Последствия неустранимы (сборник) - Михаил Черненок

Дело было так. Ночью, в прошлую пятницу, точнее, рано утром в субботу, вернувшись домой из очередной служебной поездки, я застал Таисию с хахалем Головчанским, и они долго не открывали мне дверь моего собственного дома. Когда дверь открылась, я увидал следующее: в доме накурено – хоть топор вешай; окно в спальне распахнуто настежь, хотя на улице полоскался проливной дождик; в кухне под столом – пустая бутылка типа “Плиска”. Посмотрев такую картину, не надо быть папой римским, чтобы понять, что к чему.

На мое категорическое требование – объяснить возникшее недоразумение – Таисия начала выступать, как дошкольница. Само понятно, такое детское объяснение вполне взрослых поступков вызвало у меня негодование, заметив которое Таисия, во избежание неизбежного конфликта с последующим нанесением телесных повреждений, как была в летнем платье и домашних галошах на босу ногу, пулей вылетела в раскрытое окно и скрылась в неизвестном направлении. Интересно представить: а если бы такая комедия произошла в многоэтажке да еще, примерно, на девятом этаже?.. Дорого обошелся бы Таисии этот полет! Только одни галоши, по всей видимости, сохранили бы свою первоначальную форму.

Теперь, возможно, вас заинтересует, ради чего я вам пишу? Факт, дескать, состоялся. Ответ – в следующем:

1) прошу обязать милицию срочно найти скрывающуюся от заслуженного возмездия Таисию и, чтобы отбить у нее охотку к любовному озорству, посадить хотя бы на пару суток;

2) в целях профилактики пригласите к себе гр-на Головчанского и познакомьте его с Уголовным кодексом РСФСР. Пусть задумается над той злободневной проблемой, что Таисия не только моя жена, но и его подчиненная. А за принуждение к озорству подчиненной по службе женщины прокурор при желании вполне может припаять любому начальнику статью кодекса, где черным по белому определено лишение свободы на срок до трех лет. Интересно, как Головчанскому понравится такое кино?..

Ответ надеюсь получить от вас в сроки, которые указаны в статье “Работа с письмами трудящихся”, напечатанной в журнале “Человек и закон”, который я выписываю и прочитываю от корки до корки. Таким образом, кое в каких юридических вопросах кумекаю основательно. А если где-то пишу слова не так, как надо, то это вызвано тем, что свою производственную программу на трудовой вахте мне приходится выполнять руками, а не головой. К сему Иван Тимофеевич Стрункин».

Едва Слава Голубев дочитал последнюю страницу «заявления», пристально наблюдавший за ним Стрункин спросил:

– Ну как?.. Хлестко написано?

– Да, – согласился Слава. – Одно непонятно: видели вы Головчанского в своем доме или нет?

Стрункин, протянув руку к тетрадке, обиделся:

– Дай сюда. Ни гвоздя ты не понял! Тут же ясно указано: окно в спальне было раскрытое. Задумайся, что из этого факта вытекает?.. Головчанский, опасаясь телесных повреждений, вместо двери выскочил через окно. Это ж козе понятно!

– С таким же успехом через окно могли выскочить Иванов, Сидоров, Петров…

– Примеры из грамматики насчет русских фамилий без тебя знаю, – мрачно отрубил Стрункин. – К моему заявлению, если хочешь знать, серьезная преамбула имеется…

Стараясь не задеть самолюбия Ивана Тимофеевича, Голубев принялся выяснять содержание «преамбулы». Стрункин потянулся было к бутылке, однако Слава остановил его – мол, серьезные дела надо решать по-серьезному, без выпивки. Иван Тимофеевич недолго похмурился, заткнул недопитую бутылку корочкой хлеба и, поглядывая на Голубева исподлобья, стал рассказывать.

До нынешнего лета Стрункины жили прекрасно. Растили сына, который после восьмилетки поступил в авиационный техникум, будет самолеты строить. Таисия была мировой хозяйкой, да вот те раз – споткнулась. В августе пришла с празднования Дня строителя навеселе и новенькие сапожки зимние принесла – якобы подарок от ПМК как передовой нормировщице. Стрункин сам в День железнодорожника, за неделю до Дня строителя, получил от своего предприятия именные наручные часы за семьдесят шесть рублей, поэтому в «показаниях» жены ничуть не усомнился. Все бы так и заглохло, если б на днях случайно не разговорился Иван Тимофеевич в бане с одним каменщиком из ПМК, который рассказал, что нынче праздник строителей «скомкали». Денежные премии, правда, выдали на торжественной части собрания, а что касается подарков, то ни одной душе Головчанский ничего не дал. Стрункин, придя домой из бани, сделал вид, будто ни о чем не знает, и «так это, между прочим», заговорил с женой насчет сапожек. Жена «навострила ушки на макушке», но свои «первоначальные показания» повторила. Самую малость под конец добавила: дескать, Головчанский вручал ей подарок не на торжественной части, а после, так сказать, с глазу на глаз, в своем кабинете.

