Чакра Фролова - Всеволод Бенигсен

О природе красоты и влюбленности он вообще думал часто. Ему казалось, что есть какой-то механизм, принцип работы которого можно уловить, а, значит, и подчинить своей воле. Особенно его занимал вопрос любви у некрасивых людей. Завидев молодую, но очень некрасивую пару, он думал, что вот идут два молодых вопиюще некрасивых человека. Они смотрят друг на друга с любовью, чуть ли не с обожанием. Но неужели это действительно любовь? Неужели этот некрасивый мужчина сможет устоять перед чарами какой-нибудь красавицы, предпочтя ей свою некрасивую подругу? Или он не видит, что его подруга некрасива? Допустим, что видит (есть же все-таки какие-то объективные понятия женской красоты). Но что тогда? Хотел бы он иметь более красивую подругу или он подсознательно умеряет свои аппетиты, понимая, что с его внешностью у него нет шансов обольстить красавицу? То есть он рос, взрослел и, глядя в зеркало, постепенно понимал, что звезд с неба хватать не стоит? А если так, то это сознательный или подсознательный процесс? Если подсознательный, значит, он не страдает от ограниченности выбора? Если же нет, то он должен страдать. Я, например, страдаю, думал Фролов, потому что понимаю, что теоретически могу обладать красивой женщиной, однако в то же время осознаю, что во многом это вопрос везения. Возможно, если бы я подсознательно умерил свои требования, мне было бы легче. Но ведь есть некрасивые низкорослые мужчины, которые напрочь лишены этого комплекса и добиваются расположения первых красавиц. Почему же они не воспитали в себе эти ограничения? Значит ли это, что они научились управлять этим процессом? Или достаточно поверить в собственную красоту? Но мужчине это проще сделать, чем женщине. Внешность у мужчины не стоит на первом плане. Но ведь мы знаем примеры некрасивых женщин, которых без объяснимых причин боготворили наиумнейшие и наикрасивейшие мужчины. В таком случае можно представить, что некрасивая пара состоит из уверенного в своей неотразимости мужчины и женщины, которая обладает чарами красавицы. Выходит, впрочем, несусветная путаница.

Задумавшийся Фролов не сразу заметил, что сидящий за рулем Никитин ему что-то говорит. Причем говорит явно давно.

– А? – рассеянно переспросил он оператора, надеясь, что тот не обидится на невнимательность спутника.

– Я говорю, все, приплыли, – емко резюмировал свой монолог Никитин.

– Куда? – испуганно завертел головой Фролов.

– В лес, – мрачно ответил Никитин и прибавил длинную матерную тираду, в которой с соответствующими прилагательными фигурировали лес, деревья, птицы, а также образцово-показательный колхоз, киностудия и даже Кондрат Михайлович Топор. Последний умудрился заслужить аж несколько матерных эпитетов, которые оператор мастерски вплел между именем, отчеством и фамилией руководителя.

Осмотревшись, Фролов только сейчас понял, что они и вправду заблудились. И заблудились серьезно. Вокруг шумели вековые дубы, а дорога, и без того узкая, сузилась до ширины тропинки и стала петлять меж деревьев.

– Давай назад, – приказал он оператору, но тот покачал головой.

– Не выйдет. Здесь не развернуться, а задним ходом нам не пробраться – мы только что с горки съехали.

– А на карте что?

– На карте уже давно колхоз должен быть.

– А что ж его нет? – раздраженно спросил Фролов.

– А то ты, Александр Георгиевич, не знаешь, как карты составляются, – хмыкнул Никитин.

– А как они составляются?

Фролову было неприятно демонстрировать свое невежество, но он и вправду не знал.

Никитин рассмеялся.

– Ты, Александр Георгиевич, как с луны упал. Все ж карты перевраны.

– Зачем? – изумился Фролов.

– Ну как? Затем, чтоб вражеская армия нашими картами воспользоваться не смогла.

– Какая еще армия?! – запутался Фролов.

– Не знаю, – пожал плечами Никитин. – Английская или еще какая. Кто там на нас нападать собирается…

Фролов смущенно замолчал. До этого момента он был уверен, что карты составляются для того, чтобы помочь человеку найти то, что он ищет, но то, что они составляются для того, чтобы помешать ему найти то, что он ищет, явилось для Фролова новостью.

– А есть карты, которые не врут? – спросил он неуверенно.

– Не врут только военные карты, да где ж их достать? Да и хер в них что поймешь… Стрелки, значки, все засекречено.

– И что же делать?

– А хер его знает, – флегматично ответил Никитин. – Выпить бы.

