Жрица тугов - Артур Конан-Дойль

Конан-Дойль Артур

Жрица тугов

Глава I

Моя жизнь была богата необычными событиями и приключениями. Но среди них есть одно, перед которым бледнеют все остальные.

Оно случилось давно, но произвело на меня столь сильное впечатление, что я не мог забыть о нём долгие годы.

Я не часто рассказывал эту историю, её слышали от меня лишь немногие мои хорошие знакомые.

Они не раз просили меня рассказать её целому собранию моих знакомых, но я всегда отказывал им в этой просьбе, потому что меня мало прельщает репутация новейшего Мюнхаузена.

Я исполнил их просьбу лишь отчасти, изложив на бумаге все факты, которые относятся к дням моего пребывания в Данкельтуэйте.

Вот первое письмо, полученное мною в 1862 году от Джона Терстона.

Его содержание я передаю буквально:

«Мой дорогой Лоренс.

Если бы Вы только знали, как одиноко и тоскливо я себя чувствую. Вы, наверное, пожалели бы меня и приехали бы разделить мою отшельническую жизнь.

Вы не раз обещали посетить Данкельтуэйт и полюбоваться равнинами Йоркшира. Почему бы Вам не сделать этого сейчас? Я знаю, что теперь Вы сильно заняты; но лекций сейчас нет, а кабинетной работой Вы можете здесь заниматься не хуже, чем на Бейкер-стрит. Итак, будьте тем милым мальчиком, каким Вы были всегда, уложите Ваши книжки и приезжайте. У нас есть небольшая комнатка, снабжённая письменным столом и креслом, — то есть как раз тем, что Вам теперь требуется. Итак, дайте мне знать, когда Вас можно ждать в наши Палестины.

Говоря об одиночестве, я вовсе не имел в виду, что живу совершенно один. Напротив — население нашего дома довольно многочисленно.

Прежде всего, назову моего бедного дядю Джереми — болтливого маньяка, без конца занимающегося кропанием скверных стихов. Во время нашего последнего свидания я как будто уже упоминал про эту слабость старика. Теперь она дошла у него до того, что он нанял секретаря, в обязанности которого входит записывание и хранение кропании своего патрона. Этот субъект, некто Копперторн, стал ему так же необходим, как и „Всеобщий словарь рифм“. Не скажу, чтобы этот Копперторн сильно мне докучал, но я всегда разделял предубеждение Цезаря против худощавых людей, хотя, если верить дошедшим до нас медалям, сам Юлий принадлежал к их числу. Далее, у нас живут ещё двое детей дяди Сэмюэля, усыновлённых Джереми, — их было трое, но одна девочка умерла, и их гувернантка, красавица-брюнетка с долей индусской крови в жилах.

Кроме них, у нас есть трое слуг и старик-грум.

Группа, как видите, выходит не маленькая.

Но это не мешает мне, дорогой Гуго, умирать от желания увидать симпатичное лицо и получить приятного сердцу собеседника.

Я сильно увлекаюсь теперь химией, и потому не буду мешать Вам в Ваших занятиях. Отвечайте же скорее.

В ту пору я жил в Лондоне и усердно занимался, готовясь к выпускным экзаменам на диплом доктора медицины.

Мы с Терстоном были закадычными друзьями в Кембридже, — я тогда ещё даже не начинал заниматься медициной: поэтому мне очень хотелось с ним повидаться. Но с другой стороны, я опасался, как бы это посещение не отвлекло меня от занятий.

Я вспомнил о старике, впавшем в детство; худом, как щепка, секретаре; красавице-гувернантке, детях — конечно, избалованных и шумных, — и решил, что мои занятия наверное пострадают, как только я попаду в такое общество, да ещё на лоне природы.

После двухдневных размышлений и колебаний я уж совсем было решился отклонить приглашение, но на третий день получаю второе письмо, ещё настойчивее первого:

«Мы ждём от Вас известий с каждой почтой, — писал мне мой друг. — При каждом стуке в дверь я так и жду, что мне подадут телеграмму, указывающую поезд, с которым Вы приедете.

Ваша комната совсем готова; я надеюсь, что Вы найдёте её удобной. Дядя Джереми просит меня упомянуть, что он будет очень рад познакомиться с Вами.

Он написал бы Вам сам, но, к сожалению, по горло занят сочинением большой поэмы тысяч в пять стихов или около того. Он целые дни проводит в беготне из комнаты в комнату, по пятам за ним следует Копперторн с записной книжкой и карандашом в руках и моментально записывает все вещие слова, что срываются с уст его патрона.

Кстати, я как будто упоминал уже про нашу гувернантку. Она может послужить отличной приманкой, чтобы заполучить Вас к нам, — в том, конечно, случае, если Вы ещё не утратили былого интереса к вопросам этнологии.

