Адмирал Колчак - Валерий Поволяев

Валерий Поволяев

Адмирал Колчак

Полвека не могу принять,

Ничем нельзя помочь,

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь...

Но если я еще жива

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе.

Часть первая

Северная экспедиция

Экспедиция барона Толля [1]пропала, не оставив после себя никаких следов. Она будто бы растворилась в бескрайнем белом пространстве, тускло освещенном холодным, похожим на большую очищенную луковицу солнцем, среди торосов, пупырей, надолбов и «жандармов», как зовут на севере спекшиеся ледовые клыки десятиметровой высоты, прочностью своей превосходящие прочность гранита. Пропала среди бескрайних снеговых полей, промоин, воронок, кратеров, ям... Заплутать в этом марсианском пейзаже ничего не стоило: куда ни глянь – всюду одно и то же.

Надежда была на то, что Толль перезимовал на берегу, в удобном тихом месте, среди мелких, разрушенных холодом скал, около одной из продовольственных баз – подле них можно было продержаться несколько месяцев, перевести дыхание, переждать морозы, а потом объявиться на людях. Но Толль не объявился, и теперь экспедиция Колчака искала его.

– Надо добраться до продовольственного депо, последнего, откуда Толль мог сделать бросок к земле Беннета... Там все станет ясно, – твердил лейтенант Колчак своим спутникам – боцману Бегичеву [2]и рулевому старшине Железникову, [3] – последнее продовольственное депо нам, как гадалка, все карты раскроет...

Кроме Бегичева и Железникова в составе экипажа было еще четыре человека – трое поморов и один молчаливый якут по имени Ефим.

Они шли вдоль берега на вельботе – чаще на веслах, реже под парусом, стараясь выбирать места в черной пузырящейся воде помельче, отпихивая баграми льдины, почтительно огибали тяжелые, с обсосанными блестящими макушками айсберги, рубили лед и часто приближались к берегу – им надо было найти хотя бы одну зацепку, хотя бы малый след Толля и трех его спутников, но ни зацепок, ни следов не было, и Колчак упрямо продолжал поиски.

Иногда ледовые поля отжимали вельбот в море, и тогда берег пропадал бесследно, сливался с белым ломаным пространством, способным привести в бешенство даже очень спокойного человека; иногда берег приближался едва ли не вплотную к борту вельбота, мрачно нависал над самыми головами людей, с камней вниз летела спекшаяся снежная крупа, твердая, как дробь, больно секла лица.

Часто шел снег, очень похожий на слепой дождь, только вместо воды на землю падали влажные, крупные, как обрывки ваты, холодные хлопья. Снег шел при солнце, белая мутная луковица не исчезала из глаз, она просвечивала сквозь пелену ваты, на торосы, воду, ледовые поля. На кромку берега иногда наползала вязкая недобрая темнота, и делалось холодно, как зимой.

Снег был настоящим бедствием, от него люди вымокали до исподнего, мокрая холодная одежда прилипала к телу, мешала дышать, и когда становилось невмоготу, вельбот сворачивал к берегу. Выбирали удобный проход – извилистую черную дорожку между льдинами, втыкались в одну из них носом, и дальше начиналась борьба со льдом... В конце концов лед уступал.

На берегу собирали плавник [4]и разводили костер.

Час отдыха – с горячей едой, непременным чаем («Чай не пил – откуда сила? Чай попил – совсем ослаб», – шутил Бегичев, посмеивался мелко, дробно), с подвешенной над огнем одеждой и непременными разговорами о доме, – и снова в дорогу...

Китобойный вельбот [5]их был громоздким, тяжелым – сорок с лишним пудов чистого веса, – это без груза, без съестных припасов, – на мелкотье он часто садился на лед, и его приходилось волочить за собой.

Чтобы «корабель» этот было удобнее тащить по льду, Колчак приказал к бортам вельбота прибить деревянные полозья.

Но сколько ни приставали к берегу, сколько ни всматривались в ледовые нагромождения – следов Толля так и не нашли.

Оставалась одна надежда, одна ниточка – главная продуктовая база, депо, заложенное на берегу, среди льда и камней. Там была и избушка, слепленная из камней и льда, кое-где внутри утепленная брезентом, чтобы не продувало. В этой избушке можно было и обогреться, и обсушиться, и пургу переждать, и даже перезимовать. Барон Эдуард Толль никак не мог обойти эту избушку стороной.

Главная база располагалась в пологом распадке с удобным выходом к воде. На карту она была нанесена в виде красного треугольничка-дома, напоминающего армейскую палатку; к ней, к этой уютной палатке, и устремлялся Колчак...

– Суши весла! – скомандовал лейтенант, и вельбот словно врезался носом в невидимую плоскую преграду, будто в сугроб всадился, – под днищем глухо зашуршала шуга – ледяная крошка.

Впереди двое медведей охотились на нерп, не обращая никакого внимания на вельбот. Не боялись они здесь ничего и никого – ни вельботов, ни людей, – поскольку это была их вотчина, и медведи хорошо знали, что их территорию не захватит никто: побоится. В Арктике сильнее белого мишки зверя нет. Никто с медведями не вступает здесь в единоборство, даже свирепые моржи.

– Может, шугануть их выстрелом? – спросил Никифор Бегичев – боцман, рослый молодой мужик с окающим волжским говором, и потянулся к винтовке.

– Не надо, – остановил его Колчак, – иначе спугнем им добычу. Когда они еще организуют такую великолепную охоту.

А охоту медведи организовали действительно великолепную, по всем правилам. Остроумно, с выдумкой...

В черной, гладкой, как стекло, полынье резвились нерпы, выпрыгивая наружу, лупили сильными ластами по гладкой поверхности воды, ныряли в угольную чистую глубь, вновь возникали. Устав, нерпы выбирались отдохнуть на оглаженный, будто отлакированный до зеркального блеска лед, разваливались беззаботно на солнышке, отдохнув, со счастливыми всхлипами встряхивались, снова прыгали в полынью, ныряли в черную глубь, гонялись там за головастыми, похожими на треску рыбехами, вновь ловко, в прыжке, выметывались из воды на лед, не боясь разодрать об острые заструги [6]свою нежную меховую шкуру.

Нерпы беззаботно играли, не чуя беды, когда из-за высокого тороса-«жандарма» показался крупный, в пожелтевшей от солнца шубе медведь, взревел громко, лениво и, встав на задние лапы, сделавшись еще больше, неуклюже двинулся к нерпам. Те испуганно попрыгали в полынью.

Медведь взревел довольно – ему будто доставляло удовольствие ощущение собственной значимости, – подошел к полынье, заглянул в черную воду, поймал глазами несколько быстрых светлых промельков и сладко зажмурился: страсть как хотелось зацепить лапой одну из этих вертких тварей. Покосился на застывший в ледяной шуге вельбот с людьми, шумно вздохнул, оглянулся на мелкие ледяные надолбы. Одного короткого броска было достаточно для того, чтобы достать до воды. Надолбы, находящиеся у воды, – это было то, что надо. Медведь довольно, будто перекормленный поросенок, хрюкнул, хотя был голоден донельзя – вялый живот у него уже едва ли не втянулся в глотку.