Герой наших дней. Роман - Петр Алешкин

– Ну да, – фыркнул он в ответ, – особенно летом, когда я заканчивал школу, сдавал экзамены… В четырнадцать лет ты невероятно расцвела, невозможно было на тебя смотреть. Я, можно сказать, из-за тебя золотую медаль в школе не получил.

– Как это? – подняла голову, взглянула на него Наташа.

– Из-за тебя, – подтвердил он и с тихой улыбкой прикоснулся пальцем к кончику ее носа. – Получил бы я золотую медаль, поступил бы в университет и жил бы сейчас паинькой. Это ты мне жизнь перевернула.

– При чем я? – смотрела на него Наташа.

– Как же, ты своей красотой смутила мне душу, и я, вместо того, чтобы усердно читать учебники, прилежно готовиться к экзаменам, днями и ночами думал о тебе, не было покоя. Днем шастал по деревне, по берегу речки, по кустам, искал, куда тебя подружки утащили, а ночью… Ночью ты убегала от меня… Помнишь, как на огороде в овсе от меня пряталась?

– Жутко было, – засмеялась нежно Наташа, – от каждого шороха тряслась!

– Нечего было прятаться.

– Ну да, ты такой привязчивый… мне стыдно перед девчонками было. Ты забыл, что мне всего четырнадцать лет было. А тебе аж семнадцать! Старик! – Наташа засмеялась и снова положила голову на его плечо.

– И сейчас, перед телевизором, когда ты увлеклась игрой, лицо твое стало таким восторженным, по-детски наивным, непосредственным, ты так напомнила мне ту давнюю, четырнадцатилетнюю, что у меня сердце защемило… Почему я тебя потерял, не искал после армии? Впрочем, понятно почему. Причин много… И взаимности не было, думал, что не нравлюсь тебе, и вернулся из армии иным человеком. Дома нищета, пьянь. Денег колхоз не платит. Многие мужики новые деньги никогда не видели, в руках не держали. В институт без денег не поступишь, все платное… Я узнал, где ты, знал, что в Москве в университете культуры учишься. Я, может быть, в Москву на стройку только из-за того, что ты здесь, поехал.

– Ты на стройке работал? – удивилась Наташа. – Давно?

– Из Уварово многие сюда подрабатывать приезжают. Больше нигде заработать на жизнь нельзя. Везде безработица. Я тоже уговорил старшего брата податься сюда месяца на два. У него семья: жена, маленькая дочка. Раньше он пахал на химзаводе, пока завод не остановили. Кормились только огородом матери: картошки нароют, помидоров-огурцов насолят, закроют в банки. Тем и жили.

– Как и все у нас, – вздохнула Наташа.

– Ну да. Приехали мы с ним в Москву, довольно быстро нашли работу на стройке бетонщиками, по пять тысяч рублей в месяц нам обещали, плюс кормежка бесплатная в столовой да за жилье платить не надо, жить можно было в вагончике на стройке. Но работать нужно было по двенадцать часов и без выходных. Как мы счастливы были! Аж по десять тысяч домой привезем! Счастливчики! До смерти рады были этим грошам за работу от зари до зари. Но за такие деньги в Уварово нужно пахать год, и то, если сильно повезет с работой. Поэтому можешь нас понять, с каким энтузиазмом мы пахали. Оба молодые, здоровые, мне двадцать лет, только из армии явился, а брату, как мне сейчас – двадцать четыре. Отпахали два месяца, ждем расплаты, радуемся, кучу денег получим… Я мечтал сразу ехать тебя искать, мол, при деньгах прикачу, мороженым угощу, – усмехнулся горько Игорь над собой. – Приезжает начальничек ихний, который нас нанимал. Спрашивает: «Сколько до Уварово обратный билет стоит?» «Триста рублей!» – отвечаем. Он вытащил бумажник, отслюнявил шесть сотенных и протягивает нам с улыбочкой…

Игорь умолк надолго. Наташа, поглаживая его по груди рукой, ждала, когда он продолжит рассказ, но он молчал. Наконец она не выдержала, спросила:

– Так и не заплатил?

– Почему? Заплатил, куда он денется, – спокойно ответил Игорь. – Заплатил, брат в Уварово вернулся, а я в Москве ос¬тался…

– Почему же меня не нашел?

– Так… сложилось, – неопределенно ответил Игорь.

– Ты его убил?

– Кого?

– Ну, того, кто деньги зажал. – Наташа тихонько водила рукой по его груди и изредка целовала в плечо.

Протасов был расслаблен. Ему почему-то вспоми – на¬лась мать, вспоминалось, как она, когда он был маленький, лет пяти-шести, ласкала его, держа на коленях. Тогда казалось ему, что руки у матери пушистые, как шерсть котенка. Точно такими сейчас казались ему руки Наташа, пушистыми, нежными, огненными. От ее прикосновений ему было грустно и томительно, грустно до слез. Но он не хотел, чтобы Наташа поняла его состояние, отвечал ей спокойно.

– Нет. Это они хотели меня убить. И убили бы. Рука не дрогнула. Не я первый, не я последний. А я хотел просто взять свои заработанные деньги…

– Отслюнявил он вам шестьсот рублей, а вы?

– Я говорю ему, нам по десять тысяч за два месяца положено, мы на такую сумму подряжались. За такую сумму от зари до зари без выходных пахали.

