зря, товарищ генерал. Я в атаке двумя штыками орудую, за троих воевать могу». А он улыбнулся и говорит: «В атаке каждый солдат герой. А тебе другое задание, важное, большое. От того, говорит, как ты его выполнишь, ход боя зависит». Так и сказал: «от тебя зависит». Тут я вытянулся и говорю: «Служу Советскому Союзу!». Тогда он и говорит: «Люди два дня без горячей пищи, девять атак отбили. Мы третью кухню посылаем — не доходит. Ты, говорит, человек кавказский, по кручам с детства ползать привык, а местность здесь на вашу похожа… Донесешь обед — бой выиграем, не донесешь — солдаты опять голодными останутся, а голодному воевать трудно». Хотел я было сказать: «Правильно, товарищ генерал, пустой мешок — что голодный человек — стоять не приспособлен», но он мне говорить не дал. «Иди, говорит, на кухню, выполняй».

Обвязали меня на кухне с плеч до пяток термосами и хлебом, только грудь и живот остались свободны, чтоб мог я ползти. Повесили автомат на шею, накинули на меня белый халат и пополз я по снегу. Животу холодно, а в боках и на спине такая жара, что я на уборке никогда так не потел. Пули кругом посвистывают, как зяблики в зимнюю ночь на снегу. Когда до переднего края дополз, от меня пар валил, как от солдатского котла. Поднялся я на колени — в полный рост нельзя было — снимаю с себя термоса, крышки откручиваю. Каша салом была заправлена. Украинцы первые запах сала учуяли. Облепили меня ребята, почет мне, как герою какому-нибудь, а ротный обнял меня и говорит: «Молодец, старшина, настоящий герой!»

Николай помолчал, посмотрел на председателя и глубоко вздохнул.

— С того дня и началось мое понижение в жизни, — продолжал он. — На настоящую должность я больше не попал. Стал не солдатом, а «кашеносом». Где машина не пройдет, там я проберусь, кухню подобьют — я обед доставлю, лошадь убьют, а я живой, будто от смерти заговоренный. Одно утешение было, что обратно пустой не возвращался: двух, а то и трех раненых каждый раз принесу на себе. Хоть этим свой солдатский долг выполнял. А в приказе, когда Красную Звезду получал, почти так и написано было, что за должность кашеноса награжден.

Председатель от души расхохотался.

— Тебе смешно, — с горечью произнес Николай, — а мне обидно. Хороший человек был мой бригадный, а на настоящую должность меня не сумел поставить… Так же вот, как и ты. В начале войны меня с бабами оставил, а теперь в звеньевые посылаешь, к девочке в подчинение. Что я настоящей должности не заслужил, что ли?.. Нет, ни за что! Лучше сторожем на бахчу пойду.

Председатель шумно отодвинул стул, вышел из-за стола и положил обе руки Николаю на плечи.

— Молодец! Я на тебя надеялся, и ты не обманул меня. Знал я, что не посрамишь ты чести осетина. Правильно сказал тебе ротный: герой ты, Николай. А обижаешься напрасно: ты везде был на своем месте. Настоящая должность та, на которой настоящие люди работают. Знаешь, есть такая русская пословица: «Не место красит человека, а человек место»… Принимай, старшина, звено и командуй. Будет это твоя настоящая должность. От твоей работы судьба нашего урожая будет зависеть, — и председатель протянул Николаю руку.

Николай молчал. Потом вдруг порывисто, обеими руками крепко пожал руку председателю и, уходя, весело сказал:

— Завтра выйду на работу.

Неистовый

[7]

Он ничем не выделялся среди других учеников. Серые тиковые шаровары были закатаны выше колен, косоворотка в заплатах перетянута ремешком из сыромятной кожи. На узком девичьем лице светились большие озорные глаза; острый нос был усыпан теплыми веснушками.

Учился он посредственно, часто шалил. Однажды на уроке связал тонкой ниткой несколько мух и пустил их по классу.

— Володькина эскадрилья! — закричали ребята.

Я выгнала его из класса. Вместо того, чтобы выйти в дверь, он выскочил в окно.

— Пусть мать придет ко мне! — крикнула я ему вслед.

Вечером ко мне на квартиру пришла стройная худощавая женщина средних лет.

— Я мать Владимира, — смущенно сказала она, усаживаясь на диван. — Он у меня один. Я вдова, работаю на ферме. Зимой он один управляется по хозяйству, а все лето — в колхозе.

Она помолчала, потом подняла на меня усталые, но открытые глаза и сказала:

— Прошу вас: вы его больше не выгоняйте. «Если, говорит, учительница еще хоть раз выгонит меня с урока, совсем учиться не буду»… Он ласку любит. Попробуйте и вы с ним лаской.