Сонаты без нот. Игры слов и смыслов в книге М. Цветаевой «После России» - Елена Айзенштейн

Цветаева приехала в Прагу 1—го августа 1922 года. Первый день в Чехии отмечен владельческой надписью Цветаевой на «Книге образов» Рильке: «Прага, 1—го нов. августа 1922 г. – первый день – ». [99: Поэт и время, с. 128.] Двойное тире, выделившее наиболее важную часть надписи, показывает, с каким внутренним напряжением Цветаева ждала встречи с Чехией, как важно было найти душевную опору. Такой поддержкой стал для нее Рильке, родившийся и учившийся в Праге: осенью 1895 года Рильке начал занятия на философском, а потом на юридическом факультете университета. [100: Райнер Мария Рильке. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. М. : Искусство, 1994.] У Цветаевой возникает надежда на то, что и она сможет прижиться здесь. Позже, в 1926 году, заочно познакомившись с Рильке благодаря посредничеству Пастернака, напишет ему: «… уехала я – через Берлин – в Прагу, взяв Ваши книги с собой. В Праге я впервые читала «Ранние стихотворения». И я полюбила Прагу – с первого дня – потому что Вы там учились». [101: П26, с. 86.] Творчески первыми днями окажутся 5 и 6 августа: Цветаева открывает черновую тетрадь эпиграфом из Тредьяковского: «От сего, что поэт есть творитель не наследует, что он лживец: ложь есть слово против разума и совести, но поэтическое вымышление бывает по разуму так, как вещь могла и долженствовала быть» (Тредьяковский) “ и первым стихотворением цикла «Сивилла», «Сивилла: выжжена, сивилла: ствол…». А. С. Эфрон отмечала, что стихотворение это родилось вне тетради, «в разгар переезда, поисков жилья <…>, в бытовой суматохе и суете» (В89). В «После России» оно датировано 5 августа:

Сивилла: выжжена, сивилла: ствол.Все птицы вымерли, но бог вошел.Сивилла: выпита, сивилла: сушь.Все жилы высохли: ревностен муж!

Вновь Цветаева ощущает себя «выбывшей из живых»: она не цветущее дерево, не жимолость (жимолость – жизнь), а выжженный ствол, на котором умерли птицы Лирики. Вероятно, Цветаева обыгрывает этот мотив: дерево без листвы – поэт без стихов. Рот пророчицы рисуется зевом «доли и гибели». Сивилла исполнила то, чего от нее требовал рассудок, но вместе с этим умертвила свою душу: «Сивилла: выбыла, сивилла: зев / Доли и гибели! – Древо меж дев».

Куманская Сивилла, предлагавшая купить свои книги с прорицаниями римскому царю, сожгла шесть из девяти книг после отказа царя купить книги. Кажется, так же поступает Цветаева со своими стихами, жгущими душу. Страстное горенье сменяет чувство «под веками»:

Державным деревом в лесу нагом —Сначала деревом шумел огонь.

Потом, под веками – в разбег, врасплох,Сухими реками взметнулся бог.

И вдруг, отчаявшись искать извне:Сердцем и голосом упав: во мне!

Позже близкий мотив возникнет в «Поэме Конца»: «Как будто бы душу сдернули / С кожей! Паром в дыру ушла / Пресловутая ересь вздорная, / Именуемая душа». Цветаева вдруг понимает, что она вечно будет сводом для «дивного голоса» Пастернака, умчавшего ее из жизни «в звездный вихрь»:

Сивилла: вещая! Сивилла: свод!Так Благовещенье свершилось в тот

Час не стареющий, так в седость травБренная девственность, пещерой став

Дивному голосу…– так в звездный вихрь

Сивилла: выбывшая из живых.

Благовещеньем назвала Цветаева час встречи с голосом Пастернака, которому стала пещерой Сивилла, отказавшаяся от осуществления своей любви.

Цветаева набрасывает несбывшийся план будущей большой вещи о Сивилле:

Сивилла

1) Детство Сивиллы

(не успею)

2) Первая встреча (Феб)

3) Сивилла и первый отрок (молодая)

4) Сивилла и воин.

5) Сивилла: не помнящая (себя)

6) Сивилла: не помнящая (других) Вас много…

7) Старая сивилла (честь)

8) Сивилла и отрок (другой)

9) Последняя встреча.

…………………………….

Голос и кость.

[102: РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 7, л. 8. Весной 1923 года Цветаева вновь вернется к этому замыслу. См. материалы в СВТ, с. 174—175.]

Предсказания Сивиллы, по легенде, были записаны на пальмовых листьях и составили девять Сивиллиных книг. У Цветаевой это соответствует девяти пунктам плана произведения о Сивилле. Продолжением темы Сивиллы звучит стихотворение следующего дня, где Цветаева отождествляет себя с каменной глыбой, точно с Каменным Ангелом, живущим «с веком порвав родство». Закаменелость, статуарность – символ безжизненности, устремленности ввысь:

Каменной глыбой серой,С веком порвав родство.Тело твое – пещераГолоса твоего.

