Встреча - Ирина Борисова

Борисова Ирина

Встреча

Ирина Борисова

Встреча

Ничего не изменилось за пятнадцать лет, только в первый момент каждому входящему казалось, что вместо тех, кого он ожидал увидеть, на пороге его встречают их несколько обветшалые аналоги, но потом улыбка, жест, интонация - все забытое, но в точности такое же, как было, в одно мгновение заполнило временной провал, и через несколько секунд сидящие вокруг постаревшие женщины и мужчины уже вполне соответствовали представлению друг о друге, или, скорее, их представления друг о друге адаптировались к тому, чем они теперь стали.

Когда-то их было десять человек, сообщество людей, собранное по принципу общей работы, каждый из них в силу своих собственных причин проторил дорогу в дом на полигоне среди берез и антенн, занесенный сугробами зимой, усыпанный желтыми листьями осенью, отрезанный от мира стеной дождя или нежащийся на утреннем солнце летом. Все они работали там в середине восьмидесятых, на закате социализма, когда никто не мог предположить, что может случиться менее чем через десять лет, когда их антенны и радары были настроены на другие полигоны за океаном, когда их работа отмечалась допуском и секретностью, когда их называли сменою и пускали в столовую без очереди, чтобы они, не дай бог, не пропустили малейших отклонений на кривых, фиксируемых их самописцами.

С тех пор прошло время, для каждого свое и проведенное по-своему, и общее для всех своей уникальной стремительностью, как полотно, наспех сотканное из пестрых нитей, и каждый пришел на встречу, вроде бы, увидеться и поболтать, а, на самом деле, узнать, какие изменения произошли за эти годы в жизни других, чтобы попытаться расширить собственный ракурс обзора и, таким образом, ярче высветить свою собственную строчку в общем потоке.

Они, как прежде, во времена совместных ужинов в ночные смены, сидели вокруг стола, и разговор их, кажется, прервался лишь вчера, вся разница была в количестве событий, произошедших со времен последних посиделок, и никто не произносил длинных повествовательных монологов, описывая эти события в хронологическом порядке, все, как и раньше, говорили о текущем, словно подразумевая, что окружающие знают контекст, в котором протекает их новая жизнь, и окружающие, действительно, по случайным встречам и слухам, были приблизительно в курсе, а если звучало что-то уж совсем неизвестное, то словно по общему уговору, задавался короткий вопрос, и давался такой же короткий ответ, и разговор лился далее уже от новой отправной точки..

Их ролевые функции также сохранились - их бывший начальник, а ныне хозяин, в сияющей безукоризненной чистотой холостяцкой квартире которого они собирались, был отстраненно молчалив и внезапно колко остроумен, бывший геофизик, как и когда-то, много пил и быстро пьянел, держался ближе к женщинам и был сентиментально-восторжен, бывший инженер РЛС, как и прежде, с бесстрастным лицом говорил о своей интересной жизни, удерживая внимание и мужчин, и женщин, разница была лишь в том, что тогда он, стройный, красивый, тридцатипятилетний, рассказывал о своей необычной в те времена халтуре по изготовлению и ремонту звукотехники для рок-музыкантов, а иногда и о приключениях на пляжах Солнечного, теперь же, погрузневший и поседевший, он говорил о своем бизнесе - засолке, расфасовке и торговле соленой рыбой и о летних приключениях на пляжах Испании. Женщины ахали, смеялись, переспрашивали, геофизик по-братски обнимал за плечи кудрявую женщину с насмешливыми глазами и не забывал отпускать комплименты и сидящей напротив пожилой сероглазой красавице, слушающей инженера РЛС с прежней наивной серьезностью. Третья женщина была маленькая, незаметная, она молча улыбалась, переводя взгляд с одного собеседника на другого, и охотно откликалась на обращенные уже к ней слова геофизика: "Давай покурим, малыш!"

Они сидели, пили водку и красное вино из большой картонной канистры, ели купленные в универсаме колбасы и фрукты, радовались, что прошедшие пятнадцать лет изменили только внешние обстоятельства каждого, а не его суть и не суть их отношений друг к другу, а, значит, прошедшее время затронуло лишь внешние, а не фундаментальные стороны жизни. Они обсуждали эти внешние изменения с приятной легкостью, как что-то несущественное, как пассажиры в поезде, сидя за столиком купе, поглядывая в окно, непринужденно обсуждают мелькающие там пейзажи.

Они начали с места былой работы: сероглазая красавица, живущая в поселке неподалеку от полигона, рассказывала, что их бывший дом разорен и заброшен, стекла выбиты, по коридорам гуляет ветер, а в бывшей столовой воздвигнут лимонадный завод, на котором она теперь трудится. Инженер РЛС сокрушался, что не выпаял вовремя из своей РЛС обогащенные золотом микросхемы, которые можно было дорого продать на электронном рынке. Бывший начальник с усмешкой заверил его, что еще пять лет назад имел точно такие же мысли в отношении кабельных вводов, местоположение которых было известно узкому кругу лиц, и уже даже ездил с приятелем на машине, чтобы вырыть их и вырезать, но отсутствовали уже не только вводы, но и каналы были засыпаны землей, на которой щедро росла лебеда.

