Однажды Сталин сказал Троцкому, или Кто такие конные матросы. Ситуации, эпизоды, диалоги, анекдоты - Борис Барков

И Суворов предложил ему прогуляться верхом. Они проездили около двух суток, посещая форпосты и редуты. После этой поездки подполковник понял, что придворный наряд не для полевой службы.

Один генерал, желая выслужиться перед Суворовым, высказал мнение, что следует уменьшить число музыкантов и пополнить ими ряды солдат.

— Нет, — ответил фельдмаршал, — музыка нужна и полезна. Она веселит сердце воина, ровняет его шаг. Бывалые воины под музыку бесстрашно бросаются в атаку, а молодые, увлекаемые их порывом, смело идут в бой за ним. Музыка удваивает, утраивает боевой дух армии! С музыкой я взял Измаил.

Суворов имел обыкновение на официальные приемы появляться при всех орденах, которых у него было великое множество. Как-то в царском дворце к нему подошли несколько дам, жен придворных сановников.

— Ах, Александр Васильевич, вы такой хрупкий, а на вашей груди столько тяжести! Ведь вам тяжело?

— Помилуй бог, тяжело! Ох, как тяжело! — сказал Суворов. — Вашим мужьям не снесть.

Однажды Суворов выбежал навстречу важному гостю, кланялся ему чуть не в ноги и бегал по комнате крича:

— Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека! Прошка! Стул, другой, третий.

И Прошка стал ставить стулья — один на другой, кланяясь и прося гостя садиться выше других.

— Туда, туда, батюшка, а уж свалишься — не моя вина, — говорил, улыбаясь, Суворов.

Во время аудиенции императрица спросила Суворова:

— Александр Васильевич! Все ли по заслугам награждены?

— Виноват, матушка! Просмотрел одного молодца майора, а он теперь лежит раненый.

— Эту вину легко исправить. Садитесь и пишите ему достойную награду.

Через некоторое время Суворов подал бумагу, и императрица прочитала:

«Господин секунд-майор! Всемилостивейшая государыня наша матушка царица всемилостивейше пожаловала вам за Мачин — чин, за Брест — крест, за Прагу — золотую шпагу, а за долгое терпенье — сто душ в вознагражденье».

Екатерина с особенным благоволением подписала эту бумагу.

В кругу штабных офицеров Суворову подали записку от придворного вельможи. Хозяин ее не умел грамотно писать по-русски. Все были возмущены.

— Стыдно, конечно, но пусть он пишет и по-французски, лишь бы думал по-русски, — сказал им полководец.

Суворов не любил, если кто-то тщательно старался подражать французам в выговоре их языка и в манерах. Он спрашивал такого франта:

— Давно ли изволили получать письма от родных из Парижа?

Александр Васильевич любил выражаться коротко и ясно, без излишней размазни и словоизвержений. Отцу своему он писал, еще будучи солдатом: «Я здоров, служу и учусь. Суворов».

Однажды у Потемкина Суворов встретился с механиком-самоучкой Иваном Петровичем Кулибиным.

— Вашей милости! — сказал ему Суворов с низким поклоном и сделал шаг вперед. — Вашей чести! — И сделал второй шаг. — Вашей премудрости! — сказал опять Суворов, поклоняясь в пояс; затем, взяв за руку Кулибина, проговорил: — Помилуй бог, сколько ума! Много ума! Он изобретет ковер-самолет.

Перед самым отъездом фельдмаршала в Италию его навестил любимец императора Павла I П.Х. Обольянов и застал прыгающим через чемодан, узлы и другие дорожные вещи.

— Что это вы изволите делать, ваше сиятельство? — спросил гость.

— Учусь прыгать, — ответил Суворов, — ведь в Италию прыгнуть — ой, ой, велик прыжок, научиться надобно!

Разговаривали как-то об одном военачальнике и обвиняли его за непонятное бездействие в трудности.

— Помилуй бог, он храбр, но бережет себя, хочет дожить до моих лет, — сказал Суворов.

Как-то зашла речь о двух генералах. Один из них был очень стар, а другой очень молод.

— Ну, разумеется, старший моложе младшего: первый большую часть жизни проспал, а последний работал, — сказал Суворов.

— По такому курьезному расчету вашему сиятельству уже давно перевалило за век?

— Ай нет, помилуй бог, нет, — встрепенулся Суворов. — Взгляните в историю — там я еще мальчишка.

Говоря про одного хитрого и пронырливого иностранного литератора, Суворов выразился:

— Ну так что же? Я его не боюсь. О хамелеоне знают, что хамелеон принимает на себя все цвета, кроме белого.

Суворов не любил изменять своим привычкам и в этом отношении мало стеснялся даже присутствия высокопоставленных лиц.

Однажды приехал к нему какой-то важный сановник как раз во время обеда.

После обычных приветствий Суворов сел продолжать свой обед, а гостю без всякой церемонии предложил обождать.

— Вам еще рано кушать, — сказал он, — прошу посидеть.

Александр Васильевич свято соблюдал все посты, ел, когда полагалось, кислую и сырую капусту с квасом, с солью и конопляным маслом, приговаривая: «Это русскому здоровью! Помилуй бог, как здорово!»

Каши овсяную и гречневую он любил и иногда ел их слишком много. Тогда являлся Прошка и говорил:

— Александр Васильевич, позвольте! — и протягивал руку к тарелке.

— Я есть хочу, Прошка!

— Не приказано.

— Кто не приказал, Прошка?

— Фельдмаршал.

— О, фельдмаршала надобно слушаться! Помилуй бог, надобно! — И переставал есть.

Дозволяя в обыденной, походной обстановке многие вольности в костюме, Суворов при поездках во дворец одевался всегда особенно тщательно.

— Смотри, Прошка! — говорил генералиссимус своему камердинеру. — Еду к матушке царице, так все ли в порядке? Это ведь не то что идти на Измаил или на Прагу!

Суворов спросил одного из лучших своих генералов, Михаила Андреевича Милорадовича:

— Знаешь ли ты трех сестер?

— Знаю! — отвечал Милорадович.

— Так, — подхватил Суворов, — ты русский, ты знаешь трех сестер: Веру, Надежду и Любовь. С ними слава и победа, а с нами Бог!

После знаменитого сражения у Нови, в котором был разбит и пал главнокомандующий республиканской армией генерал Жубер, сардинский король прислал Суворову несколько знаков ордена Маврикия и Лазаря для раздачи особенно отличившимся офицерам и между прочим низшую степень ордена камердинеру фельдмаршала Прошке за сбережение здоровья великого полководца. Раздав ордена менее отличившимся лицам, Суворов спросил коменданта своей главной квартиры Ставрокова: