Снежные люди - Ахмедхан Абу-Бакар

И тут блеснула спасительная мысль: бежать, бежать вместе с Хевой куда-нибудь в город, в райские места, где есть харчевни, гостиницы, асфальт, кино и нет Хажи-Бекира. Парикмахеры нужны везде, он неплохой мастер, значит, работа будет, а все остальное устроится. Адам чуть не заплакал от счастья!

Осторожно вылез парикмахер из-за скал и медленно, осторожно, воровски стал подкрадываться к собственной сакле. Он боялся сейчас встретиться не только с Хажи-Бекиром, но и с любым жителем Шубурума: чего доброго, примут с перепугу за каптара и в ужасе пырнут кинжалом или влепят заряд картечи из охотничьего ружья! Суеверные люди всегда трусливы. Шубурумцев не удивишь даже тем, чему всю жизнь не устает удивляться Али-Хужа, что где-то выводят цыплят без наседки; не удивишь даже тем, что человек за час облетает вокруг Земли. А скажи, что вон в том черном ущелье вчера сыграл свадьбу бес Иблис, женился на дочери шайтана, и на свадьбе ты сам плясал, ахнут от удивления, поверят, перепугаются…

Долго не решался Адам приблизиться к сакле: все прислушивался — не прогремит ли где камень под ногой прохожего. Все колебался и ждал. В таких случаях кайтагцы обычно говорят человеку: «Чухра диккули жанра диккули ааргарну, аттала, гурчи, гурчи!» Что в переводе значит: «Чем размышлять, как бы не разбиться и достать орехи, залезай, сынок, залезай на дерево!»

Нет, Адам не пошел к воротам, где, как сказочный аджаха-дракон, у колодца мог подстерегать Хажи-Бекир, а пробрался на зады, где — он знал — плохо закрывалось окно. И действительно, рама, скрипнув, отворилась, когда Адам подергал. Стараясь не шуметь, заправским вором, первый раз в жизни он влез в окно… Хева была в соседней комнате: на полу, на ковре, постелила она большой семейный матрац и мирно спала; не проснулась, даже когда Адам зажег керосиновую лампу. А горбун подсел к ней и загляделся; жалко будить, но что делать, если так и тянет коснуться ее волос?!

Ох, женские волосы, женские волосы! Сколько в них таинственной притягательной силы! Не потому ли веками женщины прятали волосы под чехлами и покрывалами — из сострадания к бедным, слабым мужчинам…

Сердце Адама радостно стучало: «Не ушла! Не ушла! Не ушла!» И это было слаще самой звучной мелодии четырехструнного чугура.

Легонько коснулся ее волос, небрежно рассыпанных на подушке. Хева открыла глаза, оглянулась:

— Это ты? Живой?

— Да, солнце мое, как видишь, пока еще жив. Ты рада, что я пришел?

— Надоело мне все, — зевнула Хева. — Спать хочу… Хватит с меня, что целых три часа торчала у ворот…

— Ждала меня?! — радостно воскликнул Адам.

— Нет, слушала извинения Хажи-Бекира… И вообще, что вы со мной играете? Я не кукла.

— Я не играю. Я просто любуюсь, — отозвался упавшим голосом Адам. — Хажи-Бекир, конечно, уговаривал вернуться?

— На коленях просил. Но я же сказала, что никогда не прощу: ударил при народе!

— Он же нечаянно… — возразил Адам справедливости ради. — Значит, не простила?

— Если б простила, меня б не было здесь…

— Умница! Да как он смел уговаривать чужую жену?.. Родная моя, я хочу быть всегда с тобой, вот так, рядом, чувствовать твое дыхание, видеть тебя, радоваться… — Адам не решался сразу предложить Хеве бежать из аула, бежать сегодня же, сейчас. — И я верю, ты будешь довольна, все у нас будет хорошо, дорогая…

Хоть и хотелось спать Хеве, она слушала, не прерывая: ведь раньше никто не говорил ей таких волшебных слов. Даже румянец проступил на щеках, полураскрылись губы…

— Вот увидишь, я вовсе не беспомощный. Я — человек. И человеком сделала меня ты, Хева. Где бы ни был, я всегда буду спешить к тебе, стану приносить гостинцы, подарю теплый платок с розами и бахромой…

— Я же плохая, — вдруг произнесла, расчувствовавшись, Хева.

— Не говори так! Ты добрая, ты хорошая. Это я плохой.

— Нет, я плохая.

— Нет, ты хорошая, а я плохой.

— Нет, я плохая.

— Нет, ты хорошая, а я плохой.

— Нет, я плохая.

— Почему?!

— Не знаю.

— Значит, хорошая. А там ты станешь лучше. Уж как мы с тобой заживем там!

— Где? — спросила Хева, не оборачиваясь: было так приятно слушать эти удивительные речи и радоваться притаившись.

— Там, там, сердечная, где все рядом, все близко. Тебе не надо будет стряпать, не надо топить, не надо разжигать огонь в очаге, готовить на зиму кизяк, ссориться с соседями за каждую навозную кучу на улице.