В его устах это гипотетическое пожелание прозвучало как вполне реальная угроза, и Фролов нервно завертел головой – на месте ли киноаппарат и не припрятал ли Никитин где-нибудь бутылку. Но бутылки нигде не было, да и камера, слава богу, находилась на месте. В этот момент оператор закричал, тыча пальцем куда-то через лобовое стекло:

– Маковка, маковка!

– Какая еще маковка?!

– Да церква!

– И что?

– Значит, деревня.

Фролов вгляделся и действительно увидел мелькающий за листвой купол церкви с крестом.

«Ерунда какая-то, – подумал он. – Церковь в образцово-показательном колхозе…»

Никитин прибавил скорости, но через пару минут уперся в непролазный бурелом, за которым мерцала не менее непролазная топь. Где-то слева виднелась притоптанная трава – видимо, обходная тропинка.

– Здесь не проехать, – сказал Никитин, выключая мотор. – Дальше надо пешком.

– А сумки?

– На себе потащим.

– А машина?

– А что тут с ней станется? Медведи разве что покататься возьмут.

Ответ был явно ироничный, но Фролов, памятуя о пропитой в тайге кинокамере, напрягся – кто его, Никитина, знает? Может, у него подход особый к медведям имеется – возьмет и пропьет им автомобиль. Но возражать не стал. Машину бросили и дальше двинулись пешком.

Глава 7

То, что передовым колхозом «Ленинский» здесь не пахнет, Фролов понял, едва они с Никитиным, как два навьюченных осла, вошли в деревню. Их встретили пыльная дорога, грозящая при первом же дожде превратиться в хлюпающее болото, густые заросли крапивы и чертополоха вдоль кривых сточных канав, а также несколько покосившихся домов, окруженных дощатыми заборами всех форм и красок. Главным же было тотальное отсутствие каких-либо признаков советской власти.

– На передовую деревню не тянет, – сухо прокомментировал увиденное Никитин, морщась под тяжестью своей ноши. Жаркое июньское солнце припекало, и на его морщинистом лбу выступили крупные виноградины пота.

Фролов хотел что-то сказать в ответ, но в горле пересохло, да и что тут можно было еще сказать? И так ясно, что не тянет.

Никитин остановился.

– Все, бля, перекур.

Он вытер мокрый лоб и опустил на землю рюкзак с киноаппаратом и сумку с дополнительным оборудованием и запасными бобинами.

– Надо бы спросить, где мы, – тяжело дыша, сказал Фролов и тоже скинул свою сумку. В ней были личные вещи и запасы еды на всякий случай.

– У кого? – хмыкнул Никитин, доставая папиросы. – У него?

И он кивнул головой в сторону огромного хряка, лежавшего в луже возле колодца и с интересом наблюдавшего за приезжими. Заметив, что на него, наконец, обратили внимание, тот довольно хрюкнул и мотнул головой.

– Ни людей, ни блядей, – резюмировал Никитин, затягиваясь папиросой и озираясь.

Добавить что-то к этой лаконичной сентенции было трудно, хотя из обеих перечисленных категорий последние волновали Фролова сейчас меньше всего.

Через минуту на дороге показался явно подвыпивший мужик. Он двигался какими-то немыслимыми зигзагами, переставляя ноги, словно это были протезы, а он учился на них ходить. Из-за этого определить вектор движения было крайне сложно. Мужик как бы шел по направлению к киношникам, но в то же время петлял, словно отчаянно пытался избежать неминуемой встречи.

«Этого только не хватало», – чертыхнулся про себя Фролов.

Никитин словно прочитал его мысли.

– О! – обрадовался он нетрезвой походке мужика. – А здесь, оказывается, есть жизнь.

Он коротко свистнул прохожему, и тот замер, уставившись на гостей. Замер и хряк, видимо, решив, что свист обращался к нему.

– Слышь, товарищ! – крикнул Никитин. – Как деревня называется?

Мужик с шумным хрюканьем втянул носом и харкнул. Хряк в луже издал аналогичный звук, разве что плевать не стал. Казалось, между ними произошел короткий бессловесный диалог.

– Это уже можно снимать, – шепнул Никитин Фролову с каким-то неуместным восторгом.

– Если мы это снимем, нам снимут головы, – хмуро сострил Фролов.

Мужик тем временем, словно следуя навязанной ему кем-то траектории, подошел ближе.

– А вы кто? – спросил он, прищурившись – то ли от солнца, то ли демонстрируя свою подозрительность. Затем стал качаться и переступать ногами, как будто топтал невидимых жуков. Видимо, его вестибулярный аппарат работал с перебоями.

Фролов, как глава делегации, вышел слегка вперед.

– Мы ехали в колхоз «Ленинский» кино снимать. И, видимо, немного заблудились.