Пернатые артисты - Владимир Дуров

Благородные олени вереницей спускаются с гор по узкой тропинке, а еще ниже, под обрывом, из пещеры выглядывают головы белых медведей.

У подножия горы блестит от солнечных лучей вода, и в ней, точно змеи, темные и блестящие, как сталь, резвятся тюлени, морские львы, морские зайцы.

Я замечаю среди них фигуру морского слона. Он выставляет из воды морду с коротким, как бы обрубленным, хоботом, а громадный морж упирается белыми клыками в скалу и, кряхтя, неуклюже вылезает на гладкую площадку-скалу, выкрашенную под цвет льда.

Я слушал в парке вместе с Гагенбеком музыку, как вдруг странная тревога нарушила безмятежный покой сада. Горный баран скрылся с вершины скалы; олени сбились в кучу и замерли; белые медведи как-будто срослись со стенами пещеры. С поверхности воды сразу исчезли все ее обитатели.

Вокруг все замерло, даже мелкие птицы в пруде точно растаяли…

Только одна полуобезьяна, веселая, маленькая лемур-ката, как молния летала от стенки к стенке в своей большой клетке, мелькая бархатной головкой с круглыми желтыми глазами.

И мне, и Гагенбеку было непонятно поведение животных. Мы отправились к загону страусов.

В загоне мирно паслись громадные птицы, считающиеся самыми большими птицами в мире. Мы глянули за загородку.

Один из страусов, стоявший вблизи загородки, медленно опустился к земле, точно приседая, прижался грудью к траве и, забавно поворачивая свою маленькую голову на длинной шее, склонял ее на бок.

Тогда мы взглянули вверх и поняли, что случилось: величественный цеппелин[5] плыл по воздуху. Он-то и привел в ужас зверей…

На следующий день я отправился в [парк выбирать животных, которых хотел купить у Гагенбека. Зашел я в загон к страусам и увидел ту же картину, что и накануне: страус низко приседал и гнул голову. Я не заметил ничего, но до моего слуха долетел далекий шум автомобильного мотора. Птица, очевидно, принимала его за шум громадного, страшного чудовища — цеппелина.

Таково было мое первое знакомство со страусом.

В загоне разгуливало целое стадо страусов. Имелись в стаде и особенные выводки, полученные при помощи инкубаторов.[6]

Мне предложили выбрать страуса, который мне понравится. Я указал. Поймать его оказалось нелегко. Пришлось сначала отделить его от других, окружив людьми, а затем уже набросить на голову чулок. С чулком на голове он стоял, как вкопанный. Страуса отвели в особое помещение. Я осмотрел еще раз, уже внимательнее, и купил.

Путешествие в Россию страус перенес очень хорошо: он помещался в клетке, обитой войлоком, чтобы как-нибудь не стукнуться.

Кормил я его кочанами капусты, отрубями, мелкими камнями, кукурузой, черным хлебом. Иногда давал в пищу мелко растолченные кости животных.

По совету Гагенбека, я еженедельно давал огромной птице сырое куриное яйцо, которое она проглатывала целиком. Когда яйцо проходило через страусовое горло, я его нащупывал и раздавливал.

Обыкновенную яичную скорлупу выбрасывают вон, не думая о том, что она вследствие богатого содержания солей, углерода и извести может быть великолепным кормом для птиц.

О страусах пишут, что они глупы. Я решил проверить, так ли это, и купил страуса.

Но чем больше я наблюдал его, тем сильнее убеждался в том, что люди плохо знают природу этой замечательной птицы.

Были случаи, когда страусы, чувствуя, что они не в силах бежать от преследующего их на лошади охотника, останавливались, как вкопанные, и прятали голову в первый попавшийся куст.

Люди из этого сделали вывод: страус глуп, потому что думает, что если он сам не видит, то и его никто не видит.

А в страусе говорит просто чувство самосохранения (то чувство, которое заставляет и человека прятать прежде всего голову от ожидаемого удара), так как самое нежное место у этой громадной птицы — темя.

Нельзя же называть глупым человека за то, что он гнется, заслышав свист пули, хотя это пригибание головы и не спасает его от выстрела.

Говорят, страус глуп потому, что его легко обмануть. Охотники для ловли страусов прибегают к следующим приемам: надев на себя кожу страуса с перьями, они близко подходят к птице.

В оправдание страусов можно сказать, что в тех местностях, где на них мало охотятся, птицы спокойно пасутся, несмотря на то, что они обладают острым зрением и могут прекрасно разглядеть подкрадывающегося врага. Но они не знают опасности и потому не обращают внимания на охотников. Это — невнимательность доверчивого животного, а не глупость.

Некоторые естествоиспытатели говорят, что у страуса очень слабое зрение. Я этого не наблюдал. Наоборот, страус, купленный мной у Гагенбека, оказался очень зорким. Он прекрасно видел из своего загона служащего с кормом в воротах на протяжении более 800 шагов и тотчас же начинал топтаться на месте, выражая этим нетерпение.

Дрессировке страус поддавался нелегко. Прежде чем начать дрессировать животное, я некоторое время наблюдаю за ним, стараюсь подметить и разгадать его движения, желания и настроения.

Когда я впервые вывел страуса на арену, он тотчас же хотел перескочить через барьер и удрать. Но кругом стояли люди, и эта затея ему не удалась. Кормление сближает человека с животным. Я всегда кормил страуса сам, но он ко мне привыкал туго. Часто он старался сорвать у меня с пиджака пуговицу и проглотить. При этих поисках пуговицы страус издавал звук недовольства: «гу!»

Страусы готовы проглотить все блестящее, что им попадется на глаза.

Раз во время репетиции он нашел валявшийся в песке большой кусок лампового стекла и тотчас же, конечно, проглотил его. Я боялся за последствия, но все обошлось благополучно.

В другой раз страус чуть не погиб от простой царапины, поранив себе шею гвоздем. Из ранки полилась кровь. Пришел ветеринарный врач и наложил повязку, не позволив ее трогать всю ночь.

Утром я с ужасом увидел, что у моего страуса раза в четыре распухла шея, а голова беспомощно висит. Причиной этому был слишком туго перетянутый бинт. Я моментально разрезал его и этим вернул ему правильное кровообращение. Отеки мало-по-малу спали.

Первым номером, с которым мой страус выступил перед публикой, был выезд его в упряжи в двухколесном экипаже.

Но запрячь его в тележку можно было лишь при помощи чулка, который я осторожно натягивал ему на голову и снимал тогда, когда птица была уже в упряжи.

Понемногу страус привык «работать» и входил в роль. Длинная бамбуковая палка служила мне вместо вожжей. Если я хотел повернуть вправо, то двигал палкой влево и наоборот, при чем произносил монотонные звуки «гу», подражая голосу страуса, когда он недоволен.