Принц Уэльский - Леонид Саксон

что я хотел бы всю эту Русь-матушку осчастливить, да вот неполадки с электричеством..."

Я давно ждал, когда же Глызин полетит со стула. Это соответствовало законам физики и хоть как-то разрядило бы атмосферу. Но, казалось, даже мебель нашего общежития признала в немало весящем Глызине своего господина и не думала рассыпаться. Атмосферу отрегулировал сам Петенька, и, каков бы он ни был, с этих минут мое отношение к нему определилось.

- Кстати, об очкариках,- сказал он.- Раз они тоже в плане, и притом далеко не Пушкины, почему не начать с научного языка? Да и манер! Вот, скажем, защита степени... На трибуну выносят большую пальму в кадке, а на пальме сидит соискатель. И хотя он в пиджаке и галстуке, но, прежде чем начать защиту, пускай минут десять... ладно, пять... поищет у себя под мышками и... съест банан. Официальный повод - сближение с братским Востоком. А?

- Язвишь? - погрозил пальцем Глызин.- Язви... пока молодой. Да идеями не сори. Ты вот думаешь, что ты пошутил, а я тебе скажу, что это смелая и оригинальная мысль! Не зря я с тобой вошкаюсь... Просто рано еще. Дай ты нам годиков двадцать, может, даже десять... и мы к этому обратимся. Только никому эту придумку не отдавай!

- Я тебе отдам,- быстро сказал Петенька, глядя на него с суеверным чувством.- Со всеми авторскими правами...

Глызин подумал.

- Нет! - решительно сказал он.- Спасибо, ценю, но у меня хватит порядочности не воспользоваться твоей щедростью. Это твоя идея! Мы иначе поступим. Когда придет черед, я тебе сделаю промоушн и буду твоим придиссессором...

- Приди... с кем?

- Ну, ты село таежное, а?! Английский в школе не учил? "При-ди-ссе-ссор!" Это по-великорусски вроде как "Предтеча"... Почву тебе, дураку, готовить стану... словно у меня своих забот не хватит! Ладно, засиделся я с тобой, да и пиво кончилось. Давай, говори, какой ты вносишь пай и какие берешь участки работы. Ты у нас торговец, много где бываешь, много кого видишь и оценишь наше доверие как надо...

Я всё еще гадал, выходить мне из укрытия или нет, но Петенька уже встал и прошелся по комнате.

- Да...- Он остановился перед окном и попробовал зарыться подбородком в халат, что всегда делал в нервные минуты, но вспомнил, что халата на нем нет и, вероятно, что я вообще не советовал ему надевать этот халат в нашей общаге.- Я много видел... Однажды при мне - пусть на бумаге - обокрали школу-интернат для детей-инвалидов. Я видел и банкиров, и воров, и - наверняка - убийц, и депутатов... Но такого дерьма, как ты, Глызин, я, наверное, не встречал. Ты действительно элита, и ты заслужил, чтобы тебе аплодировали стоя. Только не я...

Глызин тоже грузно поднялся, постоял, посопел.

- Ну что ж...- Голос у него был глуховатый, достаточно злобный, но и достаточно безжизненный, как у автомата.- Спасибо за пиво. Я думаю, что на наших курсах тебе делать нечего. Думаю даже, что ни на каких... Торгуй дальше своими мухами... принц Уэльский!

Хлопнула дверь. Я выглянул. Петенька стоял, закрыв лицо руками.

Я почувствовал, что не надо сейчас к нему подходить, и тихонько вышел

в коридор. Первым делом я распахнул окно и начал жадно дышать.

И все-таки я был рад.

Очень рад.

Прошло еще несколько дней...

Однажды в неурочный час позвонила Дрель (впрочем, что значит "неурочный"?) и доложила, что Петеньку требует к себе Зося Аполлинарьевна. В смысле "покорнейше просит".

- Что случилось? - спросил я, увидев его досадливую гримасу.

- Что, что!.. Левая муха сдохла! Перегрел я ее! Или еще почему-нибудь...

