Из эпохи последней турецкой войны - Николай Лейкин

Н. А. Лейкин

Из эпохи последней турецкой войны

1. ПОМИНОВЕНИЕ

Радоница. Вторник после Святой. На Волковом кладбище идет поминовение усопших. На могилках сидят купцы, мещане, мастеровые, солдаты и чиновники. Попадается и офицер, интендантский чиновник. Женщины преобладают. Некоторые причитают, христосуются с покойниками и зарывают в землю крашеные яйца, некоторые крошат их, принося в жертву птицам. Священники, в старых отрепанных черных ризах, переходят от могилы к могиле и поют литии. За палисадниками блестит полштофик, видна принесенная с собой закуска. Уста жуют, то там, то сям раздаются возгласы, не напоминающие собой ни скорби, ни уныния.

Вот по мосткам идет бравый гвардейский «ундер» с ребенком на руках. Сзади его следует жена в пестром платье, с узелком провизии и синим коленкоровым зонтиком в руках. Двое ребятишек, держась за платье, шествуют около. Ундера увидало купеческое семейство, расположившееся за палисадником.

— Вот этот самый ундер на всю свою роту у нас в лавке говядину покупает, — говорит рыжая борода лопатой. — Уж и жох же! В четверти копейки на фунт торгуется.

— А вот бы его, Парамон Савельич, про войну спросить. Пусть порасскажет, — говорит жена. — А то что так-то, в неведении, жить! Может, уж давно страшно, а мы ничего не знаем. Вон вчера богомолка рассказывала, что уже будто на днях одного неверного турку в Новгороде поймали. Переряженный был, долго не могли догадаться, а как показали ему свиное ухо, так он и задрожал. Да не простой, сказывают, а какой-то паша. Говорят, к Петербургу пробирался.

— Может, на табачной вывеске этого самого турку поймали? — двусмысленно улыбаясь, задает вопрос реденькая борода клином.

— Смейся, смейся, Устин Наумыч! — откликается женщина. — А вот как нагрянут сюда с саблями, так хвост-то подожмешь.

— Будьте покойны, у нас в мясных рядах топоров много, и мы никогда своей храбрости не покидали, потому уже, что на бычачьей крови свою привычку имеем. Теперь нам только артикулу обучиться, и шабаш! А что вам, женскому сословию, с военным человеком знакомство иметь, то это по нынешним временам никогда не мешает, потому сейчас в случае чего защитит. Позови, Парамон Савельич, ундера-то, пусть порасскажет про военное-то.

— Да что же, я пожалуй. Терентий Гаврилыч! Милости прошу к нашему шалашу! — кричит мясник — борода лопатой.

Ундер останавливается.

— Здравия желаем господину купцу! — откликается он.

— Зайди в палисадничек-то к нам побеседовать. По рябиновой клюнем.

— Зайти не устать, да вот я с сожительницей и окромя того этой самой детской требухи с собой набрали.

— Милости просим и с сожительницей. И про них вишневой наливочки хватит.

Ундер заходит. Идет поднесение.

— За упокой души… Кого поминать-то? — спрашивает он.

— Савелья, Петра дважды, Иоанна трижды и Стефаниды с младенцем Матреной.

— Ну, вечная память!

Ундер поименно поминает покойников.

— А вот и пирожка позоблите. Прошу покорно на камушек присесть. Ну, что насчет войны слышно? В газетах-то как-то в разных смыслах пишут.

Ундер вздыхает.

— Насчет войны-с? Насчет войны теперь уже все обозначено. У нас господа офицеры даже походные сапоги закупать стали. Нижним чинам сапожный товар выдан.

— Ах, Господи! Скажите! А мы ничего и не слыхали!

— Теперь пока еще все замирение, но как только первый выстрел через Дунай, то и пошла писать. Все перепробовали. Насчет турецких зверств составили протокол, это вы слышали, составили и притянули на суд в Англию. Судили этого самого турку, но раскаяния с его стороны никакого не вышло. Не только наказания никакого не принял, но даже пардона не попросил. Порта наущает. Теперь силою оружия начнем, потому дипломатии он не страшится.

— Это королева английская дипломатией-то прозывается, что ли? — задает вопрос мясничиха.

— Молчи, не твое дело, — обрывает ее супруг. — Так, значит, и Англия не согласна?

— Англия бы ничего, но Великобритания из себя препону представляет, а персиянец с нами супротив турки. Он с тылу припекать начнет. Теперь возьмите, какие у нас пушки… Шарахнешь — и пятиэтажный дом пополам. Опять же в Туретчине все славянское единство за нас, потому и сочувствие опять началось.

— Ну, а австрияк?

— Нейтралитет. Между небом и землей болтаться будет. Туретчине плохо. Во-первых, все оттоманы возмутились, а во-вторых, денег нет, и уж теперь приказано всем свои парадные халаты на войну продавать, чалмы тоже с аукциона пошли. Дело дойдет до того, что и жен продавать будут. Ведь у них жены продажные.

