Реквием - Грэм Джойс

— Откуда вам известны все эти детали?

Давид обернулся к нему, но Том уже и сам догадался.

— Я взял себе одну коробку из-под сигар, мой коллега взял другую. Третью, как и коробку из-под обуви, мы честно отдали Ядину.

Том поднялся и подошел к столу с папками. Потемневшие от времени листы показались ему теперь довольно зловещими.

— И вы говорите, что кто-то готов убить вас, чтобы завладеть этими свитками?

— Убивать меня они не станут, потому что только я могу сказать им, сколько еще фрагментов надо искать. Но они каким-то образом разнюхали, что у меня есть эти свитки, и хотят завладеть ими. И если вы думаете, что это всего лишь бред старого параноика, то позвольте сказать вам, что мне уже наносили визит.

— Кто?

— Ученые-францисканцы, университетские профессора, не связанные с церковью. Сионисты, представители Ватикана, а также офицеры израильской разведки. Визиты были вполне дружескими и пристойными, они расспрашивали меня очень вежливо. Все это происходило в последние два года. А что касается моего коллеги со второй коробкой из-под сигар, то он умер год назад. Сердечный приступ. Почему бы и нет? Он был старым человеком, как и я. Правда, незадолго до смерти он отдал мне свою коробку. Он сказал, что боится за свою жизнь.

— Но если свитки настолько ценны, с какой стати вы рассказываете мне о них? Зачем показываете, где они хранятся? Я же могу их украсть.

— Крадите на здоровье. Это подделки.

— Подделки?! Ничего не понимаю!

— Дело в том, что я подозревал вас. Я поддался своим страхам и решил испытать вас, подсунув вам подделки. Когда я почувствовал себя плохо, я решил, что вы отравили меня мороженым, чтобы украсть их. Кстати, это очень качественные подделки. Вы не отличили бы их от подлинников. Но вы не стали их красть. Я зря вас подозревал.

— Это копии настоящих манускриптов?

— Нет. В них содержатся измерения и прочие архитектурные расчеты для строительства храма, которое велось при Ироде. Подлинные рукописи гораздо интереснее.

— Так значит, у вас есть и подлинники?

Давид ответил подчеркнуто театральным жестом:

— Месье!

— Да, конечно, глупый вопрос. Но почему вы теперь сообщаете мне о подлинниках?

Старик снял очки и повертел их в руках:

— Потому что я хочу, чтобы вы вывезли эти свитки из Иерусалима.

Том ошеломленно глядел на Давида, слизывая с пальцев мед, оставшийся от пахлавы.

12

— По почему я? Почему вы решили, что я буду вам полезен?

— Не каждому выпадает в жизни быть евреем. — (То же самое Давид сказал Тому при их знакомстве, когда Том признался, что он не еврей.) — Но кто-то должен им быть. У вас в нашем деле нет своего интереса. Мне все равно, куда вы денете эти проклятые свитки. Отвезите их в один из университетов в самом сердце Англии, где за серыми стенами в тиши и покое какой-нибудь профессор теологии годами будет расшифровывать их смысл. Но обязательно увезите их из Иерусалима.

— А почему бы не передать их просто Библейской школе?[14]

Лицо Давида побагровело, на лбу вздулись вены.

— Этим прохвостам? Больше сорока лет они возились со свитками, не подпуская к ним других ученых и сообщая ученой общественности лишь крохи никому не нужной информации. Из пятисот рукописей, попавших к ним в руки, до сих пор увидели свет меньше сотни.

— Но они, наверное, боятся, что их повредят.

— Не будьте идиотом! Существует же такая вещь, как фотография. Они не выпускают из своих лап даже копии. Недавно совершенно случайно фотографии свитков попали к американским ученым. Они стали сразу публиковать эти материалы, и их обвинили в воровстве. Сорок лет этот… комитет сидел на страже истинных сокровищ человеческой цивилизации, как дракон в темной пещере. Когда я думаю о выдающихся ученых, моих друзьях, которые умерли за эти годы, так и не получив доступа к тайным основам нашей культуры и всего человечества из-за эгоизма, ревности и корысти этих подлецов, мне хочется плакать.

Его трясло от ярости. Наконец, утомленный всплеском эмоций, он рухнул в кресло.

— Есть одна вещь, которую вы должны знать, — сказал он, немного успокоившись. — Эти манускрипты передало сотрудникам Библейской школы правительство короля Хусейна[15] в Восточном Иерусалиме, который тогда принадлежал Иордании. И хотя это были еврейские рукописи, передали их, естественно, христианам. Публикацию манускриптов поручили комитету, состоявшему исключительно из христиан, точнее, монахов-доминиканцев.

