Действительно ли была та гора? - Вансо Пак

Господин Шин управлял телегой, запряженной одной лошадью. Днем телега стояла в сарае пустого дома, а ночью он откуда-то доставал продовольствие и боеприпасы и затем, погрузив их на телегу, куда-то отвозил. Со стороны казалось, что он работал так же точно, как автомат, не дающий осечек. Именно он предложил мне пойти работать в народный комитет помощницей председателя Кана. Я старалась избежать работы в комитете, мне не хотелось сотрудничать с новой властью, но в предложении Шина была сила, которой я не могла сопротивляться. Не знаю, может быть, сыграло свою роль то, что он не был военным.

Возможно, то, что председателем микрорайона Хёнчжондон стал такой человек, как господин Кан, тоже произошло с подачи этой троицы. Они выглядели так, словно их задачей было не воевать, а втереться в доверие к жителям города и создать какое-нибудь секретное производство. Но в городе оставалось слишком мало гражданских, чтобы эти трое могли спокойно слиться с толпой. Их действия бросались в глаза. Я, как и они, не только в своем районе, но и по всему Сеулу ловила на себе косые взгляды. Пожалуй, я не встречала в городе приветливых лиц. Исключением была пара симпатизировавших мне молодых людей. Даже в помещении народного комитета был косо смотревший на меня исполняющий обязанности распорядителя похорон.

Когда я приходила домой и кричала, что не знаю, что делать, из-за того что прикреплена к народному комитету, члены семьи лишь переглядывались и ничего не говорили. Мне казалось, они боялись, что я могу отказаться от этой работы. Мой крик был протестом, я не хотела следовать выбору семьи, и мне становилось грустно. Так или иначе, даже если с молчаливого согласия членов семьи меня принесут в жертву, я беспокоилась лишь о том, сможем ли мы спокойно пережить новый кризис, совершенно не задумываясь о том, что в будущем меня будут травить как красную. Начиная с момента, когда исчезло чувство стыда и вины за воровство, и до того, как я начала беспокоиться о возможной травле, я была поглощена лишь мыслями о еде. Я была сама не своя, потому что мне приходилось думать, что только чувство голода — истина, а все остальное — притворство и фальшь.

Решение пойти на работу в народный комитет, принеся себя в жертву, тоже было связано с заботой о еде. В то время невозможно было точно определить число жителей Сеула, оставшихся в городе, но одно было незыблемым фактом — источником их существования служило зерно, оставленное на складах. И эти никчемные ветхие склады стояли без охраны. Войска северян в первую очередь искали простыни, поэтому нам оставалось только надеяться, что солдаты не будут посягать на запасы зерна. Если склады опустеют и их закроют, все, что останется людям, это просить помощи у правительства. Когда люди требуют не свободы или демократии, даже не мяса или фруктов, а лишь жалкого права на существование, какая разница — хорошее правительство или плохое? В такой трагичной ситуации, каким бы плохим ни было правительство, хорошо уже то, что оно есть. Потому что, если бы его не было, все было бы еще хуже. Я вспомнила, как начал заикаться брат, когда в Сеуле не было никакой власти. В народном комитете мне говорили, что не желают заниматься распределением риса по карточкам, но в правительстве, похоже, чувствовали ответственность перед жителями города — было принято решение о создании самых низших административных единиц, непосредственно связанных с людьми.

Когда я вышла на работу в народный комитет, первым моим заданием было напечатать на гектографе доклад председателя Кана, подготовленный для вышестоящего начальства. Мне предстояло сначала выгравировать текст на трафарете стальной ручкой. По сути, это был отчет о рождаемости, смертности и составе жителей деревни. Информацию собирал сам председатель, обходя день за днем дома, которые он хорошо знал. Все население некогда оживленной деревни, обнаруженное после обхода, составило около пятидесяти человек. В основном это были старики, исключением были только наша семья и члены дома Чжонхи. Было время, когда я искренне думала, что во всем городе осталась только наша семья, но сейчас, когда я точно знала число людей, живущих в деревне, мне вдруг снова стало страшно. Ведь если осталось всего 50 человек, значит, это была идеальная эвакуация. Столицу, в которой нет жителей, оккупационные войска северян заняли напрасно, ведь даже это немногочисленное население продолжает уменьшаться.

Из того отчета я узнала, что семья Чжонхи является семьей члена компартии. Теперь я, кажется, поняла, почему мать Чжонхи не разделяла моего беспокойства о еде. Но доказательств того, что их дом получает особый продуктовый паек, я не нашла. Когда армия северян, потерпев поражение, обратилась в бегство, мать Чжонхи осталась здесь в надежде, что муж, перешедший через границу на север, вернется обратно. Она сказала, что о нем пока еще ничего не известно. Это я узнала от председателя.

Однажды председатель Кан обнаружил мертвую старуху. Он сказал, что она умерла совсем недавно. Это показывало, насколько часто он обходил стариков, что вызывало чувство симпатии к председателю. После состоялись похороны старухи, заставившие меня относиться к нему еще лучше. Он хотел похоронить ее без церемоний, просто закопав на ближайшей горе за деревней, но даже из-за этого ему пришлось поочередно спорить с конюхом Шином, со старшиной и с товарищем офицером. Самый жаркий спор состоялся с товарищем офицером. Разговор проходил на повышенных тонах. Председатель Кан попросил выделить несколько солдат, чтобы сколотить гроб, но офицер, сказав: «Ты хоть знаешь, какое сейчас время?» — велел похоронить ее, завернув в соломенную циновку или в простыню, и, добавив, что этого будет более чем достаточно, презрительно засмеялся. Когда Кан стал настаивать, а с губ старшины сорвалось: «Она что, твоя мать, что ли?» — председатель, придя в ярость, схватил топор и стал размахивать им, словно сумасшедший. Однако драка, которая, казалось, приведет к трагедии, едва начавшись, тут же сошла на нет.

Спустя некоторое время Кан, упокоившись, собрал все годные инструменты и начал сам сколачивать гроб. У него были крепкие руки, крупные пальцы с сухой кожей, покрытой множеством трещин и шрамов, но что касалось плотницкой сноровки, они оказались настолько неуклюжими, что я решила, что он ни разу даже гвоздей в своем доме не забивал. Мало того, что он был далеко не мастер, так и инструменты были неподходящие. Например, для того чтобы сколотить гроб из досок в толщину двери парадного входа, требовались длинные гвозди, а те, что он с трудом собрал, были слишком короткие. Он попытался найти гвозди подлиннее среди тех, что уже были вбиты в стены или двери, но, каким бы большим ни был дом, плодов эта идея не принесла. Вопреки всему, плотно сжав губы, председатель решительно взялся за работу, целый день слышались удары молотка. Все стали серьезными, даже старшина не нашел к чему придраться.

Кан с израненными руками, сколотивший неровный гроб достаточных размеров, чтобы в нем поместился человек, выглядел благородно. Глядя на его руки, можно было понять, что по сравнению с резиной, которой он занимался все эти годы, дерево было поистине высокомерным упрямцем. Но Кан смог победить не только дерево. Конюх Шин выделил телегу, чтобы перевезти на ней гроб с телом старухи, а товарищ офицер сопровождал ее, пока она не достигла подножия горы, и даже выделил нескольких солдат, чтобы те помогли выкопать могилу. Среди них был товарищ старшина. Когда процессия миновала гору, на которой стоял храм Куксадан, было решено остановиться на невысоком холме. Хотя на нем было много смешанного леса, казалось, что земля там была мягкая. Разумеется, это место не было выбрано заранее. Люди, поднимаясь в гору, оглядывались по сторонам, словно искали место для пикника, а когда место было найдено, посмотрев друг другу в глаза и согласно кивнув, опустили гроб. Здесь и решили хоронить старуху. Мать Чжонхи и я, молча следовавшие за процессией из города, с необыкновенным волнением наблюдали, как люди копали землю. После того как в выкопанную яму опустили гроб, не было никаких положенных по традиции церемоний, но если учитывать, какое тогда было время, это были достойные похороны.