— Ах, ты Господи! — вздыхают женщины. — Нехристи-нехристи, а и их жаль. Каково женам-то? Все сидела в хорошем теле и вдруг тебя какой ни на есть арап купит. Кажись, доведись до меня, часу не вынесла бы с этим арапом.

— Брысь, говорю! Дай умные-то речи послушать, — снова обрывает мясник супругу. — Пожалуйте еще по стаканчику! Ну, а как же насчет Румынии?

— Там Яга-паша смущает. Мы, говорит, вам Босфор отдадим, а Босфор — это такая земля, что твой Сибирь, там золото добывают. Ну, у них и вышло колебание.

— А тальянец с греком?

— В мобилизацию пошли, чтоб своих защищать.

— Ведь эта мобилизация-то на Дунае лежит?

— На Дунае. Все равно что Польша. Есть мобилизация наша, есть турецкая и греческая, только на разных берегах лежит.

Мясничиха опять перебивает.

— А Петербургу не страшно будет?

— Ну вот! Петербург — сила. Тут сто тысяч одного мастерового народу, окромя гвардии. Подступись-ко! Опять же флот. До Рамбова допустим, а там и взорвем. Окромя того, турок на ногах жидок и далеко пешком не пойдет, а лошадей своих они давным-давно по своей мухоеданской вере съели.

— Значит, не опасно?

— Не опасно, потому торпеды положены. На пороховых-то изволили быть? Видели, сколько там пороху? Закуска важная! А мониторы? А митральезы? Будьте покойны!

— Еще по рюмочке.

— Нет, благодарим покорно. Нужно будет и своих покойничков помянуть. Прощенья просим! За угощение… Потрудитесь быть здоровы!

Ундер подымается и уходит. Мясники смотрят ему вслед.

— Однако тоже штучка тонкая! Даром, что ундер, а все знает, — говорят они.

2. БУДЕТ ЛИ ВОИНА С АНГЛИЕЙ?

На живорыбный садок пришел повар — жирный мужчина, важного вида, с гладкобритым бульдогообразным лицом и с большим золотым перстнем на указательном пальце. Вошел он олимпийски с окурком сигарки в зубах и ласково сшиб со стоящего у прилавка мальчишки шапку.

— Петру Савичу наше наиглубочайшее с кисточкой! — приветствовал его хозяин в засаленном переднике, надетом поверх пальто. — Садиться милости просим! Чайку не прикажете ли?

— Ну его, этот чай! Не поварское оно питье… Впрочем, разве для прокламации стакашек…

— Выкушайте за компанию. И нам-то поваднее будет, а то пьешь-пьешь один-то, и, верите, даже до одури… Теперича вот сегодня девятый охолащиваю и так себя чувствую, что он мне как бы волку трава… Припилось, что ли, Бог его ведает!

Хозяин кивнул на стоящий на прилавке стакан и спросил повара:

— Ну, что нового? Как у вас там слышно? Будет война с Англией или не будет?

Повар опустился на лавку, оттопырил губу и развел руками.

— С одной стороны, будто и будет, а с другой — не должна быть, — отвечал он. — Вчера у нас два генерала обедали, так вот то же самое сказывали. Ежели бы войне быть, так наш не собирался бы за границу, — прибавил он. — А у нас, между прочим, камердинеру приказано чемоданы отдать в починку. С другой стороны, графиня новую коляску к маю месяцу заказала — значит, здесь будет по Елагину мотаться. Разбери поди.

— А пахнет войной, — утверждал хозяин, — вчера у нас с Глебова двора ундер соленую рыбу покупал, так рассказывал, что на весь запасный батальон, не в черед, сапоги новые построили.

— Сапоги сапогами, а и окромя того идут большие приготовления. На Марию Египетскую шел это я ночью по Гороховой из гостей, кума была именинница и засиделись за стуколкой, так такую, братец ты мой, машину на двенадцати конях по улице везли, что даже страшно. Говорят, на пароход, чтоб из митральез этих самых паром стрелять. Машина — с дом.

Хозяин покачал головой.

— Тс! До чего только нынче народ ухищряется! — произнес он. — Ведь из такой машины хватишь, так и монитор пополам.

— Еще бы… особливо ежели торпедами ее зарядить. Стерлядку бы мне вершков в двадцать надо… — заговорил повар о деле.

— Стерлядка будет-с, будьте покойны, — перебил хозяин. — А вы вот лучше скажите, чего этот самый Биконсфильд хочет?

— А Биконсфильд хочет, чтобы препона Болгарии была, ну и опять султана защитить, так как он ему сродни, — брякнул повар.

— Сродни? — переспросил хозяин. — Да ведь Турция держава мухоеданская, а Англия все-таки во Христа верует.