Дети сумерек - Виталий Сертаков

— Нах, — беззлобно отозвался Киса. — Тебе надо, сам и врубай…

И тогда Клавдия поверила.

Это была не шутка. Они действительно ворвались дикой сворой в её дом и собираются, бог знает что учудить. Она узнала их. Дим Росси, Боб Илинеску и этот…

— Что вам надо? — собрав силы, по возможности грозно, выкрикнула она. — Сейчас придёт мой муж, немедленно убирайтесь!

Кровь из носа у неё уже не шла, но плотной коркой залепила ноздри и мешала дышать.

— Ой, боюсь, бою-юсь… — насмешливо протянул Росси. — Боб, ты видел её мужа? Он очень большой?

Клавдия отважилась приподнять голову. Кажется, ей выбили зуб, во рту было кисло, и слева распухло. Этот мерзавец, этот прыщавый школяр сидел на её стуле в уличных ботинках! И по всему ковру наоставлял следов!

— Какой там муж? — загоготал из кухни Илинеску. — Мирка видала её в театре. Ходит с каким-то старым пидаром из музыкального училища. Он ей на скрипочке играл…

— А ещё у него глаз дёргается, — добавила Мирка из прихожей. Она как раз закончила наносить себе новый лак, самый дорогой из запасов Клавдии, и любовалась проделанной работой. На шее Мирки висели сразу четыре нитки самых разных бус. Там были кораллы, янтарь, стекло от Сваровского и редкое кожаное ожерелье с монетами, ручного цыганского плетения.

Клавдия онемела от подобной воровской наглости, но когда секунду спустя до неё дошёл смысл сказанных Миркой слов, она буквально задохнулась. Кислый комок застрял поперёк горла, мешая говорить. Борис вовсе не старик, и глаз у него не дёргается! И на скрипке он ей прилюдно не играл, а только дома. Потому что Борис — человек застенчивый и тактичный, он не осмелился бы навязывать посторонним свою «дилетантскую какофонию», как он выражался…

Дим Росси тем временем закурил и выпустил ей дым в лицо. Клавдия попыталась отвернуться, но тут же получила оглушительную пощёчину, от которой перед глазами пошли круги. Тогда она открыла рот, набрала побольше воздуха и завизжала, как не визжала с детства. Но её крик оборвался через две секунды, когда острый кулак с размаху воткнулся в солнечное сплетение. После чего почти потерявшую ориентацию Клавдию уже не трогали удары ботинок по бокам…

Потом Росси дал закурить прыщавому, которого они звали Кисой. Киса и в квартире продолжал своё любимое занятие; судя по всему, это занятие являлось смыслом его существования. Он беспрестанно мелко сплёвывал на паркет, на ковры, а теперь ещё начал сбрасывать на ковёр пепел. Клавдия закрыла глаза, чтобы это не видеть. Она мысленно представила себе, как берёт круглого Кису за шкирку и лупит его чеканной бронзовой харей в кирпичную стену. А он рыдает, шепелявя разбитым ртом, и умоляет его простить…

Восхитительная мечта, только вот разбитый рот как раз у неё…

— Вы не должны… вы не должны так поступать, — еле слышно произнесла Клавдия, делая попытку сесть. Издавать громкие звуки она больше не пыталась, но её беспокоила задравшаяся юбка. Грязные маленькие подонки могли видеть её колготки и даже, не дай бог, трусы!

— Почему не должны? — вполне серьёзно, как на уроке, осведомился Дим. — Хде такой документ?

«Документ» он произнёс гнусаво, с ударением на «У». Однако Клавдии показалось, что в его пустых доселе глазах возникло сомнение.

— Не должны… — растерянно повторила она и внезапно расплакалась. Она даже не чувствовала боли, настолько силён оказался нравственный шок от происходящего.

— Дим, зацени бациллу! — из кухни, шлёпая грязными сапожищами, притопал Илинеску. На вытянутых руках он нёс противень с божественной жареной курицей, а чтобы не обжечься, замотал ладони…

О, боже, нет, только не это, взмолилась про себя Клавдия. Этот мерзкий ублюдок обмотал руки её новым платьем. Это сиреневое платье из первоклассной тафты она только что прогладила, разложила на чистой простыне, чтобы облачиться перед самым приходом Бориса. От нахлынувшего негодования она попыталась вскочить, совсем позабыв про связанные где-то над головой руки. Вскочить не удалось, не удалось даже оторваться спиной от ковра. Оказывается, подонки не только обмотали ей запястья скотчем, а ещё и прикрутили их к одной из толстых ножек старинной неподъёмной вешалки. Клавдия дёрнулась пару раз, не понимая, отчего так больно спине. В бок ей впилась длинная ложка для обуви. Прямо над собой, сквозь накатывающие волны слёз, она наблюдала торчащие поля своих шляпок на верхней полке, стальную иглу зонтика и угол зеркала. Клавдия не сразу сообразила, что же такое зелёное отражается в зеркале, а когда поняла, сердце вдруг заухало горячо и часто.

Зелёное в настенном зеркале — это её правая лодыжка, намертво примотанная клейкой лентой к ножке дивана. Кто-то из мальчиков, пока она была без сознания, притащил из комнаты диван.

Они её привязали. За руки и за ноги. Прикрутили к полу, в прихожей. Клавдии потребовалось несколько долгих минут, чтобы переварить новое кошмарное открытие. Она ещё немножко подёргалась, убеждаясь, что запястья начинают постепенно затекать. Пальцев она просто не чувствовала, а ступни и щиколотки вовсю кололи крохотные невидимые иголочки.

— А вон, ещё что! — доложил Боб, запуская ручищу в хрустальную вазу с салатом. Клавдия, точно заворожённая, следила, как он, громко чавкая, запихивает в пасть макароны, грибы, оливки и прочие составляющие, залитые майонезом. Третий их приятель, Киса, мочился в туалете, не закрыв за собой дверь, и кажется, не особенно целился в унитаз.

— Положи, потом пожрём, — скомандовал Росси. — Так я жду! — парень подвинул табурет, поставил ботинок почти вплотную к её лицу и принялся расстёгивать сумку; Клавдия остро ощутила запах отсыревшей в лужах кожи и намокших шнурков. Она подумала «Боже, какие они крепкие, они же совсем как… как взрослые мужики… Ведь если бы им пришло в голову…»

Она затаилась, как будто тупоумный переросток мог услышать её мысли.

— Как мы должны поступать?! — наседал Росси, брызгая слюной ей в лицо. — Запоминать, хрен знает, зачем, когда кто родился и помер из твоих долбаных писателей? А на хрена это надо?! Ты обозвала меня тупым, слышишь?! — он почти вплотную приблизил свои оловянные, ничего не выражающие зрачки к её — затравленным, сжавшимся в бусинки. Он дышал на неё пивом, потом и ещё чем-то невыносимо гадким. Клавдия почувствовала, как желчь начала непроизвольное восхождение по пищеводу. — Ты обозвала меня тупым за то, что я не могу ответить, кто из великих мудаков на сто сороковой странице записал какую-то долбаную фразу! Я тупой, да?! Потому что не запомнил наизусть все слова всех, блин, вонючих писак?! Что молчишь, манда? Очко играет?!

— Дим, да на хрена? — вяло спросил Боб.