Откуда соколы взлетают - Николай Галкин

Мишке и уходить не хотелось, и случая упускать тоже. Пошел.

— Ты чей будешь?

— Галкин.

— Галкин, Галкин… Это не твой отец обувку нам шил?

— Наверно. Баба Пана рассказывала, что да, был он сапожником, а сам я не помню.

— Значит, царство ему небесное. Жалко, мастеровой мужик сгинул. Но я что хотел сказать: глаз у тебя емкий. Это мне стало ясно, когда ты и сам в «десятку» мазал, морщился, и когда я пуля в пулю всадил, ты аж порозовел. И к мишени не побежал, видел, как кнопки ихние просверлил. Ты охотник?

— Да есть ружье.

— Вот оно все дело и портит, избаловал ты глаза свои этой дробью. И ведь додумался кто-то ж горстями свинец швырять, пали — он виноватого сыщет. Да подслеповатый же какой-то и додумался… Ты уши на сторону не вороти, вникай. Теперь забывается уж, а давнишняя эта пословица: говорящий сеет, слушающий жнет. Ты не жнешь.

— Почему… Жну.

— Через пень-колоду. Твоей зоркости бы да твердость, так и самому Клименту Ефремовичу бы на завидки. Я что хочу тебе посоветовать: начни вырабатывать эту твердость с палки. Бильярд в нашем клубе, видел, стоит? Вот и ходи туда почаще. Потом спасибо скажешь еще, не посмеивайся. Натореешь руку — будешь стрелять. А зоркость у тебя, парень, прямо птичья.

— Ну и зрение у вас, молодой человек… Орлиное, — будут говорить комплименты ему врачи-окулисты на медкомиссиях после того, как назовет без единой заминки Михаил Галкин все буковки нижней строчки таблицы.

— В моей практике такого еще не было.

— Какого?

— Какого? Нормальное считается единица, а у вас оно вдвое острее.

— А это хорошо или плохо?

— Разумеется, хорошо.

С тем чудаковатым бородачом Михаил больше так и не встретился — за совет поблагодарить. И за пословицу, очень уж понравилась она и надолго запомнилась. Особенно «слушающий жнет».

Слушать приходилось внимательно: программа была настолько плотной, что между пунктами распорядка учебного дня и блоха не проскочит, и часа, отводимого на самоподготовку, едва ли хватило бы лишь на то, чтобы усвоить, какие существуют высоты в авиации.

— Ну, как ты пустяка такого не можешь понять, — терпеливо начинал Михаил снова да ладом, помогая товарищу. — За абсолютный ноль в нашей стране, например, принят уровень поверхности Балтийского моря. Так? Так. А высота по отношению к нему — абсолютная.

— Ага, а относительная тогда какая?

— А относительная — высота по отношению к тому аэродрому, с которого взлетел.

— А истинная?

— Истинная — это по отношению к той поверхности, над которой летишь.

— И получается, что все они относительные, и нечего зря голову морочить.

Штурманская подготовка некоторым казалась вообще наукой непостижимой: курсы, ракурсы, метры, километры, прицелы, лимбы, звездные углы, секстанты, палетки; начальный пункт маршрута путают с исходным, исходный с конечным; вектор ветра, сила ветра, угол сноса, маршрут компасный, маршрут расчетный, истинный маршрут, ориентировка. Какая там еще какая-то воздушная ориентировка, если вначале на этажах блудили, у него в деревне они все первые были.

— Товарищ лейтенант, ну зачем нам это, у меня уж голова дрябнет.

Единственному, пожалуй, из всей эскадрильи позволялось Кеше Игошину задавать вопросы и обращаться вольно к преподавателям, как ребенку к родителям.

— Зачем? Едины в трех лицах бог да летчик-истребитель.

— В каких трех?

— Считай. Пилот, штурман, радист. Сходи-ка глянь, сколько там времени.

Трехстрелочные стенные часы на втором этаже были единственными на весь учебный корпус, и глянуть «сколько там времени» ходили иной раз до звонка.

Но Кеша вернулся сравнительно быстро, сходив лишь попить да постояв возле расписания занятий.

— Два часа… три… четыр… нет, пятнадцать теперь уж минут и еще двадцать секунд было.

— Садись, «очень плохо».

— В журнал? За что, товарищ лей…?

— За что? «Очень» за то, что два часа может быть только ночью, а «плохо» — отметка времени на полетных картах начинаться должна с секунд, поймете вы это когда-нибудь или нет. Или когда отчислят за неуспеваемость, тогда.

Ответить на «удочку» ему считалось великим достижением, но из школы никого не отчисляли, и на испытаниях, производимых комиссиями НКО[17], ниже «хорошо» по штурманской подготовке никто не получал.

Для Михаила предмет этот был чуть ли не самым любимым, и когда дожили наконец до самостоятельных полетов на штурмовку наземных целей и бомбометание, между руководителями групп и инструкторами велись такие вот якобы шутейные разговоры.

— Ивлев, ты бы свою Галку не мог после моих орлов выпускать на бомбежку?

— Это почему?

— Не прикидывайся, будто не знаешь. Он же всю эту крестовину к чертовой бабушке разносит: только бревна в воздухе мелькают, в землю втыкаются…

— Ну и что, что втыкаются? Дальше.

— А вот в том и дело, что дальше мои уже не летят, сворачивая с курса и сбрасывая бомбы куда попало.

— Почему?

— Думают, это зенитки торчат. Нет, Галкину в штурманское училище надо было идти: самородок.

Интересней всех проходили занятия по тактике ВВС. И начались необычно, хотя и с обычного «Встать! Смирно! Вольно. Садитесь».

— Достаньте ваши конспекты. Пишите. Нет, нет, не на первой странице — на корочках. Максимальное время на раздумья в воздушном бою — секунда. Ну, а теперь число, месяц, тема номер один.

И это правило секунды прививалось ежедневно. Отвечает учлет «Боевое построение звена» и вдруг:

— Полторы селедки стоят полторы копейки, сколько стоят десять селедок? Секунда.

— Пятнадцать, — множит застигнутый врасплох полтора на десять.

В зале смех и оживление — в журнале учета успеваемости против фамилии отвечающего грусть и тишина.

Или:

— Внимание всем. Вопрос на логическое мышление: вес тысячи миллиметровых стальных шариков. Секунда.

Какая секунда, в минуты не укладывались, высчитывая объем одного шара и перемножая на удельный вес и количество. У кого семьдесят граммов получалось, у кого семьсот и так аж до семи килограммов.

— Ух, математики с физиками. Ответ проще пареной репы: менее восьми граммов, ибо объем этих тысячи шариков менее одного кубического сантиметра.

Во всех трех характеристиках на Галкина (комсомольской, рабочей и рабфаковской) отмечалась исполнительность и стойкость в защите своих мнений и взглядов, и одно из мнений расходилось с канонами тактики ведения воздушного боя звеном из трех самолетов.

— Третий — лишняя мишень. Баба на возу. Ну зачем он?