Корни гор, кн.1: Железная голова - Елизавета Дворецкая

Елизавета Дворецкая

Железная голова

…ствол весь погибнет,

коль высохли ветки,

корень подрубишь —

и падает дерево…

Глава 1

Над Медным Лесом стояла полная луна. Солнце умерших заливало беловатым светом вершины гор, одна за другой убегающие вдаль, как застывшие серебряные волны. Долины, куда не доставали лунные лучи, заполнил мрак. Изредка луну затеняли облака, лучи обрывались, и тогда черные волны захлестывали и вершины. Но ветер тянул и рвал облака, неустойчивые отблески скользили по склонам, дразнили взгляд, сбивали с толку.

В мелькании серебристо-ледяного света и угольной тьмы сам Медный Лес казался ненастоящим, дрожал, колебался, грозил рассыпаться на блики и пропасть навсегда. Но женщина, стоявшая на вершине Пещерной горы над Великаньей долиной, обладала глазами ночи: она видела каждую скалу, четко, до трещинки, обрисованную лунным светом, каждую вершину ели. Само ее лицо казалось белым, как луна, переменчивым, как облака, а в глазах переливались озера сумеречных теней. Длинные темные волосы спускались ниже колен, и неподвижно стоявшая женщина походила на высокий камень. Под этой луной не нашлось бы ни единой живой души, только горы, мох, вершины елей, и женщина была им сродни.

Ветер, гнавший облака, летел через вершину и свистел вокруг ведьмы Медного Леса. Протягивая руки ладонями вперед вслед ветру, она говорила нараспев:

Вождь Фьялленланда,тот, что был отданВрагу Великанови смерти ветвей!В час полнолуньяя заклинаю:сон твой опутансетью моей![2]

Голос ее был голосом горы: его сплетали острый стук камня и холодное журчанье ручья, шепот трав и шорох ветвей. Порой он взмывал выше и сливался с ветром, порой опускался и стлался по земле, полз невидимым змеем, заполнял собой Медный Лес и собирал в себя всю силу его корней и камней.

Слово от словаслово рождало,дело от деладело рождало;Убийца земель,посеял ты гибель, —колосья шумят,готовится жатва![3]

Вскинув голову, женщина кричала, обращаясь прямо к небу, и лунный свет бросал в ее широко раскрытые глаза такие безумные и яркие отсветы, что, казалось, это ее глаза освещают небосклон. А голос ее наполнился силой, напился ветра и летел, могучий и гулкий, как сама буря.

Приди же на поле,где вороны пиликровавую брагу, —твой кубок готов!Твой путь неминуем —тебя заклинаюлунным безумьем,стоячей водою,горящей землей,стонущим камнем,кровью остывшей,смехом врагов,неотплаченной смертью,костром отгоревшим,золой погребальной,жилищем подземным,что строят тебе!

Подхваченное ветром, заклинание взмыло в серое небо, полетело над лесистыми горами Медного Леса, над вересковыми равнинами Квиттингского Севера и над осинниками Рауденланда, над морем, изрезанным узкими длинными фьордами, над другими горами, высокими и скалистыми. Как стрела, пущенная точно в цель, заклинание летело над спящими землями, над тихими крышами, над тлеющими очагами, среди сотен и тысяч человеческих духов выбирая тот, к которому было послано.

И где-то в горной стране фьяллей, в населенном фьорде, в просторной многолюдной усадьбе, в большом спальном покое один-единственный человек заворочался на лежанке. Что-то чуждое и тревожное вдруг вошло в его сны, как незваный гость входит в дом, ударом ноги вышибая дверь; что-то невидимое душило его, давило на грудь. Сердце тревожно забилось, гоня по всему телу лихорадочную дрожь.

Спящий перевернулся с боку на бок, длинноволосая голова мотнулась из стороны в сторону. Он обладал ясным умом и сильной волей, не слабевшей даже во сне; все существо его стремилось проснуться, вырваться из наваждения. Но незваная гостья его души, ведьма с лунным безумьем в глазах, не отпускала, а издалека метала одну за другой невидимые петли, стараясь обуздать и подчинить себе чужой дух.

Женщина на вершине горы стояла, вытянув руки вперед и закрыв глаза. Ее слух через моря и земли ловил трудное, сдавленное, лихорадочное дыхание спящего фьялля. Не открывая глаз, ведьма Медного Леса жадно вдохнула, точно у нее с жертвой было одно дыхание на двоих. В эти мгновения она видела дух врага перед собой как на ладони: изнемогающий, испуганный, жалкий. И тогда женщина засмеялась. Ее смех звучал негромко, отрывисто и судорожно, он вырывался из груди толчками, как по кускам. Так могли бы смеяться камни.

