Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев) - Irag Pezechk-zod

– Уж лучше умереть, чем видеть перед собой предателя и лжеца!

– Жить вам не тужить!… Что такое, ага? Шутить изволите?

– Нисколько! Я вполне серьезно говорю!

– Ничего не понимаю, ага… Что, все-таки случилось?

Дядюшка слегка приподнялся на своем ложе и, указывая пальцем на дверь, сказал:

– Вон отсюда!… Вы что, вообразили, будто я ничего не знаю о заговоре в доме моего брата? Мне не нужен врач, который продает свою совесть! Такому врачу нечего делать в моей семье!

– Ради бога успокойтесь! Вам вредно волноваться, поберегите свое сердце!

– Мое сердце вас больше не касается! Так же как не касается вас, пучит ли живот у Гамар!

Столпившиеся на балконе уже догадались, куда клонит дядюшка. Мы поглядывали друг на друга, пытаясь определить доносчика. Я увидел, что Маш-Касем с подозрением смотрит на Пури. А Пури с некоторым беспокойством отводил глаза в сторону, стараясь ни с кем не встречаться взглядом.

Дядюшка, повысив голос, заявил:

– И вообще, я прекрасно себя чувствую!… И в докторах не нуждаюсь!… Извольте удалиться, господин доктор!… Разводите свое вранье и плетите свои интриги в другом месте!

Дядя Полковник, чтобы сменить тему, спросил:

– Братец, что все-таки случилось? В дом воры залезли?

Дядюшка Наполеон, который, увидев доктора, напрочь забыл о причине переполоха, тотчас спохватился и, в ужасе оглядевшись по сторонам, кивнул головой:

– Да, да, вор… Я сам слышал, как он тут ходил… своими глазами видел его тень… Эй, быстро закройте все двери!

Неожиданно дядюшка заметил моего отца. Гневно поджав губы, дядюшка уставился в пустоту и закричал:

– А этому-то что здесь надо? Превратили мой дом в караван-сарай! – и, указав длинным костлявым пальцем на дверь, рявкнул: – Вон!

Отец пронзил его взглядом и, направляясь к двери, вполголоса заметил:

– Ну и дураки же мы все! Спали бы себе спокойно до утра… Так нет ведь – ринулись спасать знаменитого героя Казерунекой битвы, который от страха чуть не окочурился под кроватью.

Дядюшка рывком вскочил и хотел вырвать ружье из рук дяди Полковника, но тот успел спрятать его за спиной.

Доктор, подхватив саквояж, в ужасе почти бегом кинулся к двери. Я тоже двинулся к выходу вслед за матерью. Уже с порога я бросил прощальный взгляд на Лейли и ушел, унося в памяти ее заплаканные глаза.

Голос дядюшки Наполеона, громко излагавшего стратегический план поимки вора, провожал меня до самого дома.

Однако розыски, предпринятые дядюшкой и его соратниками, ничего не дали. Вор как сквозь землю провалился. Через полчаса в саду снова воцарилась тишина.

Я был настолько взбудоражен, что никак не мог заснуть. Я ничуть не сомневался, что именно Пури свел на нет усилия всей семьи, пытавшейся помирить дядюшку с моим отцом. По тому, как Пури вел себя на балконе, было ясно, что это он донес дядюшке Наполеону о разговоре с доктором Насером оль-Хокама. Ух, с каким удовольствием я бы выбил Пури его длинные зубы! Вот ведь подлец! Вот ябеда! Хорошо бы дядя Полковник догадался о предательстве собственного сына. А если он до сих под ничего не понял, я должен ему об этом рассказать!

Хотя я не спал почти всю ночь, наутро я поднялся раньше всех и бесшумно выскользнул в сад.

Маш-Касем поливал цветы. Его вид привел меня в изумление: штаны его были, как обычно, закатаны до колен, но на плече висела дядюшкина двустволка.

– Маш-Касем! Чего это ты с ружьем?

Он беспокойно огляделся, потом сказал:

– Беги-ка, милок, обратно! Домой к себе беги!

– Но почему, Маш-Касем? Что случилось?

– Черный сегодня день, дурной! Самый что ни на есть настоящий день Страшного суда. Ты и отцу своему скажи, и матушке, чтоб сюда не ходили.

– А в чем дело-то?

– Э-э! Зачем мне врать?! Тяжело у меня сегодня на душе, ох как тяжело! Ага приказ отдали, ежели кто из вашей семьи хоть на шаг зайдет вот за это дерево, стрелять такому прямо в самое сердце!

Если бы не понурый, насупленный вид Маш-Касема, я бы подумал, что это шутка. Поправив на плече ружье, Маш-Касем продолжал:

– Сегодня спозаранку Аббас-ага… ну тот, который голубей разводит, вчерашнего вора поймал, когда тот через крышу нашу лез.

– Ну и что с ним сделали?

– Зачем мне врать?! Ага поначалу хотел прикончить его прямо на месте, да я за беднягу заступился… Связали его, сейчас сидит под арестом в подвале. Меня приставили к нему караульным…

– В подвале?… А почему не сдали его в полицию?

