Прямо и наискосок - Виктор Брусницин

Вообще, во время сражения потерпевший умудрился треснуть Светлане, Татьяне, без задней мысли пришедшей посмотреть на зрелище, и ее матери; даже поставил той синяк, чем она впоследствии гордилась и, демонстрируя соседям, вдохновенно поясняла: «Я всегда говорила – немцы (почему-то летчика она обзывала так) народ ушлый». Примечательно, что в сражении не пострадала только Юля. Во время баталии она, стоя все в том же неглиже, изящно теребила кончиками пальцев виски и недоуменно бормотала:

– Боже, какой кошмар! (Читай: на какие странные поступки могут отчаяться люди).

Воздадим справедливости, впоследствии летчик повел себя мужественно. Удар судьбы он принял стойко, даже корректно. Заходил к Румянцевым и после происшествия, настаивая на «полном введении в курс дела». В какой курс могли его ввести, было непонятно.

– Я согласен, Светка. Но зачем ты женщину пожилую шабаркнул? – пытался выйти из скользкой колеи Андрей.

– Так я и говорю, – добросовестно излагал тот, – стрессовая ситуация. Я не из железа делан.

После неприятных зигзагов Андрей увещевал:

– Подозреваю, Коля, тут что-то с любовью связано.

– Я понимаю, – уныло соглашался летчик, – перестройка, чего не случится. Но почему не уведомить? Так можно и без сердца остаться.

Между тем последствия приобрели неожиданный ракурс. Николай пошел на соглашение, добропорядочно отделяя причитающийся супруге скарб. Но Юля, да простится каламбур, вдруг заюлила. Ее действия приобрели шаткость, недоговоренность. Петя ударился в отчаянье.

Дальше – интересней. Летчик уехал в Германию, добивать контракт, а Юлия объявила:

– Петр, нам надо немножко не встречаться. Со мной что-то происходит, и я хочу это пристально рассмотреть.

Петя от жизни отстранился.

Вообще, в те дни он выявился довольно необычно. Стал неуравновешен и интересен: то впадал в крайнюю прострацию, то делался несуразно интенсивен и дерган. Порой становился печален, что шло ему необыкновенно, и созерцателен – обычно это кончалось длинными лирическими монологами о тесноте человека с природой – либо глубокомыслен и даже афористичен.

– Я думаю, мы зря представляем бога мужиком. Это явно женщина. Отсюда вся нелепость мира, – говорит Петя и гордо выходит из комнаты: к театральности он был склонен сызмальства.

Через минуту возвращается и пораженно докладывает:

– И кто как не баба придумал самую жизнь. Вы вдумайтесь, какая гнусность: кучкуются два человека, зачинают третьего, и он вынужден жить, ибо не волен вмешиваться в права других… Но самая мерзость, что и первые не способны исправить опрометчивость, поскольку с жизнью третий получает права. – Петя в гневе вздымает руки. – Подлость отъявленная.

Или вот, звонит к Румянцевым, мрачно и бессловесно проходит на кухню. Достает бутылку и разливает в три стопки. Обращаясь отчего-то к Светлане, велеречиво объявляет:

– Женщина состоит из двух частей: матки и кассового аппарата. Все, что функционально истекает не из этого, ей недоступно.

Хлопает порцию и удаляется, приведя Светку в иступленный восторг.

Какие-то разговоры с Петей о стоянке были чреваты отсутствием малейшей реакции. Андрей, не понимая, зачем это делает, приезжал на работу с предчувствием неминуемой неприятности. Все с тоскливым любопытством ожидали конца.

И терпение было вознаграждено, сгорела сторожка. Причем едва не с самим сторожем. Тот, утомленный винным пресыщением, очнулся, когда огонь основательно пощупал его тело. Ватник и брюки сотлели вчистую. Сторож получил первую степень за ожоги.

Разумеется, стоянку закрыли. Однако оставались два ЗИЛа, брошенные здесь уж как месяц и никем не востребованные, Андрей для порядка выспрашивал кого мог – напрасно. Несколько ночей кряду сам сторожил грузовики, ненадолго засыпая в своем автомобиле, единственно отлично коченел и наживал ненависть. В итоге продал одну машину за ящик водки расторопным мужикам, вторую бросил на произвол. Впрочем, с ребятами смотал сетку, вывез к приятелю в огород и тотчас забыл о ней. Эпопея бесславно закончилась. Жизнь в который раз продемонстрировала тыл и не хватало дыхания сказать, что он симпатичен.

Однако зашевелилась весна. Уж поплясывало солнце в густых, набухающих стайках сосулек, серый, корявый снег зиял проплешинами, в прихожих квартир неустанно расползалась плесень грязи.