В те же мгновения спящий фьялль отвечал хрипом – и как похожи были его хрип и ее смех! Мужчина жадно ловил воздух, рука его бессознательно тянулась к горлу, точно хотела оторвать душащие пальцы, подбородок вздергивался, как от подступающей воды. Словно холодный водяной поток, его захлестывали неясные, томительные, ранящие образы. …Остывший круг погребального костра, где в богатой ладье отплыли к Хель*[4] оба его маленьких сына – серая зола, сизое тусклое железо, обгорелые кости в глубине, отвалы сырой, тяжелой, пронзительно пахнущей земли на склонах кургана… Лицо жены, что умерла от той же «гнилой смерти», покрытое страшными гнойными язвами, неузнаваемое и жуткое, как лицо самой Сестры Волка…* Поле Битвы Конунгов*, усеянное шевелящимися трупами, которые стараются повернуть к нему свои раны; глаза закрыты, но мертвые рты судорожно дергаются, хотят сказать что-то… И опять лицо жены… или Хель, лицо смерти, нависшее близко, близко, словно говорящее: ты – мой. Белое, как луна, с глазами, как озера подземного мрака…

Рука мужчины рванула ворот рубахи, задев амулет на груди – маленький кремневый молоточек на ремешке. Таких амулетов множество, но этот сделан из осколка самого Мйольнира* и много веков бережет род фьялленландских конунгов. И спящий проснулся: душащие холодные руки разжались. Еще не придя в себя, он рывком сел на лежанке. Спальный покой был полон дыханием спящих. Тонко и прерывисто похрапывает Бьяртир Лохматый, а Марвин Бормотун что-то неразборчиво шепчет во сне. В очаге между помостами сухие и толстые ясеневые поленья горят почти без дыма; иногда вспыхивает, проснувшись, язык желтого пламени, торопливо облизывает головню и прячется опять. Все как всегда. Все в порядке.

На соседней лежанке приподнялась светлеющая во тьме голова, молодой голос обеспокоенно спросил:

– Что с тобой, конунг?

– Ничего, – стараясь дышать ровно, ответил тот. Он не мог признаться, что ему снятся дурные сны. – Что-то пить захотелось.

– Я сейчас принесу.

Арне сын Торира тут же соскользнул с лежанки и не обуваясь направился к двери. Было слышно, как он осторожно погружает деревянный ковшик в бочку с водой. Все в порядке. Все как всегда. Но почему-то Торбранд Погубитель Обетов, конунг фьяллей, уже которую ночь просыпается с чувством, что над ним нависла смертельная угроза.

…Квиттинская ведьма смеялась, запрокинув и подставив луне изломанное лицо. Но вдруг смех ее замер, руки упали, все тело застыло. Несколько мгновений она оставалась неподвижна, потом упала на колени прямо на камень, уронила голову и совершенно скрылась в потоке своих спутанных волос. Облитая слепящим лунным светом, она стала похожа на причудливый валун, одинокий на гладкой площадке вершины.

Потом из самого сердца камня вырвался короткий сдавленный звук, потом еще. Прижав ладони к лицу, ведьма Медного Леса рыдала, так же отрывисто и холодно, как недавно смеялась. Она была одна на всем свете, одна лицом к лицу со своей странной и злой судьбой.

Наутро Торбранд конунг вышел из спального покоя хмурый и усталый. «Будто всю ночь не спал, а сражался», – вполголоса заметил Хьёрлейв Изморозь. Нынешний конунг фьяллей никогда не отличался красотой, но сейчас бледность, серые тени и морщинки под глазами, тяжесть полуопущенных век, какая-то особая резкость в чертах тонкогубого, длинноносого лица стали особенно заметны и делали его на вид куда старше тридцати шести лет, прожитых на свете.

– Уж не заболел ли он? – перешептывались обитатели усадьбы Аскегорд, прикрывая рты руками. Говорить о нездоровье конунга вслух глупо и опасно: можно накликать беду на все племя.

– У него такой вид, как будто его всю ночь мара* душила! – негромко бросил Асвальд сын Кольбейна. В ожидании вестей он, как и многие другие, являлся в усадьбу конунга спозаранку.

– Жениться ему пора, вот что! – отозвался один из хирдманов*, Орм по прозвищу Великан. Он был невеликим мудрецом и именно потому уверенно давал советы кому угодно. – Тогда уж будет не до мары!

Асвальд негодующе дернул острым плечом. Орм, конечно, не хотел его задеть, но он почувствовал обиду.

Возле них остановилась одна из женщин, Люна, шедшая от курятника с корзиной яиц. На ее щеках виднелись мелкие рубцы – следы «гнилой смерти», которой два года назад переболели в Аскефьорде многие.