Снег - Туве Янссон

Туве Янссон

Снег

* * *

Когда мы подошли к какому-то чужому дому, снег начал падать по-новому. Множество усталых старых туч столпились над нашими головами и, как им заблагорассудилось, извергли сразу же огромную массу снега.

То не были обыкновенные хлопья снега, они падали прямо вниз большими слипшимися между собой льдинами, они тут же сжимались, быстро опускаясь вниз. И были они не белыми, а серыми. Мир казался тяжелым, как свинец.

Мама внесла в дом чемоданы, потопала ногами на коврике у двери и стала говорить, говорить и говорить о том, как, по ее мнению, весело, что все выглядит таким другим и непохожим…

Я же не произносила ни слова, так как чужой дом мне не понравился. Я стояла у окна и смотрела, как падает снег, но он был ошибочный, не настоящий. Он был не таким, как в городе. Там его белыми и черными хлопьями заносит ветром на крышу или же он падает, божественно спокойный, описывая красивые дуги над окном гостиной. Весь ландшафт казался также опасным. Он простирался, обнаженный и открытый, и заглатывал снег, а деревья стояли черными рядами, уходившими в никуда. На краю света виднелась узкая лесная опушка. Все было ошибочным и не настоящим. В городе должна быть зима, а за городом лето. Мы же во всем пребывали на ошибочной, не настоящей стороне.

Дом был большой и пустой. Здесь оказалось слишком много комнат. Все выглядело очень чисто, и ты не слышал своих собственных шагов, так как ковры были большими и мягкими, как мех.

Когда ты стоял в какой-либо комнате, издалека виднелась целая анфилада помещений, и это производило грустное впечатление: похоже на поезд, который вскоре должен отойти и выключает свои огни над перроном. Самая последняя комната была темной, будто ты находился внутри туннеля, без единого слабого мерцания золотых рам и блеска висевшего высоко на стене зеркала. Все лампы светили мягко и туманно, образуя небольшой кружок света. И не было слышно шагов, когда ты бежал.

На улице все обстояло точно так же. Мягко и неопределенно. А снег только и делал, что все падал и падал.

Я спросила, почему мы живем в чужом доме, но не получила сколько-нибудь вразумительного ответа. Та женщина, что готовила еду, почти никогда не показывалась и не болтала.

Она незаметно входила, а потом так же незаметно выходила. Дверь снова беззвучно закрывалась и долгое время раскачивалась, пока все снова не стихало. Я демонстрировала свою неприязнь к дому тем, что не произносила ни слова.

После полудня снег стал еще более серым и падал хлопьями, прилипая к стеклам окон, и стекал вниз и снова появлялись из сумерек хлопья снега, и все повторялось сначала. Они походили на серые руки с сотнями пальцев. Я попыталась все время смотреть на большую снежинку, пока она опускалась вниз; она как бы распустилась и падала все быстрее и быстрее. Затем я уставилась на следующую, и она тоже падала, и еще на следующую, следующую… и в конце концов у меня заболели глаза и я испугалась.

Во всех комнатах было жарко, тут располагались комнаты для множества людей, но нас было только двое. Я ничего не сказала.

Мама радовалась, она бегала вокруг и кричала:

— Как мирно и спокойно! Как тепло!

А потом она уселась за большой полированный стол и принялась за работу. Мама убрала кружевную скатерть, разложила все свои иллюстрации и открыла бутылочку с тушью. Тогда я поднялась вверх по лестнице. Та трещала и скрипела и издавала множество звуков, которые бывают у лестниц, когда целая семья ходит по ним долгие годы. Это хорошо, так и надо делать. Тут уж знаешь точно, какая ступенька трещит, а какая беззвучна, и на какую надо встать, если не хочешь, чтобы тебя услыхали. Единственное — эта лестница была не наша.

Ею пользовалась совсем другая семья. Поэтому я считала эту лестницу жуткой. В верхнем этаже точно так же мягким светом горели все лампы, и во всех комнатах было тепло и чисто, а двери открыты. Только одна единственная дверь оказалась заперта. Там было холодно и темно, и там находился чердак, где в ларях и в сундуках лежали вещи чужой семьи, а мешочки, защищающие вещи от моли, висели длинными рядами и чуть заиндевели сверху.

Тут я услыхала, как падает снег. Он падал все время — мягкий и угрожающий, шепчущий и шелестящий, а в одном углу он даже улегся на пол.

Присутствие другой семьи чувствовалось наверху повсюду, так что я прикрыла дверь чердака, спустилась обратно вниз и сказала, что хочу спать. Собственно говоря, спать я вообще не хотела. Но подумала, что так будет лучше. Мне не надо будет ничего говорить. Кровать оказалась широкой и пустынной, как здешний ландшафт. Покрывало было тоже словно рука. Ты опускался и опускался на дно мира, ведомый большой мягкой рукой. Все было не так, как дома, да и не так, как где-либо.

Утром снег валил так же, как вчера. Мама включилась в работу и радовалась. Ей не надо было топить печь и готовить еду и о ком-то беспокоиться. Я ничего не говорила. Я пошла в ту самую комнату, что была дальше всех, и стала караулить снег. Я ощущала большую ответственность, и мне следовало выяснить, что он делает. Со вчерашнего дня уровень снега повысился. Тысяча тонн мокрого снега прилипло к стеклам, и чтобы увидеть длинный серый ландшафт, приходилось взбираться на стул. И снаружи сугробы тоже поднялись. Деревья стали тоньше и боязливее, а горизонт переместился гораздо дальше. Я рассматривала все до тех пор, пока не поняла, что мы пропали. Этот снег решил падать до тех пор, пока все не превратится в один большой сплошной сугроб, и никто уже не вспомнит, что под ним находится. Все деревья опустятся в землю, да и все дома тоже. Никаких больше дорог и никаких следов, а один лишь снег, который все падает да падает.

Я поднялась на чердак и слушала, как он падает, как прилипает, как садится и как растет. Я не в силах была думать ни о чем, кроме снега.

А мама все рисовала.

Я строила из подушек на диване разные здания и иногда глядела на маму через смотровую щелочку между подушками. Почувствовав на себе мой взгляд, она, продолжая рисовать, спросила:

— Тебе хорошо?

И я ответила:

— Ну да…

Затем я поползла на четвереньках в ту последнюю комнату, влезла на стул и смотрела, как снег, опускаясь, движется мне навстречу. Теперь уже весь горизонт сполз вниз за край света. Ты не видел уже опушку леса, она соскользнула прочь. Мир перевернулся, он медленно опрокидывался, от этой мысли понемножку каждый день кружилась голова. Мир медленно, медленно переворачивался, отягощенный снегом. Деревья и дома больше не стояли прямо. Они наклонились вниз. Мало-помалу трудно станет ходить выпрямившись. Землянам придется ползать. Если они забыли запереть окна на крючки, их окна распахнутся. И двери тоже распахнутся. Бочка с водой упала и покатилась по бескрайней пашне, и дальше через край света! Весь мир был полон вещей, которые катились, и еле волочились, и падали. Большие вещи валились с грохотом, их слышно было издалека, речь шла о том, чтобы вычислить, откуда они движутся, и уползти от них… Вот они уже появились, с грохотом пронеслись мимо, прыгнули в снег, когда угол падения стал слишком велик, и в конце концов выпали во Вселенную.

Маленькие дома, где не было подвалов, отделились от земли, и вихрь унес их прочь. Снегопад прекратился, и хлопья снега полетели горизонтально. Они падали вверх и исчезали. Все, что не было прикреплено, выкатилось во Вселенную, а небо медленно темнело и становилось черным.

В самом доме пол превратился в стену и все ковры лежали, словно мягкий вал под вереницей окон. Мы забрались под мебель, стоявшую между окнами, и боялись, что можем случайно разбить стекло. Но иногда картина или бра отделялись от стены, падали вниз и разбивали оконное стекло. Дом жаловался, стонал, и штукатурка падала на пол. А за стенами дома грохотали, пролетая мимо, большие тяжелые предметы, они катились через всю Финляндию и на север выше Рованиеми. Они стали еще тяжелее от облепившего их мокрого снега, застревавшего на их поверхности, пока они катились, а иногда мимо пролетали падающие вниз и непрестанно кричавшие люди.

Снег на земле начал перемещаться. Он скользил превращаясь в огромную лавину, он все рос и рос перерастая край света.

…О нет! О нет!

Я каталась взад-вперед по ковру, чтобы испугаться еще сильнее, и в конце концов увидела, как стена поднимается надо мной, а картины повисли прямо на своих стальных проволоках.

— Что ты делаешь? — спросила мама.

Тогда я затихла и лежала, не произнося ни слова.

— Давай рассказывать истории, — сказала она, продолжая рисовать.

Но я не желала слушать никакой другой истории, кроме своей собственной. Но об этом говорить нельзя. Поэтому я только ответила:

— Пойдем посмотрим, какой ветер.

Мама вытерла ручку для туши и пошла со мной. Некоторое время мы мерзли, стоя на ветру, и мама сказала:

— Здесь одиноко!