- А каков гарантийный срок? - спросил я с бывалым видом.

Он воззрился на меня, как мальчуган на взрослого идиота.

- Такой же, как у любого летучего дерьма в мире! Извините... я становлюсь похож на Глызина. Нет у них никакого срока... Это же для очень богатых людей, иногда на два-три вечера... Но вопрос отношений остается, и весьма нелегкий. Придется задабривать, а то и компенсировать... Ничего, не в первой!

- Верю в вашу победу! - весело сказал я. Он не ждал этого и благодарно улыбнулся.- Да, Петенька, у меня всё вертится в голове... что такое

"радение"?

- А... Это моя шуточная терминология, которой я заразил своих клиентов. Я различаю три вида розничной торговли: впаривание, или финансовый экспромт, организованную распродажу, которую вы фрагментарно видели, и радение. Последнее - для фанатичек вроде Кикиных или Кудряшовых. Распутина на них нет! Гасят свет, зажигают свечи, слушают музыку и мой всякий бред, медитируют, слезы льют...- И, поколебавшись, добавил: - Малоприятное зрелище. Вам не стоит видеть.

- О, всё, что мне нужно, я уже видел...

Вернулся он поздно, и таким я его еще не видел. Без ужина лег на свою койку и повернулся к стене мрачный, как туча, укрывшись всем, чем можно, в том числе страусиным халатом, извлеченным из тумбочки. Но все равно его слегка знобило. Обычно в тех редких случаях, когда у него было плохое настроение, он съедал что-нибудь вкусное, смотрел фильм "Один дома" - и мир приходил в порядок. Но сейчас он был не в своих апартаментах, а в общежитии пролонгированных и пробабилитных литературных курсов...

Я подсел к нему.

- Петенька, что с вами? Вы не больны?

- Нет.

- Пришлось вернуть деньги?

- Нет... Но верну!

- Не горюйте. Вы же мастер своего дела... Чаю хотите?

- Нет.- И он выразительно посмотрел на меня: "Что ты ко мне пристал? Пять минут выждать не можешь?" Я отвернулся, и минуты через три он прошипел:

- Если бы я горевал из-за каждой дуры, которой сам же решил вернуть деньги, я бы уже давно был на Ваганьковском...

- А там хоронят еще?

- Не знаю... За хорошие деньги везде похоронят!

Тут уже я пошел греть чай и принес ему. Он выпил три чашки.

- У нее столько связей! - простонал он вдруг.- И каких... И я всего этого лишусь!

- Почему? Вы же вернете деньги.

- Да не нужны ей мои гроши!!! - вдруг завопил Петенька так, что я, испугавшись, отпрянул.- Стоит ей захотеть, и я вообще смогу никогда не торговать! И кое-кто будет чистить мне башмаки...

- Что же для этого нужно? - вздохнул я, хотя всё и без того было ясно.

Молчание. Он сидел со слезами на глазах, уставившись в стенку.

Я не выдержал.

- Послушай,- сказал я, взяв его за руку,- все это нужно прекратить сейчас же! Посмотри, ну посмотри на себя, до чего ты дошел.

- Мне нужны деньги,- сказал он с тупым стеклянным блеском в глазах.- Много денег. Или хотя бы сорок тысяч фунтов на первое время.

- На первое время где? В Англии?

- Нет. В Австралии.

- А... У Большого Босса.

- Да, у самого большого, больше не бывает...

Пауза.

- Я не вернусь! - настойчиво произнес он.- Знал бы ты, что я видел...

- А ты расскажи,- предложил я.- Хоть послушаю сказку на ночь.

- Думаешь, от этого лучше спится?

- Пока не знаю... Как она называется?

И Петенька рассказал мне.

