Чердачный чорт - Николай Богданов

Ленька промолчал.

Ишь, глаза отводят, так он и поверил: сами приехали рыбу ловить, да не хотят, чтоб он своим ватажным рыбакам сказал, боятся, кабы не прогнали. Коряг захотели!

Он сел на песок и приготовился просидеть до вечера, наблюдая незнакомых рыбаков. Чем дальше он наблюдал, тем больше раскрывал от удивления рот.

Сели диковинные рыбаки на ботничек, опустили якорек и стали по дну его таскать.

«Ну, дура им рыба на пустой якорь попасться, — подумал Ленька, — вот за колоду заденете!»

И впрямь рыбаки задели за колоду. Только этим они не огорчились. На это место подъехала баржа, и начали вагами опускать в воду здоровенные крючья на толстых цепях. Видал Ленька толстые бечевки на сомов, но чтоб их ловили цепями, ни разу не видал.

«Полоумные какие-то рыбаки», — решил Ленька.

Долго опускали рыбаки крючья, ругались — видно, дело не ладилось. Потом один разделся и, взяв в руки камень, нырнул прямо в омут.

У Леньки даже сердце замерло.

— Эй, дяденьки, глубоко тута, завертит! — крикнул он.

«Дяденьки» не обратили на него внимания, и парень с камнем нырнул раза три.

Наконец крючки кого-то зацепили, и вагами стали рыбаки этого кого-то вытягивать. Вытягивали долго, часа два, и показалась из воды коряжина больше самих людей, толщиною обхвата в три мужичьих. Закрепили ее рыбаки цепями, подвезли и, подставив бревна, скатили на песок.

Черная была коряжина, вся обросшая ракушками, и ползали по ней здоровенные пиявки. Ленька даже забоялся и ушел.

А чудесные рыбаки затуганили костер, и вечером видно было из Ватажек, как плясал над водой веселый огонек. Но никто не знал, что там такое, а Ленька никому не рассказывал о своей тайне, только спросил у бабки перед сном:

— Бабка, а в реке клады есть?

— Кто их знает… наверно есть.

— Они, бабка, эти клады, в колодах спрятаны! — сказал Ленька с видом знатока и заснул. Во сне видел здоровенные колоды, полные внутри медных пятаков.

Утром вскочил Ленька сам. Собрал телят и на рысях погнал их на выгон, к Давыдовой яме.

«Только бы застать, как они клад вынимают, давай, мол, рупь, а то на селе расскажу! Дадут», — думал Ленька, нахлыстывая телят, торопясь застать кладоискателей.

Когда он выскочил из кустов на песок, то увидел, что двое распиливают корягу на части. У Леньки сердце забилось. Он не ошибся, достают!

Пилить колоду было трудно, пила едва хватала поперек и звенела, как по железу. Двое пилили, а третий, низенький, но с большущей рыжей бородой, воды подливал. Наконец колода хряснула и разъехалась. Ленька так и бросился вперед за медными пятаками, но к его огорчению не выпало из дуба ни полушки, лишь гладкий черный, отливая синевой, блестел на солнце отпиленный дуб.

Двое начали пилить новый чурбак, а рыжебородый дядька принялся раскалывать отпиленный на дощечки, обтесывать их и складывать на песке в клетку.

— Дяденька, а где же клад-то? — не утерпел Ленька.

— Какой клад?

Ленька рассказал свои предположения о медных пятаках.

— Ах, ты, глупый, — засмеялся бородатый, — клад-то не в деньгах: сам дуб клад. Лежит он лет, поди, тысячу, наши мужики и не догадаются, а англичанин уж проведал — до войны еще мужиков спаивал, реку от коряг очистить брался, а коряги-то, эти вот самые дубы черные, дорогая вещь. Вот мы их натаскаем, нарежем, высушим и в Москву продадим, там из него паркет будут делать, полы в больших домах, бочки — за границу масло отправлять, разные ручки к ножам да к инструментам, дорогую мебель. Крепость в этом дубе, как в железе.

Ленька туго понял объяснения старика, но кое-что ему запало. С этих пор он часто торчал около добытчиков черного дуба и узнал многое. Узнал, что дуб есть совсем черный, это старинный, самый драгоценный. Синеватый — подешевле, а есть белесый, молодой, самый дешевый — на бочки.

Узнал Ленька и добытчиков. Приехали они из села Суморева, верст за сто сверху. Бородатый — это хозяин артели, а парень Петька — специальный нырок, в омут ныряет, крюком дуб зацеплять.

Петька этот смирный и вялый, но когда напьется, буен и драчлив, так что его связывают и кладут на целый день под куст. Лежит там Петька и бормочет, бормочет целый день.

Нырять тогда в омут некому, а остальные — Иван, белый длинный мужик, Егор с вывихнутой ногой и Лука с серьгой в ухе, — все нырять боятся и долго ругаются промеж себя, кому лезть в омут. Чуть не подерутся.

