Фазы Северо - Хулио Кортасар

Хулио Кортасар

Фазы Северо

Памяти Ремедиос Варо

Вдруг все умолкали, словно в этот момент застывало всякое движение, даже дым от сигарет — и тот замирал, и негромкий разговор, который до этого вели собравшиеся, прекращался, словно все одновременно переставали курить и опрокидывать рюмочку-другую. Малыш Пессоа уже трижды приложился к угощению во славу Святого Исидро, а сестра Северо завязала четыре монетки в уголки носового платка, готовясь к моменту, когда Северо начнет погружаться в сон. Нас было не так уж много, но в доме вдруг становится тесно, разговор прерывается, между двумя фразами на две-три секунды повисает прозрачный куб напряженного молчания, и в такие моменты все остальные, как и я, чувствуют, что происходящее, несмотря на всю неизбежность, заставляет нас испытывать жалость к Северо, к жене Северо и к давним друзьям.

Мы с Игнасио, Малышом Пессоа и моим братом Карлосом пришли около одиннадцати вечера. Мы были почти что членами семьи, прежде всего Игнасио, который работал в той же конторе, что и Северо, так что наше появление не привлекло особенного внимания. Старший сын Северо предложил нам пройти в спальню, но Игнасио сказал, мы еще немного побудем в столовой; людей в доме набилось отовсюду, друзей и родственников, иные из которых, не желая мешать, сидели по углам, а иные собрались вокруг стола или возле буфета, где было приготовлено угощение, и разговаривали или просто поглядывали друг на друга. Время от времени кто-нибудь из сыновей Северо или его сестра приносили кофе или рюмки с тростниковой водкой и почти каждый раз, именно в этот момент, все умолкали, будто в эту минуту застывало всякое движение, и в памяти возникала дурацкая фраза: «Ангел пролетел», и хотя сразу же после этого я начинал рассказывать о «крутом» дуплете[1] негра Акосты[2] в Палермо или Игнасио гладил курчавые волосы младшего сынишки Северо, мы все чувствовали, что где-то в глубине таится неподвижность, будто мы все ждем чего-то, что уже случилось, а может быть, все, что могло произойти, произошло совсем по-другому или превратилось в ничто, как бывает в снах, хотя никто из нас не спал, и время от времени мы слышали, не слушая, как плачет жена Северо, совсем тихо, сидя в углу комнаты в окружении самых близких родственников.

В этой ситуации забываешь о времени или, как в шутку говорит Малыш Пессоа, все становится наоборот и время забывает о тебе, но тут появился брат Северо и сказал нам, что начинается фаза потения, так что мы затушили окурки и гуськом пошли в спальню, где разместились почти все, потому что члены семьи вынесли оттуда всю мебель и там оставались только кровать и ночной столик. Северо сидел на кровати, обложенный подушками, в ногах — покрывало из голубой саржи и полотенце небесно-голубого цвета. Никакой необходимости хранить молчание не было, тем не менее братья Северо знаками, выражающими сердечное радушие (такие милые люди), пригласили нас подойти поближе к кровати и встать вокруг Северо, который сидел сложив руки на коленях. Даже его младший сынишка, совсем маленький, стоял теперь у кровати, глядя на отца заспанными глазенками.

Фаза потения была не слишком приятной, поскольку в конце ее нужно было менять простыни и пижаму, даже подушки промокли от пота и были похожи на огромные тяжелые капли слез. В отличие от других, которые, согласно Игнасио, проявляли нетерпение, Северо оставался неподвижным и на нас даже не смотрел, а испарина то и дело выступала у него на лице и на руках. Колени проступали двумя влажными пятнами, и хотя его сестра каждую секунду вытирала ему щеки, пот снова выступал и капал на простыни.

— На самом деле это означает, что все идет прекрасно, — стоял на своем Игнасио, который не отходил от двери. — Было бы хуже, если бы он метался, простыни его облепляют, так что страшно становится.

— Папа — человек спокойный, — сказал старший сын Северо. — Он не из тех, кто задает другим работу.

— Сейчас закончится, — сказала жена Северо, входя в комнату с чистой пижамой и комплектом простыней в руках. Думаю, в этот момент мы восхищались ею больше, чем всегда, ведь мы видели, что совсем недавно она плакала, а сейчас ухаживает за мужем и держится бодро, и лицо ее при этом спокойно и умиротворенно. Похоже, кое-кто из родственников пытался поддержать Северо, я в это время уже был в гостиной, где младшая дочь Северо предложила мне чашечку кофе. Мне захотелось поговорить с ней о чем-нибудь, чтобы ее отвлечь, но тут в комнате появились и другие гости, а Мануэлита всегда была немного стеснительна, еще подумает, что я решил за ней приударить, так что я счел за лучшее помолчать. Малыш Пессоа, наоборот, ходил туда-сюда по дому, со всеми общался, будто так и надо, и даже успел, вместе с Игнасио и братом Северо, познакомиться с какими-то двоюродными сестрами и их подружками, и они стали говорить о том, что вот бы заварить горький мате, который в этот час был бы весьма кстати, и желательно побольше, потому что мате особенно хорош после жаркого. В конце концов ничего не получилось, потому что тут как раз настал один из тех моментов, когда мы все застыли на месте (я повторяю, при этом ничего не менялось, мы продолжали разговаривать и жестикулировать, но именно так все и было, и об этом нужно сказать, дать этому хоть какое-то обоснование или имя), тут вошел брат Северо с газовой лампой в руках и, стоя в дверях, возвестил нам, что сейчас начнется фаза прыжков. Игнасио залпом опрокинул чашку кофе и сказал, что нынешней ночью, похоже, все произойдет быстрее, чем обычно; он был среди тех, кто стоял у самой кровати вместе с женой Северо и его младшим сыном, который смеялся, потому что правая рука Северо раскачивалась, словно метроном. Жена надела на него белую пижаму, а постель снова была безупречной; чувствовался запах одеколона, и Малыш Пессоа сделал одобрительный жест в сторону Мануэлиты, поскольку, судя по всему, это она все предусмотрела. Северо сделал первый прыжок и оказался на краю кровати, глядя на свою сестру, которая ободряла его улыбкой, пожалуй, несколько глуповатой и как бы по принуждению. И зачем это нужно, подумал я, поскольку предпочитаю, чтобы все было честно; и не все ли равно Северо, ободряет его сестра или нет? Прыжки следовали один за другим через равные промежутки времени: сидя на краю кровати, сидя в головах кровати, сидя на противоположном краю, стоя посередине кровати, стоя на полу между Игнасио и Малышом, на полу на корточках, между своей женой и братом, сидя в углу комнаты у дверей, стоя посередине комнаты, всегда между двумя друзьями или родственниками, точно попадая в промежуток между ними, при этом все стояли неподвижно и только следили за ним глазами; сидя на краю кровати, стоя в головах кровати, на корточках посередине кровати, на коленях на краю кровати, стоя между Игнасио и Мануэлитой, на коленях между своим младшим сыном и мной, сидя в ногах кровати. Когда жена Северо объявила об окончании фазы, все заговорили разом и стали поздравлять Северо, который выглядел отстраненным; я не помню, кто снова уложил его в постель, потому что мы все одновременно повалили из комнаты, оживленно комментируя окончившуюся фазу и желая чем-нибудь утолить жажду, а мы с Малышом вышли в патио подышать ночной прохладой и выпить пару пива прямо из горлышка.

Со следующей фазой произошли, я помню, какие-то изменения, поскольку Игнасио говорил, что должна быть фаза часов, а мы почему-то услышали, как в гостиной снова заплакала жена Северо, и тут же вошел старший сын, который сообщил нам, что начинается фаза мотыльков. Мы с Малышом и Игнасио переглянулись несколько удивленно, но не исключено, что изменения — в порядке вещей, и Малыш сказал, что это нормально, когда порядок следования меняется, ну и вообще; мне кажется, эти изменения никому не понравились, но мы не подали виду и снова вошли в спальню, где встали кружком около кровати Северо, которую семья, как и полагалось, поставила в центр комнаты.

Брат Северо вошел последним, с газовой лампой в руках, погасил люстру, которая светила, как небесное светило в безоблачный день, и придвинул ночной столик к изножию кровати; когда он поставил лампу на ночной столик, мы умолкли и замерли, глядя на Северо, который полулежал, откинувшись на подушки, и, казалось, был не слишком утомлен предыдущими фазами. Мотыльки стали залетать через дверь, и к тем, которые уже были на стенах комнаты или на люстре, прибавились новые, и все вместе они стали кружиться в хороводе вокруг газовой лампы. Широко открыв глаза, Северо следил, не мигая, за кружением пепельно-серого вихря, который кружился все сильнее и сильнее, и казалось, все его силы уходили на это созерцание. Один из мотыльков (очень крупных размеров, думаю, на самом деле это была ночная бабочка, но во время этой фазы мы говорим только о мотыльках, и никто не спорит о терминах) отделился от остальных и подлетел к лицу Северо; мы увидели, что он прилепился к его правой щеке и что Северо на секунду закрыл глаза. Мотыльки один за другим улетали от лампы и начинали кружиться вокруг Северо, облепляя его волосы, губы и лоб, превращая его в огромную трепещущую маску, на которой только глаза еще принадлежали ему, и эти глаза неотрывно смотрели на лампу, вокруг которой упрямо кружился в поисках выхода единственный мотылек. Я почувствовал, как пальцы Игнасио впились мне в руку около плеча, и только тогда сообразил, что и сам я дрожу и влажной от испарины ладонью сжимаю плечо Малыша. Кто-то застонал, какая-то женщина, наверное, Мануэлита, которая не умела владеть собой, как остальные, и в этот самый момент последний мотылек сел на лицо Северо и затерялся в пепельно-серой массе. Тут мы все стали кричать, обниматься и хлопать друг друга по спине, а в это время брат Северо подошел к люстре и зажег ее; туча мотыльков метнулась к люстре, и Северо, снова с лицом Северо, все смотрел на лампу, теперь уже ненужную, и осторожно шевелил губами, словно боялся отравиться серебристой пыльцой, покрывавшей его губы.