Лицо Стрункина побагровело:

– Тут я такой разнос Тоське устроил, что она из дому скрылась. У соседей заночевала.

– Разве так можно решать семейные конфликты? – спросил Голубев.

– А почему нельзя?.. – удивился Стрункин. – Мне рога приделывают, а я должен в ладошки хлопать? Одобряю, дескать, гражданочка, ваше недостойное поведение… Это ж самому тупому козлу понятно, за какие успехи начальники дарят своим подчиненным женщинам подарки втайне от других рабочих.

– И все-таки надо было разобраться мирным путем. Встретились бы с Головчанским, поговорили…

– Я так и хотел! Тоська на дыбы поднялась. Дескать, если сунешься к Головчанскому, как баба, разбираться, уйду совсем от тебя. Тут пожар и запластал… – Стрункин протянул руку к бутылке, но, перехватив осуждающий взгляд Голубева, взял со стола кусочек хлеба, понюхал его и положил на место. – Если нараспашку признаться, все бы так и заглохло. Утром мы с Тоськой мирно покалякали, когда она от соседей вернулась. Я строго-настрого заявил: «Увижу с Головчанским – голову сверну!» Ну ей бы понять, что мужик не шутки шутит. Так нет же!.. Полмесяца не прошло – домой хахаля заманила. Это ж обнаглеть надо!

Чем дольше разговаривал Голубев со Стрункиным, тем больше укреплялся в мысли, что «связь» Таисии с Головчанским – всего лишь предположение Ивана Тимофеевича, который упорно не хотел соглашаться ни с какими доводами, будто его жена могла раздобыть себе сапоги честным путем.

– Жалею, вещественные доказательства сгоряча уничтожил! – упрямо сказал Стрункин.

– Какие? – спросил Слава.

Иван Тимофеевич указательным пальцем правой руки загнул на левой руке мизинец:

– Бутылку с этикеткой типа «Плиска», где ресторанный чернильный штамп имелся. Это раз. И чуть не полное блюдо желтых сигаретных чинариков. Это два… – Стрункин загнул второй палец. – Ты можешь возразить, дескать, подобные доказательства могли находиться в доме раньше. Поясню… Лично я, кроме водки, других напитков не употребляю, а разновидные бутылки от сырости не заводятся. Второе… Лично я с детства табаком не балуюсь. Тоська с сыном тоже этим не грешат. Откуда сигаретные чинарики взялись?..

– Вам разве не известно, что Головчанский в ночь с пятницы на субботу умер?

– Что-то такое Максим Пятенков заливал. Так он же, бутылочный сборщик, на каждом шагу врет, как сивый мерин.

– Это правда, Иван Тимофеевич.

– Да ну?!. – Стрункин непонимающе уставился на Голубева. Потом, словно до его сознания дошло наконец что-то страшное, с треском рванул исписанную тетрадку пополам и хрипло проговорил: – Со всей серьезностью заявляю, рукоприкладство к гражданину Головчанскому не применял.

Голубев показал на заткнутую хлебной корочкой бутылку:

– Кончать надо с этим делом.

– Допью остаток проклятой и закаюсь. – Веки Стрункина начали слезливо краснеть. Он как-то вдруг сник и жалобно попросил: – Будь другом, найди Тоську… Пусть возвращается домой. Слово даю, пальцем не трону. Люблю дуру, хоть и виновата она передо мной…

От Стрункина Слава Голубев на попутной машине завернул в ПМК «Сельстрой». Нормировщицы находились в подчинении начальника отдела труда и заработной платы. Поэтому Слава прямиком зашел в кабинет Окунева. Тот принял внезапно появившегося сотрудника уголовного розыска настороженно – видимо, все еще переживал утренний крутой разговор со своим областным шефом. Славе показалось, что Иван Иванович трясется над каждым словом, опасаясь сказать малейшую неточность. О Стрункиной Окунев отозвался хорошо и как бы в подтверждение показал приказ по «Сельстрою», подписанный размашистым автографом Головчанского:

– Видите, в День строителя Тосе вручили восемьдесят рублей премиальных.

– Подарками на празднике не награждали передовиков? – спросил Слава.

– Нет, решили ограничиться премиями.

– А Тося сказала мужу, что Головчанский лично вручил ей зимние сапоги.

Окунев несколько замялся:

– Беда с этой Тосей… Жаловалась мне, мол, похвасталась ради форса, а муж спустя несколько дней сцену ревности закатил. Я достаточно хорошо знаю Ивана Тимофеевича, работал он у нас в ПМК. Наивный, как ребенок, только в ревности границ не ведает. Конечно, и Тосю в этом плане оправдывать не стану – любит пококетничать. В то же время… приписывать ей Головчанского, как додумался Иван Тимофеевич, смешно.