Анна Иоанновна - Игорь Курукин

В 1719 году в гости к Анне приезжала сестра, мекленбургская герцогиня Екатерина — жаловалась на самодура-мужа, которого император лишил герцогства. Оставив Мекленбург, она с дочерью Анной Елизаветой Христиной летом 1722 года вернулась в Россию и больше не общалась с супругом, хотя официально их брак так и не был расторгнут. Она жила в старом Измайловском дворце. Дневник голштинского камер-юнкера Фридриха Берхгольца запечатлел её домашний обиход, сочетавший светские приёмы и старомосковские развлечения: «Герцогиня женщина чрезвычайно весёлая и всегда говорит прямо всё, что ей придёт в голову, а потому иногда выходили в самом деле преуморительные вещи… Когда мы побыли немного в приёмной комнате, герцогиня повела нас в спальню, где пол был устлан красным сукном, ещё довольно новым и чистым (вообще же убранство их комнат везде очень плохо), и показывала нам там свою собственную постель и постель маленькой своей дочери, стоявшие рядом в алькове; потом заставила какого-то полуслепого, грязного и страшно вонявшего чесноком и пбтом бандурщика довольно долго играть и петь свои и сестры своей любимые песни, которые, кажется, все были сальны, потому что принцесса Прасковия уходила из комнаты, когда он начинал некоторые из них, и опять возвращалась, когда оканчивал. Но я ещё более удивился, увидев, что у них по комнатам разгуливает босиком какая-то старая, слепая, грязная, безобразная и глупая женщина, на которой почти ничего не было, кроме рубашки, и которой позволили стоять в углу около нас… Я никак не воображал, что герцогиня, которая так долго была в Германии и там жила сообразно своему званию, здесь может терпеть около себя такую бабу»{65}.

Нравы петровского двора пришлись Екатерине Ивановне по душе. На вечеринках она плясала польский, выбирая себе кавалеров, спорила с немцами «за мекленбургское дело», посещала балы и маскарады, пировала при спуске на воду новых кораблей, устраивала у себя во дворце любительские комедии, каталась на санях — в общем, жила в своё удовольствие. Пусть старый дворец был неудобным, спектакли убогими, дамы не говорили по-немецки, блюда были дурно приготовлены — зато танцы «продолжались долее 10 часов», венгерское лилось рекой, а хозяйка от души стремилась веселить гостей.

Личная жизнь младшей сестры, Прасковьи, тоже устроилась, хотя и со скандалом: в 1724 году при дворе обнаружилась «амурная связь» майора гвардии Ивана Дмитриева-Мамонова с царевной, которая якобы родила в Москве мальчика{66}. Император вспылил, даже отправил кого-то из слуг-пособников на дыбу, но в конце концов остыл. После смерти матери (она тихо скончалась в октябре 1723 года и была похоронена в новой столичной обители — Александро-Невском монастыре) Прасковье достались немалые владения, но бумаги царевны свидетельствуют, что жила она так же весело, как и сестра, занимая деньги (по 300–500 рублей) и закладывая драгоценности, чтобы содержать свой маленький двор, покупать новые туалеты, украшения, английское пиво, «бургонское» и «шемпанское»{67}.

Анна о сестрах помнила, регулярно посылала им безыскусные письма. Так, 20 ноября 1725 года она писала в Петербург: «Государыня матушка моя царевна Прасковья Ивановна, здравствуй свет мой на многие лета. Прошу, свет мой, не оставить меня в письмах ваших о здоровьи государыни матушки-тётушки, государынь сестриц и о герцоговом здоровьи и о своём, чего от сердца желаю слышать. О себе вам, свет, доношу — в добром здоровье и остаюсь вашего высочества сестра Анна»{68}.

Сестры Ивановны, разменявшие третий десяток лет, в качестве политических фигур не рассматривались, своих «партий» не имели, а потому никому не мешали, и им не было нужды притворяться и ловчить. Смерть Петра I, а затем и Екатерины I почти ничего не изменила в укладе измайловских обитателей — разве что жизнь старой столицы несколько оживило пребывание в ней в 1728–1729 годах двора юного императора Петра II. Здесь росла племянница Анны — полурусская-полунемецкая принцесса, не подозревавшая, что по воле тётки ей предстоит стать матерью императора, а затем и правительницей империи.

Анна же, как смогла, устроила своё женское счастье с помощью пожилого, но надёжного Бестужева. Поначалу обер-гофмейстер ей не понравился — он даже доложил царю, что «их высочествам не угоден» и Анна просит прислать вместо него её родственника Салтыкова. Однако постепенно отношения наладились. Бестужев вёл утомительные для вдовы хлопоты по имениям (удивительно, что герцогиня, на протяжении многих лет окружённая немцами, так и не выучила язык и впоследствии избегала на нём изъясняться), через него Пётр действовал при сношениях с курляндским дворянством и аккредитованными в Курляндии иностранными дипломатами. Бестужев ведал и доходами с имений — они направлялись в Петербург, а уже оттуда достаточная, по мнению царя, сумма передавалась тому же Бестужеву. Анна, в свою очередь, заботилась о семье своего управляющего, хлопотала перед императрицей Екатериной о его сыновьях и дочери, княгине Волконской.

Как и другие люди петровского двора, Анна старалась действовать через новую царицу Екатерину, называя её в письмах «тётушка-матушка», «свет мой», «радость моя», жаловалась ей на буйного дядю Василия Фёдоровича Салтыкова, рассказывала о размолвках с матерью. «Истенна, матушка моя, донашу: неснозна, как нами ругаютца! — писала она в июле 1719 года. — Если бы я таперь была при матушки, чаю, бы чуть была жива от их смутах; я думаю, и сестрица от них, чаю, сокрушилась. Не оставь, мои свет, сие в своей миласте!» У неё же искала сочувствия в одиночестве и бедности:

«Дарагая моя тётушка, покажи нада мною материнскую миласть: попроси, свет мой, миласти у дарагова государя нашева батюшки дядюшки оба мне, чтоб показал миласть — моё супружественное дело ко окончанию привесть, дабы я болше в сокрушении и терпении от моих зладеев, ссораю к матушке не была… Вам, матушка моя, известна, што у меня ничево нет, краме што с воли вашей выписаны штофы; а ежели к чему случеи позавёт, и я не имею нарочетых алмазов, ни кружев, ни полотен, ни платья нарочетава: и в том ко мне исволте учинить, матушка моя, по высокаи своей миласти из здешних пошленых денек; а деревенскими доходами насилу я магу дом и стол свой в гот содержать. Также определон по вашему указу Бестужев сын ка мне обар-камарам-юнкаром и живёт другой год бе[з] жалованья, и просит у меня жалованья; и вы, свет мои, как неволите? И прошу, матушка моя, не прогнева[й]ся на меня, шту утрудила своим писмом, надеючи на миласть вашу к себе. Ещё прошу, свет мои, штоб матушка не ведала ничево и кладусь [в] волю вашу: как, матушка моя, изволишь са мною. При сём племянница ваша Анна кланеюсь»{69}.