– Да какое там! Ага, чего доброго, сегодня же его и повесит, прямо тут, в саду.

Я оторопело молчал, Маш-Касем снова огляделся по сторонам.

– Ты, милок, того… не нужно тебе со мной разговаривать, а то, если ага узнает, что я с тобой разговоры разговариваю, глядишь, и меня заодно прикончит.

– Маш-Касем, но при чем тут наша семья? Почему дядюшка на нас сердится?

Маш-Касем покачал головой:

– Ты вот, голубчик, спрашиваешь, при чем тут ваша семья… Да, ежели б ты знал, кто вором-то оказался, тогда бы понял, что дело дрянь… Ой-ё-ёй… Дай-то бог, чтоб все обошлось!…

Теряя голову от тревоги, я спросил:

– А кто же этот вор, Маш-Касем? Что он украл?

– Э-э! Зачем мне врать?! До могилы-то… Ох, ты ж господи! Смотри-ка! Ага идет!… Беги отсюда быстро! Беги! Пожалей свои годы молодые, беги!… Или хоть спрячься куда!

Поняв, что убежать я уже не успею, Маш-Касем подтолкнул меня к большому самшитовому дереву, в густой листве которого можно было легко спрятаться, а сам отошел в сторону и продолжал поливать цветы. На дорожке показался дядюшка Наполеон. При виде его хмурого лица меня охватил ужас.

А когда дядюшка заговорил, я понял, что он страшно разгневан.

– Касем! Разве тебе не было приказано караулить вора?! Нашел время цветами заниматься!

– Не извольте беспокоиться, ага! Я и отсюда за ним слежу.

– Это как же ты отсюда следишь за вором, который в подвале сидит?

– А я то и дело бегаю, его проверяю… Что решили-то с ним делать, ага? Кормить ведь его придется… в расход он вас введет… Может, лучше сдадите в полицию – нам же спокойнее будет.

– В полицию? Пока он во всем не признается, я его не отпущу. Тем более, что я и так почти наверняка знаю – его это происки! – И дядюшка махнул рукой в сторону нашего дома.

Маш-Касему было явно не по себе: он тайком посматривал на самшит, укрывший меня густыми ветвями.

– Этот Хамадолла слугой у него был несколько лет, – продолжал дядюшка. – Вроде и не воровал никогда. Работящий был, набожный… А теперь – нате вам! – в дом мой залез. Не-е-т, дело ясное, подучили его! Это все заговор против меня!

– Да вы лучше меня послушайте, ага. Зачем мне врать?! До могилы-то… Без работы он сидел, обнищал. Хотел небось дела свои поправить.

Дядюшка задумался и молчал. Маш-Касем продолжал поливать цветы, изредка посматривая в сторону моего убежища.

Неожиданно дядюшка хрипло сказал:

– Знаешь, Касем, меня сейчас больше всего беспокоит длинный язык этого мерзавца.

– Вы о ком, ага?

Дядюшка снова махнул рукой на наш дом.

– Кто свою честь не бережет, тот и другого ославит почем зря. Боюсь, распустит он сплетни по всей округе.

Маш-Касем покачал головой:

– Что ж, ага, в драке халву не раздают, – и, наверняка, вспомнив о невидимом, но все слышащем свидетеле, решил сменить тему, чтобы дядюшка не углубился в опасные дебри. – А почему бы вам не забыть все обиды. Взяли бы да и расцеловали друг друга! Глядишь, ссоры как не бывало.

– Чтоб я помирился с этим человеком?! В дядюшкином голосе звучали такая злоба и ярость, что Маш-Касем перепугался:

– Да я ничего и не сказал, ага… Оно конечно, мириться, с ним никак нельзя… Уж больно он вас обидел…

– Одним словом, боюсь я, начнет он распускать сплетни, наговорит людям ерунду всякую.

– Чего ж тут бояться, ага? По моему разумению, вы с ним все, что хотели, уже друг другу сказали.

Потеряв терпение, дядюшка раздраженно проворчал:

– Неужто ты так ничего и не понимаешь?! Забыл, что ли, что вчера случилось? Нездоровилось мне слегка, не по себе было… Ты помнишь, что он сказал уходя?

– Зачем мне врать?! До могилы-то… Нет, не помню.

– Как это не помнишь? В общем, из того, что он сказал, можно было понять, будто я вора испугался.

– Господи помилуй! Вы?! Испугались?! Да вам страх и неведом!

– А я тебе про что толкую! Уж кто-кто, а ты-то лучше других знаешь – ведь ты был рядом со мной и в битвах, и в походах, и в разных опасных передрягах. Тебе-то уж должно быть известно, что для меня самого слова «страх» не существует.

– Ей-богу, зачем мне врать? До могилы-то… Аллах свидетель, никак невозможно о вас такое сказать! Еще до Казерунской кампании покойный Солтан Али-хан говорил, что второго такого смельчака, как ага, поискать надо!… Помните ту ночь, когда в нашу палатку ворвались бандиты?… Господи, прямо будто вчера это было! Как сейчас помню… Вы тогда одной пулей троих наповал уложили…