— А что же я буду делать?! — От удивления Хева обернулась.

— Ничего. Совсем ничего!

— Как ничего? — возмутилась Хева. — Это же очень скучно!

Первый раз в жизни она была такой словоохотливой и непринужденной.

— Не будет скучно, вот увидишь. Станем гулять в саду, ходить в кино, в театр.

— Я люблю кино. В театре, конечно, я не была ни разу… Не знаю, какой он, театр…

— Все узнаешь, солнышко, все… Вот только…

— Что — только?

— Нам надо бежать.

— Давай убежим, а?! — Хева вскочила. — Люди подумают, что ты меня похитил…

Когда-то, девочками, Хевины подруги считали похищение большим счастьем для девушки — ведь это так романтично в этой неромантической жизни.

— Вставай. Бежим сегодня же! Здесь нам не будет житья.

— Почему?

— Как почему?! Думаешь, Хажи-Бекир оставит нас в покое? Он же меня убьет! Это не пустая угроза. — Адам понизил голос. — Разве не слышишь шаги возле сакли и покашливание? Это же он.

— Ты хочешь бежать насовсем?

— Да. Что здесь хорошего?!

— Но… Но как же без родителей, без подруг, без… Я не могу!

— Надо, Хева.

— Нет, Адам, я не могу так — вдруг одна!

— Не одна, а со мной.

— Все равно не могу.

— А я не могу остаться и не хочу потерять тебя. — От волнения голос Адама прорвался. — Ты должна бежать со мной. Должна!

— Нет, нет, нет! Как же это вдруг? Без матери, без подруг… Вроде безродной… Ты подумай!

— Прошу тебя, хорошая, родная, не упрямься…

Адам возмущался, но не мог повысить голос на Хеву.

— А я не хочу.

Да, упрямство Хевы злило, и он кружился по комнате, как мышь в мышеловке, ломал пальцы. Он злился не только на Хеву, он злился на всех шубурумцев, что упорно цепляются за ветхие сакли и бесплодную землю, что давно не оставили этот каменный тесный мешок, в котором негде повернуться. И еще, честно говоря, в душе Адама с детства копился гнев на здешних зубоскалов и сорванцов, которые не раз его обижали.

Еще долго Адам упрашивал Хеву. Но Хева снова легла в постель, отвернулась, натянула одеяло, сказала:

— Хватит меня уговаривать. Надоело! То один, то другой. Теперь буду поступать, как сама решу…

Внезапно раздался неистовый стук в ворота; казалось, гром грянул в самой сакле. Адам судорожно поправил на Хеве одеяло и торопливо вышел на веранду: под звездным небом он различил смутный силуэт у ворот. Не было сомнений: Хажи-Бекир.

Быстро поднялся Адам на плоскую кровлю и оттуда, с другой стороны, цепляясь за выступы неровной стены, спустился на землю и бежал, прячась за валуны и скалы над самой пропастью. Как говорят в Дагестане: «Хочешь сберечь голову — дай волю ногам!» И тут темную осеннюю ночь, как вспышка молнии, как выстрел, пронизал страшный крик падающего в пропасть человека.

И сейчас же кто-то торопливо пробежал возле сакли,

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СЛЕДЫ НА СНЕГУ

Аул Шубурум прилеплен к скалам на заоблачных высотах, у самых вершин Дюльти-Дага, покрытых вечным снегом. Каменные серые невзрачные сакли со всех сторон испещрены лепешками кизяка, прижались тесно друг к другу, будто это одно целое или все еще не достроенное здание; будто это доисторический городок, который раскопали, исследуя, археологи. Даль и глухомань. В наше время совсем непригодное место для человека. Раньше люди Страны гор забирались на эти бесплодные высоты ради самосохранения, спасаясь от бесконечных набегов и нашествий иноземных полчищ. Давно кануло в историю то время, но жители горных аулов по привычке сидят в своих орлиных гнездах… Впрочем, все меньше и меньше остается орлиных гнезд на карте Дагестана…

Бедна растительность высокогорья: стелющиеся кустарники, низкая, но зато сочная трава, которую так любят овцы. Вот только зимой их кормить здесь нечем, и чабаны гонят отары вниз — в Ногайские степи.

В колхозе «Земля», да, так называется колхоз в ауле Шубурум, и, право, звучит это, как вопль измученного жаждой человека: «Воды!» — мало пахотной земли, и все это мелкие поля-террасы по склонам ниже аула. И эти террасы созданы руками трудолюбивых земледельцев (воистину — земле-дельцев!), которые натаскали сюда землю в корзинах из ущелья, с речной поймы. Здесь успевают созреть лишь белая горская редиска — кехе, — озимый ячмень и кое-где на солнцепеке кукуруза-скороспелка. Очень уж коротко лето в горах! И последние годы, несмотря на трудолюбие горцев, колхоз «Земля» словно бы застыл на одном уровне: некуда ему развиваться! Негде применить механизацию, неоткуда взять лишние корма… Просто незачем людям биться лбами о камень, все равно путного не добьешься, только синяков наставишь да шишек. Вот почему так часто произносят в горах слово «переселение».