Владимир Маяковский: тринадцатый апостол. Трагедия-буфф в шести действиях - Быков Дмитрий

Дмитрий Львович Быков

Владимир Маяковский: тринадцатый апостол. Трагедия-буфф в шести действиях

© Быков Д.Л.

© Vostock Photo, изображения

© ООО «Издательство АСТ»

Памяти Дэвида Фостера Уоллеса

Если они были настолько глупы, чтобы поддаться его дьявольщине,

то это их дело, и если они не переносят своих великих людей,

то пусть больше их не рождают.

Томас Манн Максимилиану Брантлю (1947)

– Сколько действий может быть в драме?

– Самое большее пять.

– У меня будет шесть.

Валентин Катаев. Трава забвения (из воспоминаний о Маяковском)

Море уходит вспять

море уходит спать

Владимир Маяковский. Неоконченное

Пролог

Христос был за всех нас распят, Пушкин за всех нас убит на дуэли, а Маяковский за всех нас застрелился.

Теперь нам можно этого не делать.

Все три случая укладываются в борхесовскую схему «самоубийства Бога» – один из четырех главных сюжетов мировой литературы. Револьвер Маяковского играет в его культе (существующем до сих пор независимо от советской власти) ту же роль, что крест в христианстве. В этом сопоставлении нет никакого кощунства – «культ» и «культура», в конце концов, слова однокоренные. Евтушенко посвятил этому предмету специальную главу в «Братской ГЭС» – «Револьвер Маяковского». Стихи показательные, в свое время мы о них поговорим, пока же нам важна их символическая судьба. Концовка во всех смыслах убойна:

                            тот револьвер,                                    испытанный на прочность,                            из прошлого,                                     как будто с двух шагов,                            стреляет в тупость,                                     в лицемерье,                                             в пошлость:                            в невыдуманных —                                     подлинных врагов.                            Он учит против лжи,                                     всё так же косной,                            за дело революции стоять.                        В нем нам оставил пули Маяковский,                        чтобы стрелять,                                 стрелять,                                         стрелять,                                                 стрелять.

Пинать Евтушенко так же модно, как подкусывать Маяковского, поэтому воздержимся от эстетических придирок, но двусмысленность налицо: во-первых, никаких пуль нам Маяковский не оставил, поскольку пуля в барабане была одна. Он неоднократно играл с собой в русскую рулетку, и на этот раз был шанс, что обойдется, но логика судьбы оказалась сильнее случая. Во-вторых, хотел того поэт или нет, у него получилось, что сам Маяковский, завещая потомкам такое же поведение, выстрелил в «тупость, в лицемерье, в пошлость» – то есть убил все это в себе. Роковое несоответствие в том, что Маяковский выстрелил в себя, а у Евтушенко получается, что он завещал стрелять в других. Это опять-таки не кощунство, а бессознательная попытка приспособить культ к новой реальности, к оптимизму ранних 1960-х, – своеобразное обновленчество применительно к Маяковскому, попытка «переиграть в мажоре» его биографию и судьбу. Действительность, как всегда, не преминула подчеркнуть это несовпадение. Сам Евтушенко через сорок лет в стихах «Опять револьвер Маяковского» вспомнил, как во время чтения этой главы из «Братской ГЭС» «вбежала девчонка с пшеничными русыми косами, “Застрелен Джон Кеннеди” дико крича на ходу».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})                   Свинцовая куколка-пуля,                            ты дура, а жизни владычица.                   Судья только Бог,                            ну а ты самозванка-судья.                   А из револьвера —                            пусть даже Владим Владимыча —                   не надо достреливать пуль                            ни в других,                                    ни в себя.

Любопытно, что это стихотворение Евтушенко подражает Маяковскому не только ритмически, но и, так сказать, иконически – оно сознательно или бессознательно отсылает к «Лучшему стиху»:

                            Аудитория                                     сыплет                                             вопросы колючие,                            старается озадачить                                     в записочном рвении.                            – Товарищ Маяковский,                                     прочтите                                             лучшее                            ваше                                     стихотворение.                            <…>                            Пока                                     перетряхиваю                                             стихотворную старь                            и нем                                     ждет                                             зал,                            газеты                                     «Северный рабочий»                                             секретарь                            тихо                                     мне                                             сказал…                            И гаркнул я,                                     сбившись                                             с поэтического тона,                            громче                                     иерихонских хайл:                            – Товарищи!                                     Рабочими                                             и войсками Кантона                            взят                                     Шанхай! —                            Как будто                                     жесть                                             в ладонях мнут,                            оваций сила                                     росла и росла.                            Пять,                                     десять,                                             пятнадцать минут                            рукоплескал Ярославль.