Артем подрос, окончательно приобрел формы и стал удивительно похож на бабушку, мать Румянцева. Папаша начал испытывать острое наслаждение играя с ним, просто прогуливаясь и наблюдая за деловитым, углубленным в себя пареньком. Когда Румянцевы ложились спать, Артем неизменно просыпался и требовал от папы подать палец (комната была узкой, взрослая постель и детская кровать стояли через тощий проход). Собственнически охватывал теплой, влажной ладошкой вытребованное и, тут же уснув, начинал расторопно посапывать, высунув из-под одеяла пухлые розовые щеки. В эти минуты Андрей наполнялся приливами горячей сочной нежности.

Отношения со Светланой вышли на тропинку с взгорками, ухабами и поворотами, пусть, достаточно просматриваемыми. В институте супруга неуклонно приобретала популярность. Заходя по необходимости к ней на работу, Андрей не однажды заставал несомненно не связанных деловыми отношениями прилипал. Затеяла ездить в командировки, чего он вовсе не понимал – при ее-то должности. Но самой нелюбезной состоялась ее настойчивая жажда независимости.

– Ты, Румянцев, человек низменный, – раздраженно парировала она подозрения, – мысли твои сплюснуты и слушать тебя нет причины.

– Посмотрите, Фудзияма, – топырился Андрей.

Мучительным было подспудное ожидание непредсказуемого и оттого коварного поступка с ее стороны, – пожалуй, не столько поступка, сколько возвращения тех непереносимых кошмаров. Сжимал гнет неспособности не то что влиять на Светлану, но и на себя в смысле отношения к ней. Наконец, удручало безволие оттолкнуть. Досаждало, что Светлана много в мыслях произносилась. Поначалу Андрей негодовал, что это – чувство, но скоро утих, придумав, будто здесь не только чувство, но и употребление досуга наиболее близким методом, рефлексией.

Материальная сторона существования была сносной, ибо сподобился Андрей по вечерам заниматься извозом. Выяснилось, что предприятие сие относительно прибыльное – если бы еще не постоянные траты на ремонты. Известные отрицательные приключения – порой нервные – вообще нелицеприятность самого дела досаждали умеренно. В позитиве лежали не только бумажки, наблюдения, беседы, ситуации и даже, случалось, штучки (однажды Андрей вовлекся в соблазн, движимый, вероятно, ностальгией по прежней форме – впрочем, досадливо и брезгливо потом отстирывался и долго предохранялся), но и безмятежная езда по меланхоличному городу. Особенно угождал небольшой дождь, когда асфальт ровно шел в глаза затейливыми бликами. В такие минуты посещала четкая, изящная тоска и мысли уходили в манящие, отслоненные от повседневности сферы.

Для полноты картины – зудели родители.

– Вырастили сыночка, – подчеркивала попранную мечту мама, – тунеядец и полная пустота.

Отец пенял как всегда косвенно:

– Интересно, на что ты пьешь? Воруешь?

Верно, Румянцевы не отказывались от молодых утех.

Говоря обобщенно, стоял период относительного равновесия. Не очень давило будущее – всегда можно было вернуться в цех (Сергей наладил работу и зазывал). Семейные отношения приобрели четкие черты и уже это допускало подобие спокойствия. В потоке времени повсеместно были разбросаны ниши для сокровенного. Наконец, потихоньку осязаемым становился быт.

***

Бездельничал, как и Андрей, Петька. Он, похоже, отмерз (летчик воротился совсем и пошло существование) и хоть в пьяном пылу скрипел зубами – «Душу мою повозила. Ненавижу» – набрал родную безалаберность и украшал будни. Кипел прожектами, сплошь наивными, мгновенно терял кураж и пускался в итоге в предприятия способные единственно обусловить утлое существование. Из солидарности Андрей помогал. Должно быть, Петя определенно оттенял нарочитость положения. Тем временем предпринимательство набирало силу.

– Андрюха, твою тебя, лежит же негде золотой камешек. Шевели помидорами, – злился Петя.

– Не один, полагаю. Какой золотее, вот задача.

– На ощупь надо.

– Лень – оттого что боязно, – щерился Андрей. – Уж я вслед за тобой. Ты меня подберешь, я в курсе.

– Сучара и прочее! – разрешался Петро. – Дурак ты, поскольку способный.

В конце концов Петю устроил в кооператив по гранитным делам родственник.

Еще одна осень съежившимися листьями, жухлой травой, тучным ненастным облаком разбавила судьбы. Вдруг плаксивой стала Светлана, затеяла жаться к Андрею по ночам. Объявила несколько раз не к месту, что любит его. Становилось не по себе.