Сад камней - Яна Дубинянская

- Таша, открой.

- Что?

- Сундук. Открой, пожалуйста.

Она удивленно вскинула глаза, сидящая на корточках, сосредоточенная на прическе пергидрольной барби. Моя просьба была непонятна, потому что вылезала за горизонт новосозданного только что на ковровой дорожке ослепительного игрушечного мирка. Таше не хотелось отвлекаться.

- Если хочешь, я сама, сиди. Можно?

Пожала плечами, возвращаясь к игре. Я ступила вперед, подошла вплотную, нагнулась, пробуя подцепить крышку - наверное, нужно под другим углом, не с той стороны, тяжело-то как, - и наконец откинула, раскрыла, рывком преодолев сопротивление, будто створку гигантского моллюска с перерезанным мускулом внутри.

Внутри. Да.

Обратная сторона тяжелой крышки была забита фанерой, зернистой, вернее, волнисто-рельефной под слоем то ли пыли, то ли плесени или паутины - мутного сероватого налета, и его надо было срочно счистить, стереть, проявить скрытое в нем, словно в необработанном камне. Провела размашисто раскрытой ладонью, тут же окрасившейся грязно-бурым, а затем, подкатив к плечу рукав кольчатого свитера - всей рукой, предплечьем, собирая на себя паутину и пыль, ощущая кожей ту наждачно-пружинистую рябь, какую создают единственно мазки масляной краски, мелкие, частые, выпуклые, теснящиеся, наползающие один на другой.

Отступила на шаг.

Картина проявилась фрагментами, полосами, будто сквозь неровный клочковатый туман. Лес. Летний лес, зеленка, неблагодарная натура для съемок, и для этюдов, наверное, тоже. Коричнево-оранжевые стволы, мельтешащие мазки листьев, от изжелта-салатового на солнце до черно-фиолетового в тени. Красочная неряшливость, какую часто позволяют себе художники, в ней с успехом получается много чего скрыть; у нас ту же роль играет рваный монтаж, клиповая стилистика, резкие перепады планов, - а я вот никогда не пыталась, не пряталась, принципиально ставила на точность кадра, света, тени и линий. Но дело не в этом. Осталось еще слишком много черной грибковой грязи вот тут, в углу, возле самых петель, и надо срочно, немедленно счистить…

Девочка Таша смотрела изумленно, опустив куклу. Как я усердно, явно решив протереть дыру насквозь, вожу кулаком по краю внутренней поверхности крышки.

Красная, в контраст к зелени, монограмма. Буква “М” из четырех условных перекрещенных шпаг - как в одной его любимой с детства книжке.

Михайль.

Значит, яшма. Кремнистая, осадочная или осадочно-метаморфическая порода, сложенная в основном тонко- и микрозернистым кварцем, иногда с долей скрытокристаллического халцедона, плюс второстепенные минералы, их долго перечислять, но от них как раз и зависит, какого она окажется цвета, какую прячет картину. Ну хорошо: могут быть включены оксиды и гидроксиды железа и марганца, эпидот, актинолит, хлорит, магнетит, пирит, щелочные амфиболы… нечего-нечего, сам просил. Иногда попадаются кремневые скелеты радиолярий, морских одноклеточных водорослей, тоже красиво. Яшма - от слова “яспис”, пестрый, крапчатый камень.

Яшмы бывают однотонные, полосчатые, ленточные, пятнистые, пестроцветные, пейзажные, рисунчатые - какие хочешь. И всегда непрозрачные. И никогда не знаешь заранее, что там скрыто внутри. Смотри, любуйся, их тут у меня много, изрядный кусок мира, могу поделиться с кем угодно, не жалко. Недорогой поделочный камень: в жизни, особенно такой, как была у нас с тобой, полно недорогого и поделочного - но ведь настоящее, но ведь прекрасно.

Да ну тебя, не торопись. Давай полетаем, поразглядываем как следует, люблю это место, а у тебя-то тем более должен быть профессиональный интерес, а? Ну да, там впереди еще много всякого-разного. Успеем; чего-чего, а уж времени теперь…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

СЕРДОЛИК

А вторую я нашла уже у себя в комнате. Не в сундуке, хотя именно с сундука я, конечно, и начала искать - а за ставней, прислоненную к стене под углом, призванным не давать створке закрыться. Прикладное, полезное назначение для ни на что другое не годной доски. Угол между ней и краем окна представлял собой сплошную сероватую пряжу многослойной паутины.

Очистила. Да, Михайль. Но ничего особенного, проходной пейзажик, этюд, необязательный, неряшливый; Михайль умел гораздо лучше и всегда знал об этом. Ставня с опозданием, словно обдумав и решившись, начала закрываться с натужным скрипом, и я приперла ее снова, как было. Уже почти спокойно.