Бывший геофизик слушал их со счастливой улыбкой, эту встречу инициировал и организовал именно он, работая на двух работах в охране мебельной фабрики и джинсового магазина, проводя на службе долгие часы в одиночестве или в компании людей совсем иного круга, он испытывал дефицит общения и давно мечтал вот так собраться, а, узнав недавно, что трое из тех, кто когда-то сидел за столом в доме на полигоне, уже никогда больше не появятся рядом, он еще яснее ощутил, что наступает момент, когда надо чаще встречаться с близкими по духу, родству или связанными общими воспоминаниями людьми и пытаться осмыслить так стремительно утекающую в бестолковой суете жизнь. В последнее время он ловил себя на том, что помешивая, скажем, утренний чай, или чистя зубы в ванной, или входя в теплый дом с морозной улицы, он внезапно понимал, что вот этот самый момент никогда не повторится, что отпущенное ему время неуклонно сжимается, и что все в жизни бывает только в последний раз.

Тем временем собеседники вернулись к настоящему, канва которого была уже более или менее прочерчена, наступил период деталей. Сероглазая и кудрявая женщина говорили о детях и внуках и с кроткими и умиротворенными улыбками показывали их фотографии. Хозяин, единственный, сохранивший верность профессии, со сдержанной гордостью рассказывал о своей нынешней работе в области спутниковой связи. Бывший инженер РЛС описывал свое автономное существование, его рыбная фирма работала совершенно нелегально, обходя налоговиков, санэпидстанцию и прочих чиновников, осложняющих людям жизнь. Он рассказывал о технологии засолки и хранения рыбы, о том, что на оптовой базе, где он арендует помещение, его называют "селедочником", что ему наплевать, как ни назови, главное то, что он - сам по себе, и ни от кого не зависит. Вызывающе вскинув голову, он говорил, что часто, действительно, работает сам, без помощников, в резиновом фартуке и перчатках, потому что своевременность в данном процессе важней всего - зазеваешься, и можно выбрасывать товар. Он говорил также о тотальном пьянстве и безответственности работающего у него народа, о большом количестве добавляемой в продукцию химии, о том, что красители и консерванты, хоть и одобренные официально и сертифицированные, до дыр разъедают перчатки и фартук, и что сам он продукцию свою не ест и знакомым своим не советует.

Это его заявление вызвало смех, восклицания и много вопросов, что именно лучше не есть, и как отличить продукты качественные от отравленных химией, на что он хладнокровно отвечал, что вся современная еда подвергается воздействию химических веществ, хотя вне конкуренции, конечно же, колбаса. Он добавил с усмешкой, что лично он не видит тут особых причин для волнения, потому что не так уж много всем присутствующим осталось жить. Это его замечание и взгляд, которым он окинул окружающих, вызвали разнообразную реакцию: хозяин, хмыкнув, наполнил рюмки, сероглазая красавица вздохнула и по-бабьи пригорюнилась, геофизик попытался высказать давно вынашиваемую мысль о возрасте и необходимости регулярных встреч для осмысления жизни. Он поднял тост за тех, кто был с ними раньше, и все к нему присоединились. Трезвея от важности того, что он так давно хотел сказать, геофизик начал говорить об одном из ушедших, о своем коллеге Борисе Петровиче, тоже геофизике смены, в квартире которого раньше всегда собирались на праздники, даже и не в его собственной квартире, а в квартире его не то внучки, не то родственницы, в старом районе, с изразцовой печью, с сидящей в коридоре большой собакой. Геофизик говорил, что Борис Петрович был по-настоящему интеллигентный человек, что в его облике было что-то "оттуда", из тех времен, по которым все сейчас так ностальгически вздыхают - благородство, постоянная, хоть ночью растолкай, доброжелательность, искреннее удовольствие от общения с людьми. Геофизик заговорил о памяти, о том, что это единственное, чем можно защититься от быстротечности жизни, потому что ретроспектива, хоть и направленная в обратную сторону, все же помогает сохранить иллюзию бесконечности бытия, потеря которой с годами так ощутима. Он вспомнил про мемуары отца Бориса Петровича, офицера царской армии, потом офицера Красной армии, огромный пятисотстраничный труд, который они все читали на полигоне, но сероглазая красавица прервала его, заговорив о своей умершей подруге Вере, тоже их бывшей коллеге, седой румяной женщине, некогда носившейся со своим единственным поздним ребенком, составлявшим весь смысл ее жизни, а теперь оставившей его, двадцатилетнего студента, в полном одиночестве, а мальчик в двадцать лет - еще совсем ребенок, и хорошо бы узнать что-то о его отце, потому что юноше, конечно, нужны поддержка и помощь.