Она — дочь вождя индусов, женившегося на англичанке. Он был убит во время восстания сипаев, сражаясь в рядах мятежников; его дочь, которой тогда было около четырнадцати лет, осталась почти без всяких средств к жизни, так как его имения были конфискованы правительством. Какой-то добрый немецкий коммерсант из Калькутты удочерил её и отправил в Европу вместе с собственной дочерью. Последняя умерла, и тогда мисс Воррендер — мы зовём её так по девической фамилии её матери — ответила на объявление, помещённое в газетах моим дядей, и стала гувернанткой его племянника и племянниц.

Итак, не ждите новых приглашений, а приезжайте».

В этом втором письме были отрывки, не позволяющие мне привести его здесь целиком.

Я не мог долее противостоять настойчивости своего старого приятеля. Ругаясь в душе, я, тем не менее, поспешил уложить книги, телеграфировал Джону в тот же вечер, а на следующее утро уже отправился в путь.

Я отлично помню это путешествие: оно было ужасно и тянулось бесконечно; я сидел в углу вагона на сквозняке, занимаясь обдумыванием и повторением отрывков из медицинских и хирургических сочинений.

Меня предупредили, что ближайшей станцией от места моего назначения был Ингльтон — станция, лежащая в пятнадцати милях от Тарнфорта. Я высадился на ней на платформу в ту самую минуту, когда Джон Терстон подкатил к крыльцу станционного здания на высоком дог-карте.

Увидев меня, он торжествующе взмахнул кнутом, осадил лошадь и выскочил из экипажа.

— Дорогой Гуго! — вскричал он. — Я в восторге! Как это мило с Вашей стороны!

И он сдавил мне руку, да так, что у меня затрещали кости.

— Боюсь, Вы найдёте меня не очень-то приятным компаньоном, — возразил я. Я занят теперь по горло.

— О, само собой, само собой! — с обычным добродушием воскликнул он. — Я уж учёл это, но думаю, у нас всё-таки найдётся время подстрелить пару-другую зайцев. Путь нам предстоит, однако, неблизкий. Вы как будто основательно прозябли, поэтому не будем мешкать и тронемся поскорее в дорогу.

И вот мы покатили по пыльному просёлку.

— По-моему, Ваша комната должна понравиться Вам, — заметил мой приятель. Вы сразу почувствуете себя точно дома. Я, к слову сказать, очень редко живу в Данкельтуэйте: я только-только успел устроиться здесь и наладить лабораторию. Я тут всего третью неделю. Всем и каждому известно, что моё имя играет довольно важную роль в завещании моего дяди Джереми. Кроме того, и отец мой всегда находил, что мой долг — приезжать в Данкельтуэйт из вежливости. Поэтому мне и приходится сюда наведываться.

— Понимаю, — сказал я.

— Кроме того, это очень милый старик. Вас весьма заинтересует наш дом. Принцесса на амплуа гувернантки — штука редкая, не правда ли? Мне почему-то сдаётся, что эта девица заинтересовала даже и нашего невозмутимого секретаря… Но поднимите-ка воротник пальто: эти холодные ветры — сущая язва наших мест.

Дорога шла среди небольших холмов, лишённых всякой растительности, кроме редких кустиков ежевики и низкорослой жёсткой травы, покрывавшей небольшую лужайку, на которой паслось стадо исхудавших от недоедания баранов.

Мы поднимались и опускались с холма на холм по дороге, белой ниточкой уходившей вдаль.

Там и сям однообразие пейзажа нарушалось зубчатыми массивами серого гранита, — эти места выглядели точно раны на теле с выступающими из них изуродованными костями.

Вдали виднелась горная гряда с высившеюся над ней уединённой вершиной: она была окутана гирляндой облаков, озаренной пурпурным отблеском заката.

— Это Ингльборо, — промолвил мой спутник, указывая бичом на вершину, — а вот и равнины Йоркшира. Во всей Англии это самые пустынные и дикие места. Но они рождают отличных людей. Неопытная милиция, вдребезги разбившая в день Штандарта шотландское рыцарство, состояла из уроженцев именно этой части страны. А теперь, старина, вылезайте и открывайте ворота.

Перед нами была поросшая мхом стена, тянувшаяся параллельно дороге, с железными полуразрушенными воротами, снабжёнными двумя столбами, которые были украшены высеченными из камня изображениями, вероятно, какого-нибудь геральдического животного; говорю «вероятно», потому что ветер и дождь сильно попортили камень. Сбоку высился разрушенный временем коттедж, в былые дни служивший, должно быть, жилищем для привратника.