Сказка о большой черепахе

Атлантический океан подтачивает наши берега... Гранитная стена на взморье - от Сен-Валери-на-Сомме до Ингувиля - подрыта; обрушиваются огромные глыбы, вода перекатывает горы валунов, заливает камнями и затягивает песком наши гавани, заносит устья наших рек. Ежедневно отрывается и исчезает в волнах клочок нормандской земли. Титаническая работа, затихающая ныне, некогда внушала ужас. Лишь огромный волнорез - Финистер обуздывал море.

Виктор Гюго

Когда к берегам Восточной Австралии по Коралловому морю идут цунами - они бывают здесь нечасто и не очень сильны, но всё же бывают,- их стремительные усилия редко достигают цели. В восьмидесяти милях от Таунсенда, в тридцати от Кэрнса и в одиннадцати - от мыса Мелвилл перед ними встает со дна вертикальная стена кораллов, размеры и мощь которой трудно охватить даже воображением человека. Она тянется на две тысячи триста миль от Торресова пролива между Новой Гвинеей и Австралией - до Санди-Кейп, что равняется расстоянию от Копенгагена до Гибралтара.

Это Великий (или, как называют его русские географы - Большой) Барьерный Риф, самый большой на нашей планете. И вместо того, чтобы достигнуть мелководья, подняться во весь рост и подмять под себя длиннейший в мире пляж, эвкалиптовые леса, людей и зверей, стена воды разбивается о стену кораллов. Почти беззвучно и незаметно!

Ширина этой подводной цитадели на севере - две, на юге до ста пятидесяти миль; она занимает площадь в двести десять тысяч квадратных миль, на которой могли бы разместиться Англия, Шотландия и Уэльс. Из воды поднимается более двух с половиной тысяч островов, островков, отмелей, дюн и морских утесов, а в часы четырехметрового отлива обнажаются еще тысячи. Если смотреть с вертолета, летящего туристическим маршрутом из Глэдстона на остров Херон ("Цапля"), кажется, что в темно-фиолетовом мареве кто-то утопил бесконечную нитку дрожащего, как насекомое, жемчуга. Границы отмели, в сотни раз большей, чем суша, и самой суши можно заметить только по прибою - так прозрачна вода.

Бескрайняя полузатопленная страна... Только столкнувшись с ней, человек вспоминает, какая же он еще пылинка перед океаном несмотря на свои корабли и самолеты. Что же говорить о минувших столетиях? Голову этого подводного великана в начале семнадцатого века нашел Торрес, но лишь скупо обмолвился о "самом скверном фарватере в мире". Не стоило трезвонить о найденном проливе и приваживать англичан. Бедный капитан Кук на трехмачтовом барке "Индевор" в 1770 году благодаря штормам, пригнавшим его к Австралии, познакомился с хвостом и туловищем Левиафана. Риф два с половиной месяца играл его кораблем, как огромный дог - загривком слепого щенка, пробил ему днище коралловым обломком, и все 360 лиг, что прошли моряки, они не выпускали из рук лота, не смыкали глаз и много раз были уверены, что их смертный час наступил. Вдобавок Кука пугали местные летучие мыши (размах крыльев - до пяти метров), которых он принял за чертей. Земля Опасностей, Мыс Невзгод - вот названия, оставленные им на своем пути. Командир "Индевора" тоже не сказал в своих реляциях ни слова о Большом Барьерном Рифе, предупредив только, что плавать в этих водах крайне опасно. Чуть позже побывал в этих местах Уильям Блай, командир мятежной "Баунти"; капитан Флиндерс пробовал составить их карту, но разбил свой корабль о рифы в начале ХIХ века. Берега у Кэрнса, где подводная гряда непрерывна, усыпаны останками погибших судов. Когда читаешь "Труженики моря" Гюго, так и видится несчастная Франция, уносимая волнами в океан; лишь башни Нотр-Дам еще виднеются над пучиной... Какими же тирадами разразился бы достойный мэтр, увидев зубы Большого Барьера, справедливо прозванного Кладбищем кораблей! Но следует честно признать, что если красоту гигантского гребня, воткнутого в волосы океана, могли бы передать Конрад и Мелвилл, то его грандиозность разве что Гюго.