«Шустер! – ухмыльнулся, повернулся начальничек к амбалу, с которым прикатил на крутой машине. – На десять кусков губы раскатал!».

Амбал гыгыкнул в ответ.

«Вы пахали, – смеется начальничек, – а мы вас кормили, обували-одевали, спецовочка-то наша, спать ложили! Вот ваша зарплата, – снова протягивает он шестьсот рублей, – берите и уматывайте подобру-поздорову, а то калеками домой вернетесь!»

Амбал позади него ехидно так гыгыкает. Я слышал, что на стройках в Москве кидают деревенских лохов, таких, как мы. В глазах у меня потемнело, и как только он сказал, что мы из Москвы калеками можем домой вернуться, я из Чечни здоровым вернулся, а тут, ну не выдержал я, врезал начальничку вполсилы. Он с копыт на руки к амбалу. Амбал его удержал на ногах, в сторонку отстранил и на меня. Ему-то я, не сдерживаясь, ткнул так, что он минут на пять вырубился. Я начальничку, взял его за кадык, говорю:

«Давай зарплату или горло твое через миг собакам выброшу!»

Брат мой опомнился, повис на мне.

«Не надо! – кричит. – Нас посадят! Паспорта-то у них!»

Они паспорта наши забрали, когда на работу принимали. Я заведенный был, не слушал, оттолкнул брата, еще немножко примочил начальничка под дых для прочищения мозгов, вытащил у него из кармана наши паспорта, бумажник. В нем всего пять тысяч оказалось. Начальничек немного отошел, захрипел, что он человек подневольный, мол, сам на зарплате, это директор приказал так с нами расплатиться.

«Где директор?» – спрашиваю.

«В офисе!»

«Вези в офис!»

«Там тебя пришьют», – хрипит он.

«Посмотрим! – говорю. – Вези!»

Шофер-амбал все в отрубе. Раскачали мы его, полили водичкой, напоили, привели в чувство. Я брату говорю:

«Кати на Павелецкий вокзал. Жди меня в кассовом зале. Я тебя найду, домой с деньгами поедем!»

А сам с этими – в машину. Приехали к особнячку где-то в Замоскворечье. Особнячок такой симпатичный, аккуратненький, двухэтажный, как игрушка раскрашенный. Железные ворота автоматические, с охраной, распахнулись перед нами. Свои едут. Вкатили во двор к парадному входу, вылезли из машины. Только вышли, поднялись втроем к охране у входа, Амбал как заорет:

«Держите его!»

Пришлось его мне снова вырубать. Охранники на секунду опешили, не успели опомниться, как оба на полу оказались. Начальничек бежать внутрь, я за ним. Догнал на лестнице на второй этаж. Помню, чистенькая такая лестница из желтого мрамора, по ступеням, посреди зеленая ковровая дорожка расстелена, а рядом фонтанчик бьет из зелени, журчит. Схватил я начальничка за шиворот и говорю тихонько:

«Еще раз дернешься, без головы останешься! Веди к директору!»

Он дрожит в моих руках, еле хрипит:

«Нам конец, конец…»

«Веди!» – встряхнул я его яростно. А сам, помню, хоть и в напряжении был, но спокоен, голова ясная. Пошли мы по лестнице на второй этаж, входим в приемную. Два горбоносых орла-кавказца поднимаются навстречу, ухоженные, упитанные, в пиджаках.

«К директору», – говорю, улыбаюсь я дружески.

«Вы записаны?» – с кавказским акцентом спрашивает один.

Вид у него настороженный, внимательный, подозрительный.

«Вот он записывался», – киваю я на начальничка.

А тот дрожит, слова сказать не может. Понял я тогда по глазам орлов, что не видать мне директора. А сзади шум слышу. Видно, охранники с первого этажа очухались. Что делать? Пришлось, пока орлы не поняли меня, врезать им по разочку. Ребята тренированные оказались, вырубить, сбить с ног ни одного не удалось, но зато от двери в кабинет они отскочили. Я сходу нырнул туда, вижу, в кабинете два хмыря сидят. Один – лысоватый, чистенький, за столом, другой, боровок с налитыми щеками, сбоку, в кресле. Кабинет большой. Я по нему, по ковру бегом к лысому. Вскочил на стул, потом на стол перед директором, прыгнул на лысоватого, сбил его на пол вместе с креслом, придавил к полу за горло и ору:

«Зарплату давай!»

Он побелел, язык высунул, ворочает им из стороны в сторону, и тут орлы на меня навалились. Пришлось отпускать директора. Ох, и помотались мы по кабинету! Между делом я успел разочек, вкось, смазать директору по зубам. Губы разбил. Восемьсот долларов зарплаты нам, гады, пожалели, а в кабинете мы побили мебели тысяч на пять, если не больше. Снизу охранники подоспели, злые, у одного челюсть выбита, у другого нос перебит. Скрутили меня, попинали. Допрашивать стали: откуда, что надо, кто послал? Я прошепелявил разбитыми губами все как есть, что из Тамбова приехал на заработки, и как со мной обошлись. О брате молчу, не впутываю, понял, зарплаты не видать. Хоть бы живым выпустили. Я рассказываю, а один из орлов-кавказцев, из приемной, материться, перебивает, вопит: