Улыбка бога - Екатерина Соловьева

Улыбка бога

В основе всего лежит вечная борьба между добром и злом. И борьба эта не прекращается ни минуту

Екатерина Соловьева

© Екатерина Соловьева, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Выражаю благодарность всем, кто помогал и поддерживал: Горация, Елена Виноградова, Seidhe и amyki, Катерина Скойбедо и Имп, Keyn Tror, Лирабет и Kyona d’ril Chath, Iris Sarrd и Old Fisben. Благодарю Прозорова Льва Рудольфовича.

Пролог

Полуденное солнце поднялось в зенит над Тарпасским заливом. Горячий ветер принёс новую волну зноя с Внутреннего моря. Одуревшая от жары чайка сорвалась с утёса и сделала круг над безлюдной гаванью. Из-за мёртвого штиля здесь который день теснились греческие и египетские корабли, гружённые рабами и ливанским кедром. Птица взмыла над бухтой, летя над великолепным Картхадаштом, раскинувшемся в изумрудной долине, обогнула опустевшую рыночную площадь и храм с белыми колоннами, снизившись только у фонтана. Она набирала воду в клюв и пила, не замечая смуглого курчавого паренька в замызганной набедренной повязке. Убедившись, что улица пуста, юноша подтянулся и быстро перемахнул через высокий забор. В саду царила послеполуденная тишина: по слухам, ювелир отбыл за новыми инструментами в Тир. Парень пал на колени между финиковыми пальмами и виноградными лозами, горстями складывая плоды за пазуху. Руки воришки дрожали от голода, он то и дело совал в рот фрукты и, почти не жуя, глотал. Он так увлёкся, что не заметил, как солнце накрыла объёмная тень. Грабитель с удивлением выплюнул финик, освободив рот для крика: его схватили за ухо, зацепив густые волосы.

– Попался, вор! – радовался дородный хозяин, волоча орущего юношу в дом.

Паренёк пытался пасть на колени и целовать руки в перстнях:

– Молю, досточтимый Ханон, не бери греха на душу! Прости недостойного…

– Откуда ты знаешь меня? – оборвал бородач, хмуря густые брови из-под чалмы.

На солнце блеснула белозубая мальчишечья улыбка:

– Кто ж не знает Ханона-ювелира по прозвищу Золотые руки? Сам Гнилой Нос не смеет тронуть любимца Совета десяти!

– Откуда ты родом, вор? – строго спросил Ханон.

Воришка опустил курчавую голову:

– Персидское царство…

– Скажи своё имя, вор, чтобы я мог назвать его суффету, когда палач отрубит тебе руку…

Паренёк пал на колени, отбивая низкие поклоны:

– Смилуйся, почтенный Ханон!

– Имя, вор! – громыхнул ювелир.

– Даштáн, почтенный Ханон…

– Беспутный варвар! На твоём языке это значит «хранитель», не так ли?

Воришка низко опустил курчавую голову.

– Кто же твой отец?

Парень молчал. Язык не поворачивался рассказать о том, как пару лет назад безусым юнцом сбежал на поиски приключений и славы, прихватив с собой краюху хлеба и отцовскую саблю. Он направился в страну, знаменитую мореходами, звездочётами и несметными сокровищами. А, добравшись, долго бродил по городу, глазея на мачты судов в бухте, дивясь храмам с белоснежными колоннами, пестроте базара и роскошным носилкам, в которых проезжали вельможи. Лишь минуя удушливую красильню, он шарахнулся от воинов в багряном: в недоброй улыбке одного их них на мгновение почудились акульи зубы. Когда село солнце, выяснилось, что юный оборванец никому не нужен в чужом незнакомом городе. Даштану мучительно хотелось вернуться домой, но стоило представить победный взгляд отца, чтобы твёрдо решить остаться. Последний хлеб скоро кончился, а саблю пришлось продать за пару золотых, которые утекли, как вода сквозь пальцы. Потом были долгие скитания по трущобам, когда большеглазый юноша, стыдясь, тянул к прохожим руку за подаянием, и всё, что заработал, отдавал главарю банды попрошаек – отвратительному коротышке по прозвищу Гнилой Нос. Не было больше ни дома, ни семьи, ни будущего. Дни почернели, и Даштан уже подумывал броситься с обрыва в море, прямо на камни, да решил полакомиться напоследок.

– Что же ты молчишь, вор? – сурово вопросил ювелир.

Быть может, полуденное солнце напекло мальчишке голову, а может, доконал жестокий голод, юнец вдруг покачнулся и упал. Из рук с глухим стуком посыпались финики.

Ханон задумчиво смотрел на сомлевшего мальчишку и теребил бороду, умащённую с утра вендийскими благовониями. Любой, кто знал его, сразу бы понял: он принимает важное решение.

Следующим утром Даштан, не веря своему счастью, подметал в мастерской, разжигал очаг и чистил формы. Гнилой Нос не тронул его, побоявшись гнева Совета, благосклонного талантливому ювелиру. Через месяц Ханон дозволил пареньку наблюдать за своей работой: из-под умелых рук выходили дивные вещи – изукрашенные драгоценностями рукояти мечей, ножны, кольца, фибулы, браслеты. А спустя ещё месяц Даштан сам корпел над заготовками и огранкой. Поначалу работа давалась с великим трудом, юноша принимал её, как наказание свыше. Но однажды в мастерскую вошла дочь Ханона, Элисса, и юному подмастерью почудилось, будто взошла звезда на ночном небосклоне – с тех пор гарды и оправы так и горели под его пальцами.

Даштан так и звал её – Ситóра, что на его языке значило «звезда», и тому были причины. Глаза её – два бездонных колодца, волосы – дорогой вендийский шёлк, а когда она улыбалась, всё вокруг озарялось волшебным светом. Влюблённый юноша ковал для неё ожерелья и гребни, серьги и застёжки. В саду под пальмами они вместе растили алые розы, и когда он держал руку девушки в своей, ему грезилось, что в один прекрасный день прекрасная Элисса назовёт его супругом.

Однажды вечером, возвращаясь от ткача с заказом и полотном для Ханона, Даштан услышал какую-то возню в храме верховного бога Эла. Пробравшись меж колоннами, он увидел на алтаре Ситору с другим. Сердце юноши почернело от горя, а рассудок помутился. В страшной ярости подмастерье схватил светильник и убил обоих. Он бил их так долго, что через мясо проступили кости, а сам он весь промок от крови. Но и это не утолило безумного гнева: Даштан разбил все статуи в храме, расшвырял утварь и подношения – так ему было больно.

В ту же ночь, ослеплённый горем, он бежал из города, опасаясь мести Ханона. Удача покинула юного подмастерье – сразу за городской стеной напали разбойники, но он был так зол, что уложил на месте четверых. Впечатлённые бандиты приняли юношу в шайку. От них-то он и узнал о странных обычаях жителей Картхадашта. Они совершали страшный молх – приносили в жертву богам-адунам младенцев – таким был их нерушимый договор с Элом, верховным адуном. Лишь спустя десятилетия они испросили милости отдавать вместо ребёнка глиняную статую. Финикийские женщины же раз в год должны посещать храм, чтобы соединиться с любым мужчиной, который там окажется. Картхадаштцы, как могли, пытались сохранить свою расу, но разгневанный Даштан и слышать ни о чём не хотел. Он быстро освоился среди бандитов, и, подстроив убийство главаря в очередном налёте на караван из Вавилона, стал вожаком. Шайка скоро окрепла, засев в катакомбах под городом, и подчинив себе все местные банды, включая попрошаек Гнилого Носа. Лиходеев Даштана боялся сам Совет десяти, выставляя по ночам двойное кольцо стражи вокруг дворца, а матери пугали его именем непослушных детей. На это были весомые причины: они не щадили ни старого, ни малого – тех женщин, что не пожелал вожак, продавали в рабство вместе с мужчинами и детьми, нередко убивали всех сразу.

Сам Даштан не помнил, когда Ситора стала приходить во снах. Должно быть, это случилось после того, как он принудил пятерых египетских купцов убить своих жён, обещая, что отпустит их детей, если родители исполнят приказ. Скрепя сердце, мужья закололи супружниц, но разбойник не сдержал слово, бросив детей в яму с крокодилами. С интересом наблюдая, как обманутые торговцы рвут на себе дорогие парики, Даштан заметил:

– Отцы не должны хоронить своих детей.

После чего швырнул купцов в ту же яму. Ему потом ещё долго виделись их глаза, полные страха и боли. После того случая разбойники присовокупили к его имени прозвище Хезед – Милосердный.

Подельники каждую ночь будили вожака. Они жаловались, будто он кричал так, что мертвецы вставали из могил. Ситора являлась ему и молила остановиться. Даштан страшно бранился, поминая злого Анхрáмана и пытаясь дотянуться до неё, чтобы убить вторично, но не мог, и от бессилия приходил в бешенство. Девушка говорила, что всё ещё любит его, и глаза её были полны слёз. Она повторяла: «Важно, чтобы ты остался человеком, а не стал исчадием Тьмы. От тебя уже пахнет смертью и миром «сожранных». Поминая Ситору последними словами, Даштан даже заплатил одному колдуну-мавру, чтобы тот избавил от её визитов. Но мавр, даже не взглянув на золото, бросил лишь взгляд на вожака, пробормотал что-то невнятное, и скрылся.

Кошмары разбойника продолжались, ему пришлось спать в одиночку, ибо подельники так и не сумели привыкнуть к жутким воплям. Постепенно он начал понимать, отчего ему так страшно видеть Ситору: в его сердце не угасла любовь к ней, и он ненавидел себя, виня во всём этом только её. Дочь Ханона оказалась права: со временем Даштан учуял странный запах, исходящий от его тела. Так смердели душные красильни, где рабы соком моллюсков превращали белые полотна в яркий пурпур, и когда-то его так напугали незнакомцы в багряном. Так смердеть могло только зло, которым юноша пропитался до кончиков волос. Но это было только начало. За жестоким вожаком неотступно, как демон, следовала жуткая тень. Подельники стали чураться его, чертя пальцами охранительные знаки: Даштан пугал даже их длинными острыми зубами, выросшими за несколько лет. Ужасу бандитов не было предела, когда они застали, Хезеда за поеданием пленников живьём; окровавленный, он упивался их криками. Его не раз пытались свергнуть, но он всегда подавлял мятежи и жестоко казнил зачинщиков. Лишь однажды разбойникам удалось подпоить ненавистного главаря и бросить в пустыне.