— Вы хотите сказать, что они нашли там что-то…

— Разумеется, они нашли там достаточно любопытных фактов! Некоторые из манускриптов были написаны во времена Иисуса Христа или даже незадолго до него. Не исключено, что содержащаяся там информация могла подорвать устои христианской Церкви.

— Но если так, то это чудовищно!

— А вы не допускали мысли, что вся христианская религия построена на чудовищной лжи?

— Я христианин, — сухо заметил Том. — Что заставляет вас думать, что я с легкостью соглашусь участвовать в подрыве основ моей Церкви?

— Ничего такого я не думаю, — пожал плечами Давид. — Просто я вижу то, что вижу. По-моему, вы не такой человек, чтобы бояться правды.

Не бояться правды… Тому вспомнился последний день в школе, когда директор пытался уговорить его остаться, а он глядел сквозь залитое дождем окно на травяную площадку для игр, почти не слушая Стоукса. «Если дело только в том, что кто-то писал на доске… Поверьте…»

Том встряхнул головой. Давид, увидев, что навел Тома на какие-то тягостные воспоминания, смягчился:

— Во всяком случае, содержание этих свитков понемногу просачивается в ученое сообщество, как бы плотно эта шайка ни сидела на своих сундуках. И в конце концов, фрагменты, находящиеся у меня, — это лишь несколько осколков головоломки, так что я не хочу особенно сильно давить на вас. Но прошу вас не отказываться сразу.

Том шагал в сторону Старого города в раздражении и нерешительности. Он был склонен считать рассказы старика во многом надуманными. Конечно, какие-то фрагменты свитков могли попасть к Давиду. Том знал, что существуют сотни манускриптов на тысячах листов, и не мог оспаривать обвинений, выдвинутых Давидом против сотрудников Библейской школы, — этот скандал получил международную огласку.

Но Давид хотел втянуть его в сумасшедшую авантюру — и только потому, что Том вчера налил ему стакан воды. Чего ради ему ввязываться в это? Для того чтобы внести еще больше путаницы в вопрос о происхождении христианской Церкви, поддержав какие-то совершенно нелепые аргументы? Он в целом соглашался с учеными, считавшими эти документы еврейскими, но, с другой стороны, если они были написаны во времена Иисуса, не принадлежат ли они также и христианам?

И вообще, какой в этом смысл? Немало ученых десятилетиями корпели над этими свитками и много чего сумели отыскать, но вряд ли это круто изменило чью-либо жизнь. Миновав Дамасские ворота, он решил, что не пойдет больше к Давиду.

Они договорились с Шерон, что после работы она подберет его у Темничных ворот. Когда он проходил мимо Храмовой горы, направляясь к Стене Плача, из мечети аль-Акса донесся голос, заставивший его остановиться и прислушаться.

Это был призыв муэдзина на дневную молитву. Призыв звучал с минарета пять раз в день, и Том уже привык к этому экзотическому песнопению. Но обычно они транслировали магнитофонную запись, а сегодня это был, без сомнения, живой человеческий голос. Он и по качеству, и по тембру отличался от того, что Том слышал раньше.

Пение невидимого муэдзина было нежным и воспаряло к небесам, словно его подхватывали восходящие потоки теплого воздуха. Том поднял голову. Над западной частью города висел огненно-красный шар.

«Аллау ак'бар… Ла илаа иль'Аллау…»

Том знал этот исламский символ веры. Это были первые слова, которые шепотом произносили на ухо мусульманским младенцам, и последние слова, которыми провожали умирающего в мир иной. С них начинался каждый день, и ими он заканчивался. «Бог велик… Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его». Сегодня при звуках пения муэдзина волоски на руках Тома поднялись дыбом, а на шее он почувствовал чье-то дыхание. Слова взлетали над священным юродом, как птицы, выпущенные на волю, и устремлялись к солнцу.

Том гордился тем, что ему знакомы не только догмы христианской веры, но и другие великие религиозные учения. Однако, столкнувшись вплотную с исламом, он понял, что лишь самодовольно тешил себя мыслью, будто испытывает симпатию к другим религиям. В течение полутора тысяч лет, за исключением краткого периода под властью крестоносцев, этот город был мусульманским, и Тому почудилось, что голос муэдзина вдруг ужалил его, как внезапно развернувшаяся из клубка ядовитая змея.