Ленька к артельщикам привык. С Иваном-белым ездил на ботнике ставить подпуска, здоровые лещи попадались. Ленька их потрошил для ухи, костер разводил. Когда мужики купались, Ленька хвалился, как он умеет плавать и нырять. Артельщики Леньку полюбили, сажали с собой и обедать и ужинать, а Иван-белый гладил по голове и рассказывал сказки про русалок и водяных.

Бабка проведала про Ленькину дружбу и один раз рыжему чуть в бороду не вцепилась — зачем парня от дела отбивают?!

— Ну, и бес твоя бабка, — сказал рыжий.

Леньку ничто не могло оттащить от артельщиков, и он по-прежнему торчал около них.

Случилось, Петька-нырок захворал животом и так сильно, что не мог ходить, а только корчился да охал под своим кустом. Мужики опять по часу ругались, прежде чем полезть в омут.

— Дяденька, — сказал Ленька рыжему, — видал, как я ныряю? Давай я вам нырять буду!

— А не зальешься?

— Ни, я — как лягушка, чуть чего — так и выскочу.

— Ну, попробуй.

— Только, дяденька, мне по три копейки за каждый дуб на удочки давай.

— Ладно, ладно, поедем.

Они сели на ботник и поехали к баркам, где мужики зацепили кошкой дуб и опять спорили.

— Ну, спорщики, — сказал рыжий Матвей Иваныч, — вот мальчонка взялся нырять.

Мужики притихли.

— Мал еще, — замялся белый Иван, — кабы чего…

— Ну, сам ныряй…

Иван умолк. Ленька стал разбираться, а Матвей Иваныч учил его, как надо дойти до дна и зацепить крюком корягу. Вот подмышкой у Леньки камень, а рукой он держится за цепь. Внизу булькает и пенится мутная омутная вода, и жуть берет Леньку. Вспоминает он пиявок на коряге и вздрагивает.

— Не потонешь, Ленька, не потонешь? — спрашивает Иван-белый, и глаза его глядят на Леньку, будто просят прощения.

Глянет, глянет Ленька на бурлящую воду — страшно и не полез бы, да уж взялся, и мелькают перед ним удочки, маленькие, большие, разные в бакалейной лавочке у Хрулева.

Бултых! И пошел Ленька на дно, а вверх от него пошли бульки.

Все молчали, будто сделали нехорошее дело. Вдруг цепь задергалась. Иван-белый натянул ее.

— Ага, зацепил!

Через секунду выскочил Ленька. Мужики подхватили его и вытащили на плот. Белый, как смерть, Ленька лег.

— Отдышусь маленько.

— Молодец, вот молодец, — всплескивал руками Матвей Иваныч, — ай да молодец ты, парень!

Леньке не до похвал, ему еще крюк зацеплять. Однако обогрелся на солнышке, храбрость на себя напустил.

— Мне што, я смелый, я хоть в окиян нырну.

Нырнул и второй раз Ленька. Зацепил. А когда вылез, пошла носом кровь. Сперва испугался, но, получив три копейки, забыл и про нос и, утерев кровь лопухом, поскакал в припрыжку к телятам.

А мужики, кряхтя, выворачивали зацепленный им огромный дуб.

С тех пор Ленька заменил собой в артели нырка-Петьку, который все хворал. Много дубов он зацепил, много выволокли артельщики на берег столетних великанов. За каждый имеет Ленька три копейки. Хватит уж на хороший подпуск, да все хочется еще. Копит Ленька свои гроши здесь же, на берегу, в песке под камешком. Домой отнесть, там бабка проведает, отберет. Стал худой Ленька, желтый; когда вынырнет из омута, ребра, как у ерша жаброчки, раздуваются. Много раз на дно понырял, а все же каждый раз нырять страшно.

В этот день, особенно жаркий и душный, ладья сплыла немного вниз по течению, где вода, вырываясь из омута, течет особенно быстро, уходя с ворчанием под берег.

Опять Леньке дали камень, опять на секунду к нему подступил страх. Бултых — и нет Леньки, только бульки от него пошли. Долго шел Ленька до дна, в ушах даже зазвенело. Вот и колода скользкая, корявая. Ухватил Ленька крюк, судорожно ищет руками за что бы его зацепить, а течение бьет под самый дуб и тянет за ноги еще глубже.

Сунул руку Ленька в какую-то дыру в дубе, как тяпнет его за палец, отдернул руку Ленька, а на ней рак, хотел ойкнуть — в рот вода хлынула, оторвался от коряги, подхватило его течение и понесло, перевертывая вверх тормашками, не вверх, а куда-то еще глубже.

— Бабонька! — хотел крикнуть Ленька, но не смог: вода хлынула прямо в легкие, и Леньку поглотила темнота.

Прошло несколько минут. Побледневший Матвей Иваныч торопливо снимал сапоги, руки его тряслись.

— Ах, ты, грех какой, ах, ты, грех, — приговаривал он, заикаясь. Видно было, что артельщик испугался.