Лабух (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Вот такие как вы, до революции народ и довели.

— А вы, значит, красный? — нехорошо прищурился собеседник.

— Ну, что вы. Я просто артист. А поскольку вы меня ещё не наняли, могу говорить правду в лицо. Это привилегия шутов и смертников.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Грохотов. — Какой всё же прелюбопытный субъект… будь, по-вашему! Вот вам десять, — рядом со всё ещё лежащей на столе пачкой появилась вторая, пожиже, но состоящая из стотысячных купюр. — Жду вас завтра в новом костюме…

— Пётр Михайлович, — заскочил к нам с бешено сияющими глазами Федька. — Уходить вам надо!

— Что случилось?

— Облава милицейская. Давайте я вас с барышней черным ходом выведу…

— Идём, — решительно заявил нэпман, после чего обернулся ко мне, и на его губах появилось нечто вроде усмешки. — Прошу запомнить, аванс вы получили!

— Я бы согласился и на половину!

— А я дал бы вдвое больше!

Через мгновение они с Корделией исчезли, а я сгрёб деньги в охапку и рассовал относительно мелкие купюры по карманам, пачку стотысячных же запихнул в голенище сапога. Сейчас будет обыск, но вполне вероятно, что поверхностный. Глядишь, что-нибудь сохраню. А нет, значит, судьба…

Когда милиционеры во главе с Фельдманом ворвались в зал и принялись шмонать нашу публику, я уже вышел на сцену. Гитару убрал подальше, мало ли, инструмент хрупкий, а сам сел за пианино и заиграл отрывок из оперетты Оффенбаха «Орфей в аду». Под неё ещё канкан танцуют…

— Прекратить балаган! — громко крикнул командовавший облавой Фельдман.

Мне ничего не оставалось, как сменить «инфернальный галоп» на нечто более революционное…

— Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы нас злобно гнетут…

Увы, но «Варшавянку» тот тоже не оценил.

— Семёнов, ты что творишь? — злобно прошипел начальник милиции, едва не придавив мне пальцы крышкой.

— Несу культуру в массы, товарищ Фельдман! А что, революционные гимны вам тоже не нравятся?

— Немедленно прекратить! Я приказываю!!!

— Так бы сразу и сказали!

Несмотря на риск, оно того стоило. Рядовые участники мероприятия поняли, что я знаком с начальством, и не лезли, пока бедный артист смирно сидел на винтовом табурете и не отсвечивал. В какой-то момент даже показалось, что про меня забыли, но нет. Появился насупленный Никифор и повел в кабинет, временно превращённый в допросную.

— Товарищ Семёнов! — ожег взглядом сбившегося с пути красного конника главный милиционер Спасова. — Как тебе не стыдно бывать в таких злачных заведениях? Ты же будённовец!

— Прошу прощения, но я здесь, некоторым образом тружусь, а не бухаю! Зарабатываю, так сказать, на хлеб насущный…

— Ты нам тут дурочку не валяй! — дискантом пропищал помалкивающий до сих пор Никишка. — Притворяешься трудящимся, а сам нэпманов развлекаешь!

— И кормлю на эти деньги семью квартирной хозяйки! — огрызнулся я. — От тебя ведь толку ноль.

— У меня паёк! — возмутился тот, но видимо припомнил его размеры и сконфужено замолчал.

— Товарищи…

— Ты нам теперь не товарищ!

— Хорошо. Граждане. Могу я узнать, что вы тут вообще забыли?

— Разыскиваем уголовника Говоркова, по кличке Митяй.

— Это такой тощий, со шрамом на левой щеке?

— Угу, — буркнул Никифор.

— Обычно ходит в клетчатом пиджаке и соломенной шляпе?

— Да-да! — у Фельдмана аж глаза загорелись.

— И при ходьбе немного раскачивается, как моряк?

— Точно!

— Не, не видал.

— Да ты что? — подскочил ко мне Фельдман и схватил за грудки. — Издеваешься, гад?

— Ушел он, — шепнул я, расходившемуся милиционеру. — В аккурат перед вашим появлением. И не только он, кстати…

— Правда?

— Хочешь, побожусь?

— Не надо, — отпустил меня милиционер. — Но, ведь это значит…

— Течёт у вас, граждане-товарищи, — вздохнул, поправляя видавшую виды одежонку. — Стучит кто-то на сторону, как дятел перед случкой!

