Ожерелье для дьявола - Жюльетта Бенцони

— Я никогда не расценивал лошадей как никчемную дохлятину. Я скорее бы приравнял их к людям. Лошадь, сударь, самое благородное животное, которое когда-либо вышло из рук Создателя. И он создавал его не для такого дурацкого побоища.

— Когда человек играет своей судьбой, что значит лошадь? Вы должны досмотреть корриду до конца, тогда сможете судить о ней.

— Я уже насмотрелся вдоволь и останусь, если вы пообещаете мне удовольствие видеть, как бык мстит за лошадей.

Взрыв негодования был ему ответом. Жиль с иронией отсалютовал шпагой.

— К вашим услугам, господа! Я готов выступить в роли быка.

— Об этом не может быть и речи, — резко оборвал его незнакомец. — Сначала вы будете драться со мной.

— Это было бы мило… но у вас нет шпаги.

— Из этого не следует, что я не умею ею владеть. У меня просто нет ее при себе. Но у меня есть кулаки, — добавил он, суя под нос французу огромные кулаки. — Мы будем драться по-моему, если вы, конечно, согласны. Конечно, дворянину не пристало драться подобным образом.

— Вы полагаете? Все же попробуем.

Посреди широкого круга двое мужчин сцепились и очень скоро покатились в пыли. Незнакомец был очень силен, но он был ниже и не столь быстро реагировал, как Жиль, который с помощью Понго усвоил в совершенстве искусство индейской борьбы, приобретенное им в лесах Виргинии. Драка была жестокой и продолжалась без перевеса в чью-либо сторону. По прошествии некоторого времени они сидели на земле, с трудом переводя дух, и притом в полном одиночестве, лишь какой-то мальчонка в лохмотьях глазел на них, поедая кусок арбуза. Публика же, утомившись, предпочла возвратиться к более захватывающему зрелищу на арене. Испанец расхохотался.

— Думаю, что мы можем здесь поставить точку. Во всяком случае, вы уже не рискуете быть растерзанным.

— Иначе говоря, вы дрались со мной, чтобы меня спасти? Признаюсь, не понимаю почему. Вероятно, вы не испанец?

— Я родом из Арагона, значит, больше испанец, чем все остальные испанцы. Но я художник и хотел бы нарисовать ваш портрет… после того, как вы переоденетесь. Пойдемте выпьем кувшинчик вина, таверна Лос-Рей здесь поблизости… я объясню вам, что такое коррида. Я-то ее хорошо знаю. Мне еще случается иногда убить быка.

Два часа спустя, крепко выпившие и все такие же грязные, оба соперника похрапывали за столом таверны. С тех пор они стали друзьями до гроба.

Жиль рассмотрел рисунок своего друга. Это был трон королевы Мая, окруженный свитой и обожателями.

— Новый картон для ковра Академии Сан-Фернандо?

— Конечно. Это единственный вид живописи со светскими портретами, который принимает моя супруга, — ответил Пако с легким огорчением и даже с презрением. Жиль уже знал, что его женитьба на Жозефе Байе, преувеличенно стыдливой, суровой и признающей только академичность, оказалась для Пако несчастливой. — Это не продлится долго! — Пако резко засунул рисунок в карман куртки. — На сегодня хватит. Пойдем выпьем стакан вина, поедим чесночной колбасы, а потом пойдем танцевать.

Шевалье покачал головой.

— Это невозможно, Пако. Сегодня вечером я заступаю в караул во дворце. Может, этим и объясняется мой столь невеселый вид.

— Понимаю. Но скажи мне, амиго, что за службу ты несешь во дворце?

— Какую службу? Что ты хочешь сказать? Ты же королевский живописец и должен знать, чем занимается охрана.

— Конечно. Но охрана кого? Охрана старого короля или охрана принцессы Астурийской?

Жиль расхохотался.

— Пако, друг мой, ты слишком много слушаешь россказней слепых нищих на Пуэрта дель Соль.

Они заменяют газеты и пересказывают дворцовые сплетни.

— Слепые иногда говорят и правду. Или мне, может, приснилось, что один из твоих сослуживцев в гвардии недавно был незаметным образом уволен со службы только потому, что он по ночам давал уроки игры на гитаре Ее Высочеству?

— Много всякого говорят, — уклончиво ответил Жиль, не желая более продолжать разговора, который, как он полагал, его совершенно не касался.

Гойя вынул длинную черную сигару из внутреннего кармана куртки. Зажег ее, краем глаза наблюдая за другом. С наслаждением сделав несколько затяжек, он заявил:

— Ты не болтлив, и это хорошо. Что бы там ни говорили, ни для кого в Мадриде не тайна, что принцесса Мария-Луиза одарена чрезмерным темпераментом, которого не удовлетворить толстяку-мужу, и что ее необычайно интересуют охранники гвардии. Берегись!

— Чего?

— Трех личностей: во-первых, герцогини Сотомайор, главной камеристки, у которой страсть к шпионажу в крови; во-вторых, исповедника короля, непроницаемого дона Жоакино д'Элета, он так тощ, что может проникнуть даже в оконную щель; а в-третьих, министра двора Флорида Бланка, обязанность которого — устраивать быт коронованной семьи. Именно он так ловко устранил гитариста. Однако гитарист принадлежал к очень знатной семье Кастилии. А ты иностранец и можешь быть устранен… навечно. А я еще не закончил твоего портрета. Это было бы слишком тяжело для меня.

— Не опасайся, у тебя будет время закончить.

Принцесса думает обо мне не больше, чем я о ней.

Между нами, твой гитарист был чертовски смел, а что до меня, то я предпочитаю прекрасных танцовщиц Лос-Рей. Ну, прощай, Франсиско. Я зайду до конца недели, чтобы пригласить тебя поужинать.

— Прощай, француз. Я задерживаю тебя… ну, до встречи в моей мастерской в д'Эль-Растро.

Жозефа еще заставит тебя попоститься.

Друзья обнялись, Пако снова принялся за рисунок, а Жиль подошел к лошади, вскочил в седло и готов уже был покинуть Карабаншель. Он надеялся еще подъехать к Терезии, жадно отыскивавшей его взглядом, чтобы кивнуть ей напоследок, но его внимание было привлечено громкими звуками колокольчиков подъезжавшей кареты.

Это был маленький кабриолет, с блестящими медными полосками, в который была впряжена великолепная андалузская лошадь, экипаж был известен всему Мадриду, так как принадлежал знаменитому матадору, великому Педро Ромеро. Тот правил сам.

Громкие приветствия сопровождали появление идола, пышно разодетого в бархат канареечного цвета, расшитый золотом, и улыбавшегося ослепительной белозубой улыбкой. Жиль удостоил его рассеянным взглядом, так как рядом с ним, на красных подушках кареты, он узнал ту единственную женщину, пробудившую в нем интерес со времени его прибытия в Испанию. Это была великолепная маха с огненным взором, она вызвала в нем жгучие воспоминания о Ситапаноки, этой индейской принцессе, чей образ приходил к нему в бессонные ночи.

Испанка была не так красива, как индейская принцесса, но от всего ее образа исходила демоническая жизненная сила. Густая волна черных кудрявых волос, еле удерживаемая разноцветной лентой, спускалась до середины спины, обрамляя бледное лицо с громадными черными глазами.