Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии - Василий Иванович Немирович-Данченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дети часами слушали старого нищего, не чувствуя устали и, когда он умолкал, они просили его: «а ну еще, еще!» И мало – помалу под влиянием его рассказов, массивные стены базилики исчезали, точно падали в пропасть, и безграничный, солнечный, чудный мир раскидывался за ними во все стороны с дивными дивами, с неодолимыми страхами.
В ранние осенние вечера тот же Симоне садился с ними на паперть собора. Было тепло и хорошо. Под лунным светом, весь преображенный белый Бари казался серебряною, полною светлых призраков, сказкой. Вот – вот дрогнет и унесет в царство вымысла и басни. Тихо и мечтательно светились белые плоские кровли. Густо на белые стены ложились синие тени. В глубине белых улиц было что – то задумчивое, манящее, нежное – нежное, точно по ним только что прошла сама Богородица. И Симоне рассказывал про такие же ночи далеко – далеко отсюда. Совсем другие небеса там. Такие голубые, прозрачные, и горят в них звезды крупные, яркие. С юга на север ложится по ним словно молочная дорога и идут по этой дороге крылатые ангелы, оберегая мир, порученный им. Под этими небесами стоят на тонких колоннах у тихих и прозрачных вод, будто обвешанные мраморными кружевами, дворцы. Прохлада и аромат больших невиданных «у нас» цветов, струится под их легкие своды. Оттуда раздается музыка. «И у нас в Италии много поют – но куда нам!» Струны там точно плачут и вздыхают и тихо – тихо про себя жалуются на что – то незнакомыми словами чистые женские голоса. А кругом – леса, где не бывало еще ноги человеческой, мрачные, дремучие, грозные. Оттуда по ночам ревет тигр, рыдают шакалы и, выходя из них, чуть – чуть мерещатся большие слоны. Затая дыхание, слушают дети и не знают, что кругом, сказка или действительность? Даже спрашивать не осмеливаются: как бы Симоне не смолк и не задумался. А, должно быть, хорошо там, в тех далеких странах, потому что старый суровый нищий, так злобно на других мальчишек стучащий костылем в мрамор широких соборных ступеней, нет – нет да и заплачет сам.
Близнецам св. Николая и невдомек было, что вовсе не о серых слонах и двугорбых верблюдах печалится Симоне. Ему жаль молодости, жаль волшебного царства юности, когда всякая действительность делается сказкой, и самая сказка теряет невероятность. И сидят, бывало, дети и слушают, пока вдали не покажется очередная бабушка.
– Эй… Бепи… Пепа… Бегите сюда. Полента[11] готова! Рыба отлично шипит и брызжется маслом со сковороды.
Бепи с Пепой не заставляли звать себя вторично.
Слоны – прекрасная вещь и, что говорить, мраморные кружевные дворцы тоже не последняя прелесть, но и хорошая «фриттура»[12] с мягкою постелью потом имеет свои достоинства. И они, взявшись за ручки, бежали на зов, живо семеня маленькими толстыми ноженками, которые точно перевязывала ниточками невидимая покровительствующая им волшебница.
– Что это вы старого Симоне слушали?
– Да. Он нам много – много сказок рассказывал.
– Какие же это сказки? Симоне когда – то немало ездил и видел. Он был другом самого Гарибальди… Вырастете, узнаете кто такой Гарибальди.
– Это который на площади стоит и грозится саблей?
– Он и есть. Вместе с ним Симоне и воевал и странствовал. Ну, разумеется, теперь для него, кроме воспоминаний, ничего не осталось. Другие его товарищи заранее о себе позаботились. Пооткрывали табачные лавочки, колбасные и живут припеваючи. Симоне же всегда был фантазер!
А фантазер в это время, лежа на мраморных плитах, глядел в бездонную звездную глубину и нисколько не завидовал ни колбасникам, ни менялам. Из бесчисленных, по всему свету рассеянных, могил на тихий и грустный зов его души вставали знакомые милые люди – друзья его далекой молодости и, окружив одинокого нищего, шептали ему тысячами нежных, дорогих голосов забытое, радостное, счастливое, от чего у него из полуослепших глаз текли глупые, непрошенные слезы. В такую ночь паперть с целым миром кругом принадлежала ему. У него был свой дворец, плафон которого сам Господь Бог расписал яркими созвездиями, стены раздвинул в бесконечность и убрал его всем, что только существует в мире.
Старый Симоне, случалось, засыпал так в углу до тех пор, пока солнце не обжигало его лицо веселыми лучами и внизу на ступенях собора не показывались чистенькие, сытые, хорошо выспавшиеся дети – близнецы св. Николая. Старый Симоне знал, что они и для него принесли кое – что от своего завтрака. Они никогда не забывали спросить у бабушки: «а для Симоне?»
И та заворачивала им в бумажку или кусок мяса, или рыбу, или поленту с птицами. Старый Симоне медленно ел это – зубов во рту уже не оказывалось, а они, присев на корточки, жадно смотрели на него. Ведь всё, что он делал, носило для них характер чего – то чудесного, особенного…
XI
Рассказы Симоне не пропали даром. Они вызвали в душе маленького Бепи жажду неясного, смутного. Пожалуй, без них из мальчика выработалось бы только счастливое сытое животное и ничего больше. А тут – как было довольствоваться полентою и фриттурами добрых бабушек, когда на свете есть такие уголки, где ученые змеи пляшут под дудки, на каждой ветке цветущих лесов видишь по обезьяне и под всяким деревом черные губастые люди играют на больших тамтамах. И ведь в сущности всё это очень близко – стоит только выбраться за город, туда, где в бесконечной ясности этого воздуха тонут зеленые поля и густые виноградники.
– Неужели и там слоны? – спрашивала Пепа, горя от любопытства счастливыми глазками.
– А то нет? Не только слоны, но и тигры, – авторитетно поясняет ей Бепи.
– Они нас съедят?
– Не смеют… Они нарочно сделаны – они только издали рычат,