— А кто?

— Вам виднее. Вы тут начальник.

— Может, всё-таки пойдёшь ко мне в милицию? Голова у тебя варит, да, и наблюдательности хоть отбавляй…

— Нет, гражданин Фельдман. Мне работать нужно, чтобы прокормиться, а теперь ещё и на квартиру гроши понадобятся. Со старой-то, поди, выгонят теперь…

— Погоди, а ты что, до сих пор у Никишки проживаешь? Я же обращался в Исполком…

— А товарищ Гулин на ваше обращение большой хрен положил!

Недаром говорят, что наглость — второе счастье! Обыскивать меня так и не стали, зато ещё раз связались с исполкомом и напомнили отдельным несознательным товарищам на разные скользкие обстоятельства. В общем, уже на следующее утро я стоял перед красным как вареный рак Гулиным и с интересом выслушивал его жалобы.

— Ну, что я могу поделать, товарищ Семёнов? — причитал он. — Нет у меня фондов! Что я, товарищу Фельдману, родить их должен?

— Скажите, а не может ли в данном случае помочь, ну скажем, лимон? Мелкими купюрами.

— Вы что, предлагаете мне взятку? — возмутился советский служащий.

— Как вы могли такое подумать! Разумеется, нет… Три!

— Восемь, — нервно сглотнул заведующий хозяйством и в очередной раз утёр вспотевший лоб платком.

— Дорогой товарищ. Не поймите меня превратно, но не треснет ли у вас лицо?

— У меня⁈ Неужели вы думаете, что я в этом деле один?

— Уверен, что нет, но разве ходатайство начальника милиции не стоит хотя бы пяти лимонов?

— Четыре, — назвал последнюю цифру Гулин.

— По рукам. Но комната должна быть просторная и светлая…

— Да что вы себе позволяете?

— Чулан или дровяной сарай меня не устроит! Я всё-таки не поэт, а музыкант![2]

Говорят, что при проклятом царизме без взятки нельзя было решить ни одного мало-мальски серьёзного дела. Вполне вероятно, всё именно так и было, но я не застал. Зато своими глазами видел советских чиновников в период перехода от Диктатуры пролетариата к НЭПу и могу сказать, что таких жадных, вороватых и бессовестных людей не встречал даже во времена «Святых девяностых». Брали все, за всё и всегда. А немногочисленных относительно честных людей из числа бывших революционеров и фронтовиков это болото либо отторгало, либо затягивало в свою трясину.

Нельзя сказать, чтобы с этим явлением не боролись. Попавшихся беспощадно изгоняли из партии, сажали и даже расстреливали, но… пришедшие на их место через несколько месяцев становились такими же. Потом некоторых из них объявят жертвами политических репрессий.

Но, как бы то ни было, жилплощадь я всё-таки получил. Дом, куда мы отправились вместе с ушлым чиновником, совершенно неожиданно показался мне знакомым. Трехэтажный, с мезонином и портиком над парадным подъездом и обширным двором, вход которого находился с другой улицы. Чёрт возьми, да ведь он дожил до моего времени! Более того, именно в этом доме жил Сеня Фельдман, благодаря которому я и отправился в прошлое!

— А что, товарищ Фельдман тоже тут проживает? — поинтересовался на всякий случай у провожатого.

— Нет, конечно, — даже вздрогнул от такого предположения Гулин, после чего воровато оглянулся и прошептал мне с видом заговорщика. — Вообще-то здесь живёт одна особа, которой наш начальник милиции оказывает знаки внимания. Но, распространяться об этом не рекомендую!

— Понятно.

Выделенная мне комната находилась в одной из коммунальных квартир на втором этаже. Просторная, квадратов примерно в двадцать пять, с лепниной на высоких потолках. Единственным предметом мебели в ней оказалась металлическая кровать с никелированными шишками на спинках и сеткой на пружинах. Вполне вероятно, что прежде она находилась в каком-нибудь богатом купеческом доме, а позже оказалась реквизированной народной властью.

— А кто здесь проживал ранее?

— Да так, один ответственный работник…

— Посадили?

— Ну, что вы! Выделили отдельную квартиру.

— Кучеряво!

— И не говорите, — едва не всхлипнул заведующий хозяйством. — Мне самому, поверите ли, приходиться ютиться в двух комнатках со всей семьей, а у меня мал-мала-меньше.