Недобрый день - Мэри Стюарт

Габран с щелчком захлопнул крышку, но, когда Мордред потянулся к ларцу, Моргауза удержала его.

— Нет, Мордред. Не сейчас. Мы позаботимся о том, чтобы доставить ларец еще до наступления сумерек. Но тебе и мне есть о чем поговорить, верно? Что пристало отроку, перед которым будущий король этих островов в великом долгу? Ступай со мной. Мы обсудим это наедине.

Королева поднялась. Габран подоспел к ней, подставляя локоть, но, оставив жест без внимания, она сошла с возвышения и шагнула к мальчику. Тот неумело принял протянутую руку, но неким непостижимым образом Моргауза обратила неловкость в исполненный грации жест: унизанные кольцами пальчики легли на его запястье, словно рыбацкий сын был придворным, провожающим ее к выходу. Теперь, когда они оказались рядом, стало видно: Моргауза лишь немногим выше гостя. От нее распространялось благоухание жимолости и знойных летних дней. У Мордреда закружилась голова.

— Пойдем, — тихо повторила она.

Придворные с поклонами расступились, освобождая дорогу. Королевский невольник отдернул занавес, и в боковой стене обнаружилась дверь. По обе стороны, с копьями наперевес, застыли стражники. Мордред напрочь позабыл о любопытных взглядах и перешептываниях. Сердце его колотилось. Что должно произойти, он не знал, но что, как не новые чудеса! Нечто витало в воздухе; улыбка королевы и прикосновения ее пальцев сулили удачу.

Мальчик отбросил со лба темные волосы, даже не подозревая о том, насколько по-артуровски выглядит этот жест, и, высоко вскинув голову, церемонно прошествовал с Моргаузой к дверям.

Глава 3

Между дворцом и королевским чертогом протянулся длинный коридор без окон, освещаемый лишь укрепленными на стенах факелами. На всем пути встретились только две двери, и обе по левую руку. Одна, неплотно прикрытая, должно быть, вела в караульное помещение; из-за нее доносились мужские голоса и перестук игральных костей. Другая, запертая, выходила во внутренний двор; Мордред вспомнил, что давеча видел там стражу. В самом конце коридора обнаружилась третья, открытая дверь: слуга придерживал ее для королевы и ее свиты.

За ней оказалась прямоугольная комната, вовсе лишенная меблировки: очевидно, нечто вроде прихожей перед личными покоями королевы. Справа в прорези узкого окна виднелся клочок неба; сквозь эту-то щель и доносился шум моря. Напротив, со стороны суши, была еще одна дверь; Мордред взглянул на нее сперва с интересом, потом — с благоговением.

Этот портал, до странности низкий и приземистый, по форме напоминал грубо сооруженный проем в хижине его родителей — глубоко вделанный в стену под массивной каменной перемычкой и по обеим сторонам обрамленный почти столь же мощными косяками. Мордреду уже доводилось видеть такие двери: они уводили в древние подземные катакомбы, что встречались на островах там и тут. Одни говорили, что построены они, так же как и высокие круглые башни-броки, Древним народом; там, в каменных залах, хоронили мертвых. Но люди попроще почитали катакомбы средоточием магии, сидами, или полыми холмами, ограждающими врата Потустороннего мира; а скелеты людей и животных, там найденные, — это останки неосторожных созданий, кои дерзнули углубиться в эти темные пределы. Когда острова окутывал туман — что в тамошних открытых ветрам морях случалось нечасто, — говорилось, будто боги и духи выезжают верхом на разубранных золотом конях, а за ними якобы влекутся скорбные призраки умерших. Как бы оно там ни было, но островитяне держались подальше от могильников, таящих в себе подземные катакомбы; однако чертог королевы, по всему судя, возвели подле одного из них; возможно, что обнаружилось это уже после того, как заложили основание. Теперь вход плотно закрывала крепкая дубовая дверь с железными засовами и массивным замком, дабы укрепить ее против любых порождений мрака.

Но затем Мордред позабыл и о ней, ибо высокая дверь впереди, по обе стороны которой застыли двое вооруженных стражников, распахнулась, а за ней ярко засиял солнечный свет, и вспыхнули переливы красок, и повеяло теплом и благоуханием покоев королевы.

Комната, в которую они вошли, представляла собой точную копию опочивальни Моргаузы в Дунпелдире, копию уменьшенную, но Мордреда она ослепила великолепием. Солнце проникало внутрь сквозь огромное квадратное окно, под которым располагалась скамья, нарядно убранная синими подушками. Рядом, на свету, возвышалось раззолоченное кресло со скамеечкой для ног и поодаль — стол со скрещенными ножками. Моргауза опустилась в кресло и жестом указала на скамью под окном. Мордред послушно занял указанное место и замер в немом ожидании, с неистово бьющимся сердцем, в то время как прислужницы, по слову королевы, удалились с шитьем в дальний конец комнаты, к свету другого окна. Подоспевший слуга подал королеве серебряный кубок с вином, а затем, по ее приказу, принес чашу сладкого медового напитка для Мордреда. Едва пригубив, мальчуган отставил чашу на подоконник. Хотя губы и горло его пересохли, пить он не мог.

Королева осушила кубок и передала его Габрану, которого, должно быть, заранее наставили должным образом. Он вручил кубок слуге, дожидавшемуся у порога, закрыл за ним дверь, а затем присоединился к прислужницам в дальнем конце покоя.

Из чехла в углу он извлек небольшую ручную арфу и, усевшись на табурет, заиграл.

Только тогда королева заговорила снова — тихо, так чтобы слышал ее только сидящий рядом Мордред.

— Ну, Мордред, теперь давай побеседуем. Сколько тебе лет? Нет, не отвечай, дай подумать… Тебе скоро исполнится одиннадцать, так?

— Д-да, — запинаясь, отозвался изумленный мальчик. — Откуда вы… ах, ну конечно, вам сказал Гавейн!

Королева улыбнулась.

— Меня извещать не нужно. Я знаю о твоем рождении больше, чем ты сам, Мордред. Догадываешься, почему?

— Нет, госпожа. О моем рождении? Но ведь в ту пору вы еще не переселились сюда, разве нет?

— Верно. Я и супруг мой король тогда еще владели Дунпелдиром в Лотиане. Ты никогда не слышал, что произошло в Дунпелдире за год до того, как родился принц Гавейн?

Мальчик покачал головой. Говорить он не мог. Он по-прежнему не подозревал, зачем королева привела его сюда и беседует с ним тайно, в личных покоях, но все врожденные инстинкты, что есть, заставили его насторожиться. Вот оно и близится, то самое будущее, которого он страшился и все же с нетерпением ждал — с необъяснимым, беспокойным и порою яростным чувством протеста против той жизни, в которой родился и к которой почитал себя приговоренным вплоть до самой смерти, подобно родне своих родителей.