Там, у Таши, в ее непомерной детской с ковровыми дорожками крест-накрест и абсурдными пластиковыми сокровищами, я едва-едва удержалась на самом краю, на изломе, на грани. Уже подплеснуло под горло, бросило в жар, закипело, забурлило раскаленной спиралью - как?!, откуда?!! а девчонка-идиотка молчала, вертя головой и глупо хлопая ягодными глазами, и не прекращала к тому же причесывать такую же глупую платиновую барби - схватить, отбросить, встряхнуть, заорать на пределе звука: откуда это у вас?!! когда он был здесь?!!! - я была готова, честное слово. Но удержалась, сбежала оттуда, спотыкаясь на дорожках, сминая их складками и долго, едва не оторвав ручку, дергая не в ту сторону створку двери под взглядом потрясенной Таши. Пронеслась по инерции несколько метров, свернула, остановилась за углом, опершись ладонями на шершавую стену и хватая губами сырой и стылый воздух. И ничего: отпустило, устоялось, улеглось. Даже не пробило как следует. Даже из-за такого - уже не пробивает по-настоящему.

Этим летом у них тоже ведь жил художник. Они, наверное, то и дело останавливаются здесь, художники: прикормленное место, координаты которого циркулируют, передаются по цепочке внутри локального информационного поля, каковое создает вокруг себя каждый профессиональный цех. Пленэр на станции Поддубовая-5. Тихое место, хорошая натура, жилье недорого. Михайль никогда не рассказывал: за пределами цеха такие сведения попросту теряют значение и смысл. А теперь вот я здесь - и в этом тоже нет больше ни смысла, ни особого значения.

Развернула доску лицом, в таком положении она тоже неплохо держала ставню. Нормальные художники указывают на работах дату, хотя бы год - а он только рисовал свою пубертатную монограмму. Судя по слоям плесени и паутины, эти доски провалялись тут черт-те сколько, точнее не датируешь. Можно, конечно, расспросить Отса.

Надо расспросить Отса.

Я вышла из своей каморки в неожиданный, преждевременный сумрак: ноябрьский день всегда заканчивается раньше, чем как следует начинается, натурные съемки в ноябре - экстрим не для слабонервных. Поняла, что снова не ориентируюсь здесь: уже расчерченная, размеченная, нанесенная на внутреннюю карту территория опять поплыла и растворилась, теряя очертания, возвращаясь в исходную терра инкогнита. Таша показывала мне флигель Отса, куда, кстати, нельзя идти без предупреждения, - но толку, все равно не найти, независимо от того, был бы хозяин рад мне или нет. Естественнее и разумнее просто его позвать. Почти не повышая голоса (кричать было бы совсем уж причудливо), без направления, в сизую темень, в никуда:

- Отс.

Разумеется, никто не отозвался. Он реагирует, наверное, только на голос своей матери, или жены, или кто она ему, эта старуха. Кстати, когда мы с Ташей обходили поселение, Иллэ уже не было на крыльце, нигде ее не было. Неужели в ее корзине все-таки закончились орехи?

- Вам что-нибудь нужно, Марина?

Ну вот. Могла и не сомневаться.

- Да, Отс. Поговорить с вами. Видимо, я останусь тут на некоторое время, хотелось бы обсудить детали.

- Да, конечно. Идемте.

Во мглистом сумраке Отс казался совершенно бесплотной тенью, и я даже никак не могла определить точно, с какой стороны от меня он движется длинными шелестящими шагами. Каждый раз ирреально заставали врасплох короткие прикосновения в плечо или спину, направляющие, куда идти. Взял бы уже за руку, было бы определеннее и проще. За лабиринтом по-прежнему незнакомой дороги я никак не успевала и вскоре перестала пытаться следить.

- Осторожнее, здесь крыльцо. Сейчас я включу свет.

Он исчез в ту самую секунду, когда я споткнулась, все-таки налетев на ступеньку, и чуть не клюнула носом, не ухватив никакой опоры в пустоте. И в тот же момент зажегся свет, высветив помещение впереди, как раковину. Сквозь прозрачную стеклянную дверь, через приоткрытую щель. В доме человека, который очень не любит, когда к нему приходят без предупреждения.

Сам Отс показался через пару мгновений из-за угла, электричество у него включалось где-то снаружи, наверняка одним общим рубильником на весь флигель. Взбежал на крыльцо, распахнул дверь:

- Входите, Марина.

Поднялась, мимолетно пощупав дверь: действительно, стекло, довольно тонкое и практически без рельефного рисунка. В короткой прихожей громоздились какие-то ящики, палки, корзины, стоял в углу серый мешок с длинным завернутым краем, беспорядочно толпились несколько пар обуви, лесной, залепленной грязью, листвой и хвоей. Заколебалась, разуваться ли, но Отс прошел в комнату так, и я вошла вслед за ним.