Недрами – в ночь, сквозь слепостьВек, слепотой бойниц.Глухонемая крепостьНад пестротою жниц.

Свою увлеченность Пастернаком Цветаева дает через образ Сивиллы – глухонемой крепости, таящей в недрах души своего бога, противостоящей «жницам», живущим рожью, хлебом поэтических строк. Сивилла, укрытая от жизни лирикой, словно плащом, видит «в прозорливых тьмах», внутренним оком. Ее любовь – любовь царицы к царю, равной к равному. Лирика – лишь обломки прекрасных царств души, сказавшихся в слове, «прах» того, что жаждет выражения. В одном из первоначальных вариантов «Каменной глыбой серой…» оканчивалось следующими стихами:

Горе горе! Как столькимВстав, созерцать в векахГлиняные осколкиЦарств и дорожный прах

Битв… ибо веком сглазивВечным – навек взошелВ тело (столбняк и кладезь)Фебовой флейты ствол.

Возникает картина метафорического певучего вечнозеленого дерева, растущего на вершине горы. В этом финальном образе происходит слияние Сивиллы и Феба, срастание двоих в едином образе флейты – музыкального голоса Сивиллы, обреченной на вечное пение. В окончательном тексте стихотворение заканчивалось иначе:

Горе горе! Под толщейВек, в прозорливых тьмах —Глиняные осколкиЦарств и дорожный прах

Битв….

Горе «горы», цветаевское горе в том, что ее стихи – такие же глиняные, сердечные черепки. Цветаева застыла в столбняке восторга, закаменела от открывшихся ей звуков волшебной флейты Пастернака. Любовь к гению-поэту – «кладезь», и расходовать ее можно вечно.

Глава восьмая.

«В голосовом луче»

По-видимому, еще в Берлине Цветаева прочла раннюю лирику Пастернака. Не знаем, прочла ли «Близнец в тучах» (1914), но «Поверх барьеров» (1917) вероятнее всего. Уже в примечании к статье «Световой ливень», ошибочно назвав «Сестру мою – жизнь» первой книгой Пастернака, Цветаева пишет: «В последнюю секунду следующих две достоверности: 1. „Сестра моя Жизнь“ вовсе не первая его книга; 2. Название первой его книги не более и не менее, как „Поверх барьеров“» (V, 234). О неточности мог сообщить кто-то из окружения. Было бы странно, если бы, узнав о существовании двух других книг Пастернака, Марина Цветаева спешно не попыталась их разыскать. Косвенно подтверждает это стихотворение «Но тесна вдвоем…» (8 августа 1922), первоначально опубликованное под заголовком «Река» (альманах «Струги»), а затем, в 1926 году, третьим в цикле из четырех стихотворений «Сивилла». В нем Цветаева обращается со своими речениями к Пастернаку, названному здесь Адамом. Такое обращение, очевидно, связано со стихотворением «Эдем», открывавшим первую книгу Пастернака «Близнец в тучах»:

Когда за лиры лабиринтПоэты взор вперят,Налево глины слижет Инд,А вправь уйдет Евфрат.

Горит немыслимый ЭдемВ янтарных днях вина,И небывалым бытиемТочатся времена.

Минуя низменную тень,Их ангелы взнесут.Земля – сандалии ремень,И вновь Адам – разут.

«Самого Пастернака я бы скорей отнесла к самым первым дням творения: первых рек, первых зорь, первых гроз. Он создан до Адама» (V, 233), – писала Цветаева в статье «Световой ливень», еще не зная «Эдема». Как скоро должна была она убедиться в собственной прозорливости, найдя у Пастернака отождествление с Адамом, ощущение жизни первым днем творения! Пастернак назвал Адамом не только себя. «Эдем» был посвящен Николаю Асееву. В стихотворении речь о поэтах, которые должны приготовить чуткость к чуду, чтобы постигнуть красоту бытия, вознестись над жизнью, увидеть райскую прелесть Земли, немыслимый свет солнца и снега, пришедших на смену мраку «предсолнечных ночей». Начальные строки Цветаевой словно звучат ответом Пастернаку:

Но тесна вдвоемДаже радость утр.Оттолкнувшись лбомИ поддавшись внутрь,

(Ибо странник – Дух,И идет один),До начальных глинПотупляя слух —

Над источником,Слушай-слушай, Адам,Что́ проточныеЖилы рек – берегам…

«До начальных глин потупляя слух», Пастернак должен прислушаться к истинам, которые шепчут «жилы рек – берегам», сивиллины уста Марины Ивановны – жизни. Отвечая на пастернаковское «поэты взор вперят», на эту поэтическую множественность, Цветаева утверждает, что «даже радость утр» «тесна вдвоем». Творческое утро – час сиротства, когда Поэт одинокой дорогой бредет к Богу: « (Ибо странник – Дух, / И идет один)…». Позже, в 1926 году, о том же напишет ей Рильке: