Почему так важен Оруэлл - Кристофер Хитченс

Та же картина в несколько меньшей степени была характерна и для времени самого Оруэлла. И снова проиллюстрировать изначальную нелюбовь и недоверие можно на простом – интеллектуальная упрощенность, по крайней мере, здесь присутствует – жанровом недопонимании. Оруэлл будто бы написал достойную всякого порицания фразу: «Рабочий класс воняет», о чем много говорили и чему охотно верили. Это словесное выражение смеси снобизма и глупости можно было, предположительно, обнаружить на страницах романа «Дорога на Уиган-Пирс», то есть – поскольку книга эта пользовалась бешеной популярностью в «Клубе левой книги» Виктора Голланца – фразу эту можно было найти и проверить. Однако ничего найдено и проверено, очевидно, не было, потому что в романе Оруэлл всего лишь пишет о том, что представления о дурном запахе рабочего класса были свойственны представителям класса среднего, в том числе – ближайшим его родственникам. Опровержение по поводу того, что Оруэлл когда-либо произносил или писал фразу: «рабочий класс воняет», было выпущено самим Виктором Голланцем, пусть и находившимся с Оруэллом в безнадежном противостоянии по политическим вопросам. Ничего не изменилось. Как показывают его опубликованные письма, как только Оруэлл писал нечто неприятное для левых, в ответ неизбежно звучали старые обвинения, что начинало выходить за рамки человеческого понимания и делало бессмысленным опровержения, основанные на фактах. Даже как-то неловко вновь повторяться в подобных мелочах, но и в наши дни, в критической дискуссии вокруг «Внутри чрева кита», опять применяется неизменный метод – приписывать Оруэллу слова, вложенные им в уста своих героев.

В качестве типичного выразителя всеобщей враждебности можно привести одного человека с левого фланга. Реймонд Уильямс принадлежал к коммунистическому поколению 1930–1940-х годов. (Его первой опубликованной работой был написанный в соавторстве с Эриком Хобсбаумом памфлет студентов Кембриджа в защиту советского вторжения в Финляндию времен пакта Гитлера – Сталина.) Вместе с Э. П. Томспоном и Стюартом Холлом, посеявшими первые семена нового левого движения 1950-х годов, отказался оставаться в рамках традиционного коммунизма. И когда у старых новых левых испортились отношения с новыми новыми левыми (это случается), он оказался одним из тех, кто продолжал пользоваться уважением младших поколений сочувствующих марксизму и интеллектуалов самых широких взглядов, в 1979 году группировавшихся вокруг Перри Андерсона и его New Left Review, более того издательство New Left Books опубликовало ряд интервью и бесед с Уильямсом, выдержанных в самом почтительном тоне, в серии под названием «Политика и литература».

Позвольте мне начать с того, с чего начинал Уильямс, с его чрезвычайно авторитетной работы «Культура и общество», вышедшей в 1958 году. Первое упоминание имени Оруэлла мы встречаем при обсуждении Джорджа Гиссинга:

«Пусть Гиссинг – менее сострадательный наблюдатель, чем миссис Гаскелл, менее откровенно полемичен, чем Кингсли, все же его “Преисподняя” и “Демос” были бы встречены благожелательно обоими писателями и их типичными читателями. Кроме того, Гиссинг ввел в литературу важный новый элемент, и элемент этот не теряет своей значимости. Его часто называют “оратором отчаяния”, и это – очень точное определение. Он, как и Кингсли и миссис Гаскелл, писал, чтобы рассказать правду об условиях жизни бедняков и выразить протест тем жестоким силам общества, которые спихивают слабых в бездну преисподней. Еще он был оратором отчаяния другого рода: отчаяния, рожденного крахом иллюзий о социальном и политическом устройстве. Здесь он является автором, в точности похожим на Оруэлла в наши дни, и пишет он во многом по тем же причинам. Дальнейшее покажет, сочтут ли мое мнение справедливым».

Позднее сам Оруэлл удостоился целой главы, в которой Уильямс торжественно заявил о том, что «общее впечатление от [его] творчества – ощущение парадоксальности. Он был цивилизованным человеком, гуманистом, который транслировал нам картину в высшей степени антигуманного террора, был человеком благопристойным, воссоздававшим на своих страницах исключительную грязь».

Первым делом тут можно было бы заметить, что и Оруэлл был восхищенным почитателем Джорджа Гиссинга и в творчестве своем часто ссылался на его книги, особенно на «Личные бумаги Генри Рейкрофта», «Женщин в разброде», «Демос» и «Новую улицу литературной богемы». В опубликованном в 1943 году очерке, посвященном писателю, Оруэлл пишет:

«И вот гуманный, интеллигентный человек с учеными манерами принужден близко познакомиться с лондонской беднотой, и заключение, которое он вынес из этого знакомства, просто: эти люди – дикари, которых ни под каким видом нельзя допускать до политической власти. Несколько оправдывает его только то, что реакция эта была в общем обычной для человека из нижней части среднего класса, который не слишком далеко ушел от рабочего класса, чтобы его не бояться. Главное, что он сумел ухватить, – средний класс сильнее страдает от экономической неопределенности, чем класс рабочий, и скорее готов к протестным действиям. Игнорирование этого факта было одним из главных просчетов левых; почитав этого чуткого автора, который любил греческие трагедии, ненавидел политику и начал писать задолго до рождения Гитлера, можно понять кое-что о природе фашизма».

Так случилось, что я точно знаю: Уильямс видел ранние и более поздние работы Оруэлла о Джородже Гиссинге. Когда в послевоенном Кембридже вместе с Вульфом Манковицем и Клифордом Коллинзом Уильямс помогал редактировать журнал «Политика и литература», он получил рукопись более объемного эссе о Гиссинге от самого Оруэлла, который, будучи к тому времени безнадежно болен, не мог покинуть санаторий в Шотландии. Рукопись не вернулась к Оруэллу никогда, она была потеряна. Сам журнал (посвященный довольно непривлекательному смешению идей Карла Маркса и Ф. Р. Ливиса) вскоре зачах. Собственное участие Уильямса в этих несчастных событиях – рукопись была вновь обнаружена в 1959 году – представляется крайне неблаговидным. И не нужно помощи детектива от литературы, чтобы, внимательно просмотрев приведенные выше отрывки, заметить, что Уильямс отчасти повторял об Оруэлле то, что Оруэлл писал о Гиссинге. Эту полускрытую неприязнь более отчетливо можно почувствовать, когда Уильямс обращается к теме парадокса. Я уже заявлял раньше, что Оруэлл допускает и противоположные смыслы, и даже противоречия, но что парадоксального в том, что «цивилизованный человек, гуманист, транслирует картину в высшей степени антигуманного террора»? Что парадоксального в том, что «человек благопристойный воссоздает на своих страницах исключительную грязь»? Сам выбор глаголов, откровенно говоря, странный, если не сказать сомнительный. «Транслирует»? «Воссоздает»? Допуская, что в первом случае Уильямс подразумевает отсылку к «1984», что он, разумеется, и делает, все же можно спросить, не точнее было бы написать, что Оруэлл «разоблачает», возможно даже «предвосхищает» или просто «описывает» в высшей степени антигуманный террор? Однако такой выбор слов именно по причине своей аккуратности был бы менее «парадоксален». Потому что таким образом Уильямс намекает, хоть и боится высказать это открыто, что картину тоталитарного коллективизма Оруэлл просто сочинил.

Что же касается «воссоздания» исключительной грязи, то тут автор очень полезной книги «Ключевые слова» умышленно выбрал неверный термин. Возможно, он снова ссылался на «1984» – он был просто одержим образом «зернистой пыли», что заполняет первую страницу романа, а возможно, он имел в виду описание убогого, крайне стесненного (и зловонного) существования, которое вынуждены влачить обитатели Уиган-Пирса. Однако «воссоздавать» подобную грязь означает либо реалистически ее описывать – и здесь нет никакого противоречия с благопристойностью автора, – либо воплощать ее в реальности, что уже полностью лишено малейшего смысла.

Позже, в «Культуре и обществе», Уильямс заработал несколько очков, перепечатав некоторые абсолютистские изречения Оруэлла, вне контекста режущие слух. В журналистской полемике Оруэлл пользовался одним одновременно и сильным, и слабым приемом: он часто начинал эссе с провокативного утверждения, призванного приковать внимание читателя, – тактический ход, позаимствованный, как верно заметил Уильямс, частично у Г. К. Честертона, частично у Джорджа Бернарда Шоу. Еще ни один активно печатающийся писатель не мог пробежаться по только что вышедшим из типографии своим страницам и не вздрогнуть при этом, наткнувшись на нечто похожее. Уильямс признается в намеренной «изоляции» этих фраз, что не мешает ему продолжать веселиться. Категорическое утверждение «гуманитарий – всегда лицемер», возможно, не лишено правды, – и на самом деле не лишено, – но только не само по себе. Другие высказывания Оруэлла, по теме провала социалистического движения на Западе, сегодня звучат более убедительно, чем тогда, когда Уильямс осыпал их насмешками, и все же есть в них что-то огульное. И разумеется, нельзя было пройти мимо знаменитого излияния злонравия на головы «оригиналов», вегетарианцев и гомосексуалистов, язвительности, которая только уродует литературу и, возможно, заслуживает гневной отповеди (хотя мы продолжаем восхищаться По и Свифтом за дерзкое отсутствие лояльности в их сатире). Однако скрытое предубеждение Уильямса выдает себя даже в обращении к таким сравнительно легким целям. Уилямс упрекает Оруэлла в постоянном использовании в качестве оскорбления уменьшительного определения «маленький» («типичный социалист… аккуратный маленький человечек», «типичный маленький подлец в котелке» и т. д.). Сегодня мы все, возможно, слишком часто используем слово «маленький» и его аналоги. В одном месте Уильямс действительно упрекает (возможно, несколько высокомерно) своих соратников из новых левых за слишком поспешную оценку «мелкобуржуазности» Оруэлла. Однако как насчет (я привожу первый попавшийся пример) откровенного отвращения Оруэлла, вызванного поведением толп англичан во время Первой мировой войны, когда «несчастные мелкие немецкие пекари и парикмахеры обнаруживали свои магазины разгромленными толпой»?